Литературная критика

Сила и слава

Несомненно, рубежной в жизни и творчестве Горького является его
пьеса «На дне», которой он, с сопутствующей ему затем всю жизнь
жанровой скромностью, дал подзаголовок «Картины», хотя на
самом деле пьеса, конечно же, является сложной философской
драмой, с чертами трагедии.

Настоящая слава М. Горького - неслыханная, феноменальная, такая,
какой не знал до него ни один не только русский, но и
зарубежный писатель (исключение может составить лишь Лев Толстой, но
его слава росла постепенно, органически, как и бывало в XIX
веке, а с со славой Горького случился именно «взрыв»),
началась с постановки «На дне». До этого можно было говорить
только о высокой популярности молодого прозаика.

Грандиозный успех постановки «На дне» 18 декабря 1902 года в
Московском художественном театре под руководством К. С.
Станиславского и В. И. Немировича-Данченко превзошел все ожидания. В
том числе и ожидания цензоров, которые, как предполагал
Немирович-Данченко, разрешили постановку «лишь потому, что власти
уверены в полном провале пьесы на спектакле». Любопытно
заключение цензора С. Трубачова после прочтения присланного в
цензуру текста:

«Новая пьеса Горького может быть разрешена к представлению только с
весьма значительными исключениями и некоторыми изменениями.
Безусловно, необходимо городового Медведева превратить в
простого отставного солдата, так как участие «полицейского
чина» во многих проделках ночлежников недопустимо на сцене. В
значительном сокращении нуждается конец второго акта, где
следует опустить из уважения к смерти чахоточной жены Клеща,
грубые разговоры, происходящие после ее кончины. Значительных
исключений требуют беседы странника, в которых имеются
рассуждения о Боге, будущей жизни, лжи и прочем. Наконец, во всей
пьесе должны быть исключены отдельные фразы и резкие грубые
выражения...»

Сейчас проще всего посмеяться над мнением литературного чиновника
Трубачова. (Хотя в то время автору и руководителям МХТ было не
до смеха. Немирович потратил немало сил, чтобы спасти
многое из изъятого цензурой, в противном случае Горький
отказывался от постановки.) Но если вчитаться в цензорские слова в
контексте старого времени, то мы обнаружим вещи весьма
интересные...

Например, предложение превратить городового в отставного солдата.
Только ли заботой о чести полицейского управления в целом
диктовалось это требование? Дело в том, что в России с 1867 года
городовые набирались именно из отставных солдат (реже из
унтер-офицеров) по вольному найму для охраны порядка в
губернских и уездных городах, а также посадах и местечках.
Городовой являлся низшим полицейским чином. Таким образом, цензора
смутило явное нарушения правды жизни, как он ее видел вокруг
себя. Отставной солдат, нанявшийся в городовые (с приличным,
кстати, заработком от 150 до 180 рублей в год), хотя и мог
оставаться «своим братом» ночлежникам, людям социально
опустившимся, но участвовать в их плутнях он никак не мог.

«По душе» он этих людей мог жалеть и понимать. Вспомним: кто
подобрал на улице Нижнего пьяную нищенку, бабушку Акулину, которая
повредила себе ногу и не могла идти сама? Это был городовой.
«Он смотрел на нее сурово, тон его голоса был зол и резок,
но бабушку Акулину всё это не смущало. Она знала, что он
добрый солдат (курсив мой – П. Б.), зря ее не обидит, в часть
не отправит – разве первый раз ему приходится поднимать ее на
улице?»

Это написал молодой Пешков в очерке «Бабушка Акулина». Между прочим,
он не мог наблюдать этой сцены, ибо в тот момент, когда его
бабушка умирала от «антонова огня», находился в Казани. Он
выдумал эту сцену, но выдумал ее вполне в согласии с правдой
жизни, типической правдой. А вот в «На дне» он зачем-то
выдумывает нетипического городового Медведева, который вместо
того, чтобы степенно ходить свататься к Квашне и «не ронять»
в глазах ночлежников своего пусть и низшего, но все же
властного чина, прыгает вместе с ними по сцене козлом. Это не
могло не смутить цензора даже с точки зрения простого реализма.
Его традиционное сознание, говоря современным языком
пользователей компьютеров, «глючило» от этих «картин», которые не
вписывались в его привычные представления о жизни. Но едва
ли не на этом и была построена вся пьеса! На множественных,
так сказать, «коротких замыканиях», которые должны были
возникать в сознании зрителя с нормальным восприятием мира. Пьеса
должна была вышибать его сознание с орбиты вращения среди
привычных ему «правд» и ценностей и ввергать его в хаос тех
вопросов, которыми неразрешимо мучился сам автор: «зачем
человек?», «отчего он страдает?», «почему Тот, Кто его создал,
так безжалостен к нему, и как человеку ответить на этот вызов
Отца, чтобы сохранить свое благородство?» В контексте этих
вопросов какая-то малая неправда с городовым не имела
значения. Имело значение то, что Медведев не мог быть просто
городовым, так же и Сатин не являлся просто шулером.

Откуда было знать это просто цензору?