Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

Главы из романа

Продолжение

Начало

– Ты не мог бы вынести мою утку, она уже переполнилась, а сестричка
все не идет? – виновато улыбнулся Виталик.

– Не вопрос. Конечно вынесу, давай.

У меня был перерыв между курсами химиотерапии, но домой не отпускали,
поскольку кровь никак не могла восстановиться. Ходячие больные
разбрелись на выходные по домам, и в это воскресенье кроме меня
с Виталиком здесь никого не осталось.

Я всегда ненавидел разговоры на тему «кто от чего помирает», которые
постоянно велись в палате. Отгородившись наушниками плеера от
внешнего мира, я защищал себя от дурацких вопросов, всем своим
видом показывая, что не намерен вступать в наше маленькое общество
анонимных полутрупов. Но когда в палате остались мы вдвоем, мне
почему-то стало неудобно делать вид, что я не замечаю его присутствия,
так что поневоле пришлось выслушивать очередную исповедь бегущего
от смерти.

Все началось в конце апреля 1986 года, когда Виталика, служащего
тогда командиром вертолетного отряда гражданской авиации, подняли
с постели, чтобы отправить в срочную командировку куда-то под
Киев. Все подробности летчики узнали уже на месте, но отказываться
было поздно – приказ есть приказ. Тем более, что об истинных масштабах
грозящей им опасности никто из ликвидаторов тогда не подозревал.
Они совершили несколько десятков вылетов, сбрасывая на взорвавшийся
реактор сотни килограммов свинца, доломита, бора и прочего «мусора»,
заработав при этом щедрые командировочные и не менее щедрые дозы
облучения.

Несколько лет после Чернобыля Виталик продержался, как ни в чем
ни бывало, а потом все же накрыло. Без всяких интродукций. В один
прекрасный день он чихнул и потерял сознание. Впал в кому. Рентген
показал, что в носоглотке завелся какой-то инфильтрат, врачи заподозрили
запущенный гайморит. Из комы его через несколько дней вывели («я
всю кому пролетал, как придурок, на своем вертолете»), «гайморит»
вылечили и отправили поправляться домой. Радовался Виталик недолго,
спустя месяц что-то защемило слева в груди, хотя на сердце он
никогда раньше не жаловался. И снова – в больницу, но на этот
раз диагноз был совсем неутешительным: требовалась срочная операция
по установке искусственного трехстворчатого клапана на сердце,
иначе через считанные недели оно могло перестать биться. «Что
за херня? – удивлялся Виталик. – У меня же со здоровьем всегда
все было ништяк. А тут одно за другим посыпалось!». О своей краткосрочной
командировке он тогда даже не вспомнил, sancta simlpicitas. По
знакомству удалось попасть без очереди к знаменитому московскому
кардиохирургу, на операцию к которому записываются чуть ли не
за десять лет. Он успешно вшил Виталику клапан, а перед выпиской
из больницы посоветовал сделать анализ крови на иммунологию, чтобы
исключить самые зловещие подозрения, и постучал костяшками пальцев
по столу. Ламинатное покрытие столешницы в кабинете кардиохирурга
не смогло заменить собой дерево, и вместо результата анализа Виталик
получил приговор – саркома. Требовалась жесткая химиотерапия и
пересадка костного мозга, но несмотря на то, что каждый упущенный
день уменьшал шансы на спасение, с лечением нужно было повременить,
поскольку сердце еще не совсем привыкло к клапану. Тут только
Виталик и вспомнил о Чернобыле, стал вызванивать по разным городам
своих напарников по злосчастной командировке, но оказалось, что
никого уже нет в живых. Сдаваться не хотелось. Превозмогая боль,
он каждый день выходил на улицу, чтобы «разгулять» сердце. Виталик
улыбался сквозь слезы первым распустившимся почкам, каждой щебечущей
птахе, гавкающей псинке и мурлыкающему котейке. Раздражали его
только симпатичные девчонки на высоких каблуках, спешащие на свидания
в соседний сквер. Раздражали вовсе даже не тем, что олицетворяли
собой радости жизни, которые были теперь Виталику недоступны.
Проблема заключалась в другом: распиленная во время операции грудина
срасталась очень медленно, и лишившееся привычной защиты сердце
неадекватно реагировало на любой ритмический шум извне, вступая
с ним в резонанс. Под звонкий перестук каблучков по асфальту сердечная
мышца начинала сокращаться особенно бойко, заставляя пластиковый
клапан трудиться с большими перегрузками. Так что, едва завидев
барышню на каблучках, Виталик спешил укрыться в ближайшем подъезде,
чтобы исключить вероятность смертельного резонанса.

Через несколько месяцев после трансплантации Виталик отлеживался
у нас на очередной химии, чтобы отвоевать у своей хохляцкой Кали
Ма еще одну отсрочку. Меня даже не восхищали, а умиляли его жажда
жизни, отказ от сетований на судьбу и желание бороться до конца.
Про таких, наверное, и пишут повести о настоящих человечках. Хорошо,
когда все расставлено по своим местам: вчера – Чернобыль, завтра
– смерть, а сегодня – борьба. И никаких двусмысленностей. А где
же искать мой Чернобыль, мой развороченный реактор? Только давайте
обойдемся без банальностей. Все равно не поверю.

Инга-Инга… Так вот вы какие, северные олени… Интересно, что скажет
сейчас мой маленький демон? Наверняка, раскрутит эту историю на
полную катушку: «Вы только посмотрите на эту сладкую парочку,
мон шер ами. Какая розовая идиллия… Кстати, кстати, кстати… Ты
даже не представляешь, что мне сейчас в голову пришло, дорогуша!
А что, если секрет нашей сомнительной популярности у девушек кроется
в том, что на нас «западают» только явные или тайные лесбиянки,
в лучшем случае – «би». Ведь признайся, мил человек, мы ведь совсем-совсем
не мачо. Да, кстати, почему только раньше мы не удивлялись тому,
как на нас заглядываются геи, а, противный? Давай-ка, примерим
голубые очки и попытаемся объективно оценить себя со стороны.
Посмотрим, как мы разговариваем, как манерно жестикулируем, как
смеемся, как поднимаем левую бровь… Извиняйте, конечно, но перед
нами портрет классического педика. Вспомни, милашка, когда к нам
подходили в ночных клубах импозантные мальчики с предложением
познакомиться, мы всегда поспешно ретировались, возмущаясь, как
они могли такое о нас подумать! Но при этом никогда не задавали
себе вопрос, что сами, да-да, сами всегда давали повод, чтобы
зачислить нас в ряды сторонников сократовской любви. Так, может,
сладкий мой, мы с тобой латентные гомосексуалисты?»

На самом деле внутренний гаденыш ничего такого не сказал, а грубо
развернул меня за плечи и поднес к носу кулак: «Ты мне свои педерастические
глюки не приписывай, понял! Тоже мне, открытие… отрыл в себе Оскара
Уайльда… Фантазер хренов! Раздул из синей помойной мухи вонючего
голубого слона. Тьфу, противно даже! Давай лучше о другом поговорим.
Скажи-ка, педик мой несостоявшийся, почему ты так психуешь из-за
Лупетты, а? Не томишься, не волнуешься, не терзаешься даже, а
именно психуешь! Пора, наконец, решать, кем ты хочешь стать для
нее – мужчиной или «подружкой». Если мужчиной – флаг тебе в руки,
вспомни дядиваниного профессора: «Дело надо делать!» Любишь –
люби, а не любишь… дружи, дрожи, дрочи… только не ворчи… Нет,
понять я тебя могу, ты же мне не чужой, все же. Как тут не понять,
когда с другими все было проще пареной репы – или «да» или «нет»,
ну, в крайнем случае, «попытка не пытка». А тут ты впервые не
можешь определиться, что тебе нужно от этой девушки, и, что еще
хуже, не догадываешься о том, какого хрена ты сам ей сдался. Чувство
локтя?.. Да не похоже. Но ведь есть же какое-то чувство, осталось
только определить место его обитания: выше или ниже локтя, правее
или левее. Так, так, тепло… нет… холоднее… еще холоднее… ну куда
же ты полез, дурачок, об этом и не мечтай… а, ну-ка, давай отсюда…
куда? сам подумай… не дурак… так… вот, уже теплее… теплее… совсем
тепло… уже почти горячо… горячо! Ну что, доволен? Только смотри,
не обмани моих ожиданий. И еще: никогда не пытайся говорить от
моего имени! Я больше предупреждать не буду, еще раз замечу и
врежу так, что мало не покажется, педрила! По’ял?».

Но все же самым страшным рассказом, прочитанным мною в юности,
был маленький шедевр Ганса Гейнца Эверса «Голубой Бантик», написанный
в 1906 году. Его героиня – очаровательная крошка в белом батистовом
платье. За время путешествия с мамой на пароходе через океан девочка
с голубым бантиком, целующим ее белокурые локоны, успела стать
любимицей команды и пассажиров. Когда ее спрашивали по сто раз
в день: «Почему тебя зовут Голубым Бантиком?», она, смеясь, отвечала:
«Чтобы меня нашли, когда я потеряюсь!» Пароход сделал остановку
на Гаити и неугомонная малютка, побывав на берегу, вбежала в кают-компанию
и запрыгнула на колени к своему фавориту – капитану:

– Мы в стране фей, мы в стране фей! Пойдемте смотреть
на сказочных чудовищ! О, они еще прекраснее, еще удивительнее,
чем в моей книжке со сказками! Пойдем со мной, капитан!

Заинтригованные пассажиры и матросы, бросив корабль, направились
с Голубым Бантиком и красивой дамой – ее мамой, в страну фей,
о которой так радостно верещала малышка… Там лежали нищие. Они
выставляли напоказ свои ужасные болезни и язвы, чтобы выпросить
милостыню у туристов. Восхитительное чудовище в чешуе, на которое
не мог налюбоваться Голубой Бантик, оказалось негром, обезображенным
отвратительным разъедающим лишаем. Он был зелено-желтого цвета,
и засохшие струпья покрывали его кожу треугольными чешуйками.
А веселый дракон с головой буйвола, вызывавший радостный смех
у крошки, предстал больным слоновой болезнью, с головой, распухшей
как чудовищная тыква. Не успел капитан оттащить девочку от сказочного
дракона, как она вырвалась и, дрожа от восторга, кинулась к другому.
Следующий обитатель страны фей поразил Голубого Бантика своими
невероятно распухшими руками. Девочка чуть не визжала, мечтая,
чтобы и у нее когда-нибудь были такие же громадные лапы, как у
этого прекрасного чудовища… При виде того, как крошечная ручка
дочки шмыгает по разбухшей ладони инвалида, красивая дама упала
в обморок, и все засуетились вокруг, пытаясь привести ее в сознание.
А Голубой Бантик даже расплакался от избытка чувств:

– Мама, милая, дорогая мама, проснись! Мама, ради Бога,
проснись! О, поскорее проснись, милая мама! Я покажу тебе еще
много дивных чудовищ. Ты не должна теперь спать, мама. Ведь мы
в стране фей!

Некоторые сказки, прочитанные в детстве, сбываются наяву. Разве
мог я подумать, что когда-нибудь тоже окажусь в стране фей – более
того, стану одним из дивных чудовищ, населяющих ее просторы? Разбухшая
шея и обезображенное атеромами лицо, наверное, дали бы мне шанс
занять одно из первых мест в конкурсе красоты Голубого Бантика.
Я представляю, как обрадовалась бы малютка, если бы потрогала
ступни Виталика, тихо стонущего на соседней койке. Кожа этого
чудовища так быстро слезает с его лап, что просто диву даешься.
А Георгий Петрович с глазами, покрытыми презабавными желтыми корками:
ну, чем не прекрасный зверь! А теперь, мой милый Голубой Бантик,
я познакомлю тебя с отцом Кириллом. Ты посмотри только на его
разбухший живот, из которого марсианским мухомором выпирает селезенка…
Признайся, ведь в твоей книжке со сказками не было таких красивых
картинок, правда?

Иногда мне кажется, что бесхитростные Голубые Бантики, вырастая,
сами становятся феями. И, оставаясь в блаженном неведении, превращают
своих избранников в обитателей сказочной страны из давно забытого
путешествия.

Я уже начал забывать о существовании фонда «Симатта», когда из
небытия неожиданно возник голем, собравшийся передать мне фотографии
японских гравюр из личной коллекции Искандерова для публикации
в альманахе. Мы договорились встретиться в метро.

Увидев меня на платформе, голем начал мелко-мелко кланяться, прижав
к бедрам руки. Двухметровая фигура стриженого амбала, старательно
кланяющегося по-японски, выглядела настолько нелепо, что идущие
мимо пассажиры стали оглядываться, видимо полагая, что вот-вот
станут свидетелями чисто самурайской разборки.

– Это просто замечательные гравюры, – скороговоркой забубнил голем.
– Вторая половина девятнадцатого века, направление «укиё-э», картины
мелькающего мира. Очень поэтично, очень, – мечтательно причмокнул
он. – Господин Искандеров просил передать, чтобы вы снабдили публикацию
фотографий его уникальной коллекции пояснительной статьей об «укиё-э».
Общую информацию можно найти в Публичке, а искусствоведческую
рецензию на гравюры вам готов предоставить эксперт по японским
гравюрам, профессор Ефремов. Вот его телефон. Надеюсь, вы справитесь
с заданием. Если будут проблемы, сразу звоните… Саёнара! – взвизгнул
голем на прощание и снова стал кланяться, как болванчик, повторяя
напоследок: «Не забудьте название – укиё-э, укиё-э!»

Перед тем как отправиться в Публичку, я решил встретиться с профессором.

– И что вы хотите от меня услышать? – скептически уставился на
меня из-под очков маститый искусствовед. – Вы хотя бы знаете,
как переводится термин «укиё-э»?

– Понятия не имею, – честно признался я.

– Все вы такие… журналисты! Варганят статьи о том, о чем не имеют
ни малейшего понятия… Записывайте, молодой человек. Я два раза
повторять не буду! Слово «укиё» в древности обозначало одну из
буддийских категорий и могло переводиться как «бренный изменчивый
мир». В конце девятнадцатого века укиё стало обозначать мир земных
радостей и наслаждений. «Э» – по-японски – картина. А укиё-э принято
называть картины повседневной жизни городского сословия, начиная
с периода Эдо, семнадцатый век… – профессор, похоже, вошел в раж
и заговорил, как на лекции. – Создателем метода печати многоцветных
гравюр укиё-э был известнейший японский мастер восемнадцатого
века Судзуки Харунобу. Он прославился тем, что создал особый тип
изображения красавиц. На смену величавым и статным японкам приходят
хрупкие юные девушки, почти подростки, необычайно трогательные
и грациозные…

В этот момент я сразу вспомнил об одной хрупкой юной девушке,
необычайно трогательной и грациозной… Эх, будь на то моя воля,
я бы издал не альманах «Симатта», а альманах «Лупетта» с портретами
хозяйки моего сердца в стиле старых японских гравюр…

– Вы меня слушаете, молодой человек? – прервал мои фантазии Ефремов.

– Конечно, слушаю, все это очень интересно, продолжайте, пожалуйста!

– Так… на чем это я остановился?

– На хрупких и юных девушках, – напомнил я.

– Ах да, Харунобу… Вот мы с вами рассуждаем об изящных японских
гравюрах в то время, как для самих японцев направление укиё-э
является образцом приземленного творчества, так сказать, ранним
примером поп-культуры. В справочниках по японскому искусству информация
об укиё-э помещается в разделе, называемом «плебейское искусство»,
или «искусство низших социальных слоев». В отличие от живописи,
гораздо более дорогой и вообще ориентированной на потребителей
из высших классов, гравюра на дереве укиё-э, воспроизводившая
исходное изображение во множестве экземпляров, была дешевой и
пользовалась популярностью только среди малообразованных слоев
населения, ну как, например, картинки из журнала «Playboy».

– Постойте, постойте, при чем тут «Playboy»? – заволновался я.
– Мне надо писать совсем о другом...

– Да будет вам известно, молодой человек, – продолжил Ефремов,
– что направление «укиё-э», заменяя в домах небогатых японцев
дорогостоящую живопись, прежде всего ориентировалось на портреты
куртизанок из «веселых кварталов» и эротические сюжеты «сюнга»,
которые пользовались наибольшим спросом!

– Но как же так, ведь на этих гравюрах нет ничего неприличного…

– А, так вы о коллекции Искандерова… Да, в свое время он приносил
ее мне на экспертизу. Не хотел расстраивать своего бывшего студента.
Честно говоря, здесь вообще не о чем писать. Он говорил, что купил
эти гравюры в Осаке за безумные деньги, но мне кажется, что его
просто-напросто обманули. Любой эксперт по «укиё-э» скажет вам,
что это дешевые копии гравюр девятнадцатого века, не имеющие серьезной
художественной ценности…

– Он именно так вам и сказал: «не имеющие серьезной художественной
ценности»? – два часа спустя переспрашивал меня по телефону голем,
и по тону его голоса я догадывался, что профессору не сдобровать…
Похоже, зря я передал его нелицеприятное мнение без прикрас. Жалко
старика… С другой стороны, ну что они ему могут сделать? В подъезде
ведь караулить не будут, не тот уровень. Да и не к лицу «Симатте»
подобная вендетта. Хотя если вспомнить лицо голема…

– А с другими статьями что слышно? – неожиданно сменил тему мой
собеседник. – Никто ничего не написал? Так может вам самим заняться
написанием статей, ведь своевременный выход альманаха под угрозой….
Ну и что, что об этом мы не договаривались, надо ведь как-то выходить
из ситуации. Что значит, не готовы? Не спешите отказываться, я
советую вам подумать, саёнара…

Вот тебе, бабушка, и укиё-моё, – растерянно подумал я, опуская
трубку. – Они что, совсем обалдели, самураи хреновы… У нас же
в договоре русским по белому написано: дизайн и верстка издания.
А теперь еще и статьи писать? Нет, пора завязывать с этим альманахом,
пусть ищут других дураков… Ну когда же, наконец, Лупетта останется
одна, я так хочу поскорей с ней встретиться, чтобы забыть об этих
дурацких фондах, гравюрах и гейшах! Стоп… завтра же семнадцатое
число! День, когда ее мама уезжает. Саёнара!

В Греции, в святой Ватопедской обители на горе Афон, находится
чудотворный образ Божией Матери, именуемый Всецарица (Пантанасса).
Эта небольшая икона XVII века с давних времен привлекает в монастырь
многочисленных паломников, ищущих заступничества и утешения. Чудесная
сила иконы впервые проявилась, когда подошедший к ней юноша был
неведомой силой отброшен, а образ засиял. Впоследствии оказалось
что юноша занимался колдовством. Пантанасса наставила его на путь
истинный. Помимо исцеления от злых чар и колдовства она имеет
благодать исцелять болящих онкологическими заболеваниями.

Образ Всецарицы прилеплен скотчем к стене над койкой Кирилла,
умирающего от лимфолейкоза. Он молится на чудотворную икону в
надежде на исцеление, а я читаю колдовские манускрипты по гематологии,
стремясь отыскать в абракадабре онкологических буквиц тайные имена
своих демонов. Мы лежим на соседних кроватях, делая вид, что не
замечаем друг друга, и бормочем каждый о своем.

– О Всеблагая, досточудная Богородице, Пантанасса, Всецарице!
Несмь достоин да внидеши под кров мой! Но яко милостиваго Бога
любоблагоутробная Мати, рцы слово, да исцелится душа моя и укрепится
немоществующее тело мое. Имаши бо державу непобедимую и не изнеможет
у Тебе всяк глагол, о Всецарице! Ты за мя упроси, Ты за мя умоли.
Да прославляю преславное имя Твое всегда, ныне и в бесконечныя
веки. Аминь. Под действием этиологических факторов клетки иммунной
системы могут подвергаться злокачественной трансформации. Лимфоидные
клетки могут стать злокачественными на любом этапе дифференцировки.
При этом они размножаются (пролифелируют) и создают клон клеток,
замерших на определенной стадии созревания. О Пречистая Богомати,
Всецарице! Услыши много-болезненное воздыхание наше пред чудотворною
иконою Твоею, призри на чад Твоих, неисцельными недуги страждущих,
ко святому образу Твоему с верою припадающих! В патогенезе лимфопролиферативных
заболеваний особое место отводится роли онкогенов в развитии заболевания.
Так, для многих B-клеточных опухолей характерно усиление экспрессии
клеточного протоонкогена c-myc. Протоонкоген c-myc имеет решающее
значение для перехода лимфоцитов, а возможно, и других клеток
из состояния покоя (период G0 клеточного цикла) в последующие
фазы клеточного цикла. Якоже птица крилома покрывает птенцы своя,
тако и Ты ныне, присно жива сущи, покрый нас многоцелебным Твоим
омофором. Терпением и Ослабою явися. Усиление экспрессии c-myc
является одним из ранних событий, связанных с активацией лимфоцитов.
Прекращение экспрессии c-myc сопряжено с выходом из цикла и возвращение
в фазу G0. Тамо, идеже надежда исчезает, несумненною Надеждою
буди. Тамо, идеже лютые скорби превознемогают, Тамо, идеже мрак
отчаяния в души вселися, да возсияет неизреченный свет Божества!
Неконтролируемая экспрессия c-myc будет препятствовать выходу
клеток из цикла и заставит их постоянно размножаться. Именно такая
ситуация наблюдается при неопластических B-лимфопролиферативных
заболеваниях, когда злокачественные клетки в результате реципрокной
транслокации участков хромосом, содержащих локус c-myc, экспрессируют
высокий уровень белка c-myc. Этот белок дает клетке команду осуществить
деление. Малодушных утеши, немощныя укрепи, ожесточенным сердцам
умягчение и просвещение даруй. Исцели болящия люди Твоя, о Всемилостивая
Царице! Ум и руки врачующих нас благослови, да послужат орудием
Всемощнаго Врача Христа Спаса нашего. Утрата контроля над пролиферацией,
вызванная нарушением регуляции экспрессии c-myc или другими аналогичными
последствиями транслокаций хромосомного материала, открывает путь
к неоплазии, но сама по себе недостаточна для злокачественной
трансформации. Имеющиеся данные свидетельствуют, что для окончательного
становления автономной пролиферации клеток (опухоли) необходимо
наличие еще как минимум одного случайного неблагоприятного события.
Яко живей Ти, сущей с нами, молимся пред иконою Твоею, о Владычице!
Простри руце Твой, исполненныя исцеления и врачбы, Радосте скорбящих,
в печалех Утешение, да чудотворную помощь скоро получив, прославляем
Живоначальную Нераздельную Троицу, Отца, Сына, и Святаго Духа
во веки веков. Аминь.

Молитвы не помогли Кириллу – наверное, потому что копия образа
не имеет силы оригинала. Его заплаканная мама увезла Пантанассу
домой. Я ничего не понял из прочитанного – наверное, потому что
основательно подзабыл «Сефер Йецира». К клейким пятнам от оторванного
скотча, украшающим стену над койкой Кирилла, уже успела прилипнуть
пара мух. Не знаю, символично это или нет, но знаю точно, что
не эстетично. Прости, Всецарица, мое богохульство. Нет, вернее,
не прощай, а отбрось меня куда-нибудь, да побыстрее!
Я уже устал ждать… ты слышишь, Мухоловка?

Продолжение следует.