Проза

«Человек, сидевший у костра, поднял голову. О ужас! У Хиодзуми
перехватило дыхание...

Вместо лица у человека был сплошной розовый овал гладкой кожи!»

Древнеяпонская история о призраках

Эта правдивая история случилась пятнадцать лет назад, в СССР. Полет
продолжался, бортовые системы кое-как функционировали.
Казалось, вот-вот навстречу вылетят несущие счастье пришельцы.
Среди пассажиров царило необычайное воодушевление, а
озабоченный хлебом и зрелищами экипаж не замечал приближающегося
астероида.

Но эта история могла бы произойти и в любой другой стране, и в иную
эпоху. В ней нет ничего необыкновенного - банальное road
movie. К тому же главные герои нижеследующего повествования -
призраки, а призраки, как известно, малоизобретательны и
ведут себя практически одинаково независимо от эпох, государств
и прочих быстросменяемых - с призрачной точки зрения -
декораций.

Прочь из столицы

В самом начале мая 1989 года у меня зазвонил телефон. Я совсем
недавно возвратился из долгого парижского вояжа, не успел
повидать всех знакомых, а потому жадно схватился за трубку. Звонил
человек с красивым именем Дмитрий Львович Буранов,
преподаватель искусства игры на ударных инструментах из подмосковного
Молниегорска. Одновременно с уравновешенной жизнью молодого
педагога, учителя музыки, он вел взбалмошную жизнь поэта и
любителя приключений.

– Как дела? - флегматично осведомился Дмитрий Львович, который
любил, когда его именовали Бурым.

– Заходи в гости, Бурый! - немедленно предложил я.

Результатом нашей встречи стало решение отправиться в Крым
автостопом. На следующий день собрали необходимые вещи и немного
денег, после чего встретились у меня, но тут неожиданно поняли,
что в половину пятого выходить на трассу уже поздновато.

Задерживаться в Москве не хотелось.

Посовещавшись, мы отправились на Курский вокзал, где за всего ничего
купили пару билетов в общий вагон до Орла. Затем приобрели
две бутылки пива и посетили видео-салон, где просмотрели
кинокартину с участием Арнольда Шварценеггера
(австро-американский качок лихо гонял на крутом мотике и беспрерывно махался
с мерзкими подонками).

Уже ближе к ночи загрузились в полуразвалившийся, дряхлый вагон. На
удивление бравый проводник в новенькой, с иголочки униформе
презрительно проверил наши билеты.

– Вылитый Никита Михалков! - шепнул Бурый, глазами указывая на
ухоженные усы железнодорожника.

Около часу следующего дня прибыли в Орел. Когда шли по коридору, я
заглянул в купе проводника. Никита Михалков сидел за столом в
синем тренировочном костюме. Высунув кончик языка и шевеля
усами от усердия, он заполнял какие-то бланки.

На второй полке спала женщина, одетая в идентичный тренировочный
костюм. Я представил, что у нее такие же пышные усы, и не
сдержал смешка. Никита Михалков обжег меня грозным взглядом.

Перед Никитой на столике красовалась непочатая бутылка водки.

На площади перед вокзалом было пусто. Почему-то подумалось: «А ведь
здесь, наверное, не так уж много изменилось со времен Второй
мировой!». Захотелось умыться после поезда. Немного пройдя
по разбитой улице, мы в полутора кварталах обнаружили
колонку. Почистили зубы, наполнили флягу. Я в очередной раз вслух
восхитился собственным рюкзаком «Ермак», но Бурый,
гордившийся своим солдатским вещмешком, разделил мое восхищение лишь
отчасти. Пошли обратно к вокзальной площади. По дороге
обратили внимание на группу мужчин в возрасте от сорока и старше,
сидевших на корточках большим кругом, куривших грубые
папиросы и выглядевших весьма угрюмо. Некоторые мужчины были в
белых майках-безрукавках, открывавших густо зататуированные
синие предплечья. Мужчины сплевывали сквозь зубы и молчали.

Молчание татуированных мужчин выглядело угрожающе.

Мы ускорили шаг.

Под Орлом

На видавших виды ступеньках большого внушительного здания сидело
несколько хиппи. Им было скучно. Мы подошли и спросили, как
выйти на трассу.

Плечистый Бурый щеголял в широких синих штанах с квадратными
боковыми карманами и американской армейской рубахе, на правом
нагрудном кармане которой предыдущий владелец зачем-то выписал
белой масляной краской уродливую аббревиатуру HMR (Heavy Metal
Rock).

Я носил потрепанную гимнастерку, узкие джинсы и высокие шнурованные
башмаки, а на носу овальные зеленоватые очки, одна дужка
которых отвалилась и была заменена на скрученный из проволоки
эрзац.

Мы не выглядели как хиппи, но были похожи на ненормальных, и один
бледный волосатый парень с тоскливо блестевшими зрачками
указал нам путь.

Зайдя на базар и купив какой-то съедобной мелочи, со всеми нашими
рюкзаками втиснулись в троллейбус и кое-как дотряслись до
конечной, откуда было недалеко до окраины города. Сразу стали
стопить машины. Вскоре притормозил жигуленок-универсал. Мы
попросились «в сторону Крыма». Водитель предложил за бесплатно
вывезти из города - и вывез километра за четыре. Мы пошли
вперед, миновали то место, где объездная трасса, шедшая вокруг
Орла, смыкалась с выходившей из города. Примерно через два
часа поняли, что рискуем зависнуть.

Стопили отчаянно.

Не тормозил никто.

– Похоже, надо подумать о том, где ставить палатку, - молвил Бурый.

Есть такой миг, почти неуловимый: сумерки еще не наступили, но
дохнуло холодом, моргнуло темной тенью, и вот ты смотришь на
часы, волнуешься и оглядываешься по сторонам.

Постопили для успокоения еще немного. Три машины со свистом
пронеслись мимо. Последней оказалась красная «Волга ГАЗ-24», в
которой теснилось человек шесть, а из багажника угловатились
какие-то ящики. Машина старательно пропыхтела мимо, а мы сошли с
трассы и двинулись вбок через широкое поле.

Вдали виднелся лес.

Быстро темнело.

Вскоре забрели на окраину какой-то деревни и к радости обнаружили
там колонку. Вновь наполнили флягу и походный котелок. Не было
заметно ни одного жителя, ни одно окно не горело, хотя
сумерки заметно сгустились. Однако деревня не выглядела
покинутой: за забором ближайшего дома белела «Нива».

– Хотел бы тут жить? - спросил я.

– Не-а... Тут даже собаки не лают... - откликнулся Бурый.

Покинув безлюдное селение, зашагали по проселочной дороге. Две
колеи, поросшие молодой, сочно-зеленой, но уже запылившейся
травой, извивались под ногами, как спины двух морщинистых,
волосатых змей. Шли вдоль поля, за которым, в двух-трех километрах
по левую руку, смутно виднелась трасса. За рядом высоких
деревьев, отделявших поле от дороги, изредка проносились
грузовики с включенными фарами. Справа в нескольких шагах
начинался лес.

– Смотри, полянка... И вроде след от костра, - показал рукой Бурый.

Полянка располагалась на самой опушке леса, который через несколько
метров вдруг срывался вниз, в крутой овраг: в хаотическом
смешении ветвей и стволов не было ни просвета, ни прохода.
Посреди полянки чернело небольшое кострище, обложенное
закопченными булыжниками.

– Старался же кто-то, камни нес, - одобрил Бурый.

Кое-как поставили палатку, срубили топором сухое деревце,
организовали очаг, разожгли костер... Уселись вокруг огня, довольно
потирая грязные руки. Пока хлопотали, совсем стемнело. С
трудом выдерживая напор ночи, хилый костерок отталкивался от нее
дрожащими световыми пальцами.

– Чай? - предложил Бурый.

– Давай, - согласился я.

Вскипятили котелок. Часть воды использовали для чая, а в оставшуюся
вытряхнули два суповых пакетика. Помешали, посолили, еще
помешали, дольше ждать не могли: сняли с огня и принялись жадно
уплетать.

ЭТО

У костра просидели довольно долго, попивая чаек и болтая о том о
сем. Потом Бурый сказал:

– Перекурить бы на сон грядущий...

Встали, отошли к проселку. Вдоль дороги тянулась старая,
полуразвалившаяся ограда, которую время безжалостно сгрызло - когда-то,
судя по остаткам, она ограничивала все поле, но сейчас от
нее остались лишь одиночные вертикально вкопанные столбики и
несколько поперечных длинных досок. Ровно напротив нашей
полянки возвышался солидный реликт - целых два сегмента устояли
и падать пока не собирались.

Вдалеке смутно угадывался во мраке ряд деревьев вдоль опустевшей
дороги. Ночь была звездная. Луны не наблюдалось. Мы с Бурым
оперлись о доску и закурили «Космос».

– Темнота какая, - сказал я. - Хоть ножом кромсай.

– А представь себе, что сейчас на наших глазах из-за этих деревьев,
- Бурый неопределенно махнул рукой в сторону дороги, - вдруг
поднимется темный великан, да такой, что деревья эти ему
ниже пояса. Перешагнет он через деревья, в два шага перейдет
поле и, не заметив нас, зашагает через лес. А мы с тобой как
стояли, так и стоим, только земля вздрагивает...

Почему-то после этих слов я ощутил смутное беспокойство. Оглянулся.
Слабо потрескивал наш костер. Воздух гнетуще набряк.

– Да, - сказал я. - Прямо вижу этого великана...

Язык чуть одеревенел, слова приходилось выдавливать, как мороженое
из вафельного рожка. Я потряс головой: показалось, что стало
еще темнее. Где-то под желудком кольнула иголочка. Бурый,
отступив на шаг от ограды, неожиданно начал протирать руками
лицо, как будто умывался.

– Ты чего? - удивился я.

– Ничего... Пойдем пройдемся по дороге.

Медленно побрели по проселку, преодолевая сухое сопротивление мрака,
оставив наш угасающий костерок позади справа. Разговор
иссяк сам собой.

Все, что случилось в эту ночь, я помню довольно отчетливо, хотя
иногда спрашиваю себя: не кошмарный ли это был сон?

Но нет, то был не сон. Мы пробрели метров двадцать, проселок чуть
изогнулся вправо, и мерцание нашего костерка скрылось за
деревьями.

– Как будто наблюдает кто-то... - буркнул Бурый.

Я вздрогнул. Застучало сердце. Тишина, царившая вокруг, показалась
зловещей. Мы сделали еще пять-шесть шагов. Бурый замер.

– Что это? - спросил он.

Я взглянул вперед и увидел ЭТО. Остановившись, шепнул:

– Огонек какой-то зелененький...

– Два огонька, - поправил Бурый.

ЭТО располагалось всего в нескольких метрах впереди, справа, в
траве, у самой дороги.

– Может, зверок какой? У них глаза в темноте светятся...

– Может, и зверок... Хорек?

ЭТО переливалось тревожным зеленоватым светом, словно расцветший во
мраке электрический цветок.

Мы не двигались с места.

– Не хорек, - сам себе возразил Бурый. - Больше похоже на двух светлячков...

– Да какие светлячки, Бурый... Это бабочка...

Представьте галстук-бабочку, изготовленный из зеленого мерцания,
более яркого по краям, с чуть блеклой, но тоже хорошо заметной
«перемычкой». Или не галстук, а слабо сияющий фрагмент
молекулы ДНК, повернутый горизонтально и помещенный в траву у
ночного проселка в Орловской области.

Примерно так выглядело ЭТО.

– А ну, побежали к нему! - скомандовал Бурый.

Мы рванули вперед, стараясь не упускать ЭТО из вида. Уже можно было
различить отдельные травинки, среди которых упряталось
бабочко-подобное зеленое свечение, но вдруг ЭТО вздрогнуло и
поплыло над травой прочь от дороги, к лесу.

– Быстрей - уходит! - выдохнул Бурый.

Теперь было хорошо видно, что у ЭТОГО нет никакого тела, да и
бабочкой ЭТО быть тоже не могло, ибо двигалось ровно и плавно над
самой землей, совершенно не маневрируя меж травинок.

В несколько секунд ЭТО достигло края леса, мигнуло и погасло.

Мы остановились.

– Ушло в овраг, - сказал Бурый.

Я тяжело дышал: эти несколько метров беготни дались с необычайным
трудом. Мы немного подождали, но ЭТО больше не показывалось.
Развернулись и молча пошли обратно. Я пару раз резко
оглянулся.

– Ты чего? - спросил Бурый.

– А вдруг снова вылезет...

Бурый тоже оглянулся, но ЭТО не вылезало.

Выйдя из-за поворота, мы не увидели ожидаемых отсветов нашего
костра. Я ощутил струйки холодного пота подмышками.

– Где палатка, помнишь? - спросил я.

– Там где-то, - ответил Бурый.

Все вокруг казалось иным: злым, опасным, враждебным. Хоть бы ветерок
подул, что ли...

– А-а, вот и ограда... - произнес Бурый.

Мы свернули налево. А страх, липкий страх все нарастал и нарастал. Я
представил себе, что ЭТО кралось вслед за нами кромкой леса
и сейчас следит из-за ближайших деревьев. Ни за что на
свете не пошел бы к ним проверять, так ли это на самом деле...

Костер почти погас, только некоторые уголья тускло-красно мерцали.
Вокруг валялась наша немудреная посуда. Я споткнулся о
собственный «Ермак», перегородивший вход в палатку.

– Давай спать, - сказал Бурый. - С утра приберемся.

Оставив все как есть, залезли в палатку, застегнули изнутри молнию
на клапане, упаковались в спальные мешки и попытались
заснуть. Но не тут-то было.

Я лежал на правом боку и был близок к панике. Явственно
представлялось, что со стороны леса к нашей палатке подступают высокие,
худые, темные призраки с длинными, корявыми пальцами. Они
обступают палатку и молча взирают на наше жалкое убежище. Еще
миг - и их темно-коричневые когти натянут острыми буграми
ткань с противоположной стороны и со скрипом поцарапают
вниз...

От ужаса перехватило дыхание.

– Бурый, - сдавленно позвал я. - Ты спишь?

– Куда там, - отозвался Бурый. - Жуть-то какая!

Мы зажгли свечку. Сели. Посмотрели друг на друга.

– Как будто призраки нас обступили, - сказал я.

– Хватит беду кликать! - резко мотнул головой Бурый.

Выглянуть из палатки никто не решался. Потом я снова лег, а Бурый
так и сидел в позе Будды. Мы стали потихоньку разговаривать,
постепенно языки развязались, через полчаса мы уже
похохатывали, потом начали откровенно ржать, и еще минут через сорок
призраки отступили. Мы погасили свечу и вскоре заснули. Смех
победил страх.

Поняга-лабаз

Наутро не было ни следа от ночных призраков. Пасмурное небо
клубилось над самыми деревьями, влажная трава выглядела пожухшей,
казалось - слизни росинку, будет горько. Мы споро свернули
палатку, собрали вещички, закинули мешки-рюкзаки за спину и
двинулись по извилистому проселку обратно, в сторону деревни.

Вчера я совершенно не заметил низины, в которую сейчас вдруг нырнула
дорога. Лес отодвинулся влево и стал отступать, помахивая
на прощание темно-зелеными лапами. По правую руку обнаружился
шоколадной масти бычок, привязанный к колышку. Увидев нас,
он выразительно замычал. Мы приблизились. Бычок смотрел
печально. Вокруг его чувствительных глаз, достойных самого
крупного плана, копошились мелкие мушки. Бурый потрепал бычка за
шею, я почесал за ухом. Потом осторожно накрыл ладонью его
глаз - мушки взлетели и засуетились вокруг руки. Бычок стоял,
не шелохнувшись. Мы понежили его минут десять, потом
собрались идти. Бычок замычал с тоской. Мы оглянулись. Он тянулся
всем телом, не в силах оборвать привязь. Но мы не могли
остаться с ним, как бы ему того ни хотелось. Надо было двигаться
дальше - и мы пошли, слушая, как летят нам вслед тоскливые
стоны и причитания одинокого теленка.

Дойдя до деревни, снова остановились возле давешней колонки. Я
воткнул двуногое основание рюкзака «Ермак» в рыхлую почву. Бурый
положил рядом свой вещмешок. Уже почистив зубы и вытирая
полотенцем лицо, я заметил приближающегося по деревенской улице
мужичка. Это был коренастый, невысокий селянин лет сорока,
одетый в стеганую телогрейку и невнятного цвета треники.
По-кошачьи ступавшие ноги этого небритого человека были обуты в
простые советские тапки. Ни слова ни говоря, он
приблизился, присел на корточки возле «Ермака» и оценивающе пощупал
металлическую раму. Потом поднялся и молча удалился.

Теперь и Бурый закончил умывание. Мы не торопясь упаковывали
гигиенические принадлежности, когда снова подошел мужичок. На этот
раз он нес в руках металлическую трубку примерно в полтора
метра длиной. Подойдя и присев на корточки, мужичок приложил
свою трубку к раме «Ермака». Они были почти одного диаметра,
и если эту трубку правильно согнуть в двух местах, можно
было бы получить почти такую же раму.

– Хороша поняга! - задумчиво произнес мужик.

– Что? - спросил я.

– Хороша поняга, - мужичок взглянул на меня и коротко махнул в
сторону «Ермака». - Бывает еще поняга-лабаз - на деревья можно
вешать...

Он хмуро почесал небритую щеку, бросил напоследок еще один
завистливый взгляд на «хорошую понягу», после чего повернулся спиной
и зашагал прочь, не попрощавшись. Мы с Бурым постояли еще
секунд тридцать с раскрытыми ртами, после чего нацепили
мешки-рюкзаки и бодро двинулись в сторону трассы. Почти мгновенно
удалось остановить КамАЗ-дальнобойщик, ведомый улыбчивым
усачом-азербайджанцем, и вскоре мы уже неслись среди полей и
лесов, обмениваясь шутливыми замечаниями и предвкушая грядущие
приключения.

Ночной эпизод с загадочными зелеными огоньками позабылся.

Прежде чем перейти к следующему эпизоду, позволю себе заметить:
таинственное слово «поняга» мучило меня полтора десятилетия,
пока один умный человек не посоветовал заглянуть в словарь
Даля. Там значилось: «Поняга - носилка из лучков на спину». Вот
еще одно пояснение, позаимствованное уже в Интернете: поняга
- это доска с двумя ремнями для плеч. Слово редкое, но
хорошо известное охотникам и рыболовам, и только позорная лень
помешала мне вовремя разгадать загадку.

Цыганка в Мариуполе

В электричке Курск-Белгород, куда мы вписались зайцами, пассажиров
ехало немного, и где-то через полчаса наше внимание привлек
некий господин среднего возраста, который сидел через проход
позади. Казалось, он наблюдал за нами...

В вагон ввалился нищий-бомж - в мешковатой пиджачине, безразмерных
штанах и стоптанных ботах. Ничто человеческое не отражалось
на его заросшем седой щетиной угрюмом челе. Он механично
водил правой рукой, сложенной щепотью, вверх-вниз от подбородка
к груди и невнятно, но громко причитал:

– Ацы и маэри... Ацы и маэри...

Приговаривая таким образом и чуть прихрамывая, нищий двигался по
проходу. Кто-то подавал ему, кто-то отворачивался. Он ушел. А
сидевший позади господин все поглядывал в нашу сторону, чуть
насмешливо улыбаясь, но мы делали вид, что нам это ровно.
Примерно через час вновь явился нищий. Он двигался в обратную
сторону, все также водя рукой вверх-вниз и бормоча:

– Ацы и маэри... Ацы и маэри...

На этот раз никто ему ничего не подал. Когда электричка прибыла в
Белгород и все засобирались к выходу, улыбчивый господин
подошел и показал неплохо выполненный карандашом рисунок, на
котором мы с Бурым с довольно глупым видом пялились друг на
друга.

– Нравится? - спросил господин.

Мы кивнули.

Он улыбнулся и ушел, не отдав рисунка.

А потом, меняя попутки разного формата, мы добрались до Мариуполя.
Было около шести утра. Людей на улицах не наблюдалось. Идя по
широкой улице, мы вскоре заметили на другой ее стороне
сталинскую арку входа в городской парк. Недолго думая, зашли в
парк, прошли немного вглубь, уселись на скамейку, извлекли
хлеб, кусок колбасы, пару невзрачных помидоров и принялись
завтракать. И тогда возникли цыганки. Они начали толочься
метрах в десяти, что-то горячо обсуждая в окружении мелких детей.
Вдруг одна отделилась от общей группы. Это была молодая
женщина в пестром платье, за спиной у нее сверкал глазками
курчавый цыганенок, плотно прикрученный ярким платком с
блестками.

Цыганка подошла и присела рядом.

– Откуда будете, молодые? - спросила она с любопытством.

– Из Москвы.

– Куда путь держите?

– Путешествуем.

– Пешком?

– Когда пешком, когда на попутках...

Цыганка некоторое время молча смотрела на нас, оценивая.

– На бродяг не похожи... - сказала она.

Помолчала, подумала, потом глянула мне в глаза и ласково мурлыкнула:

– Пойдешь со мной, а?

Не сообразив, что ответить, я жевал кусок хлеба.

– Пойдешь, молодой?

– Куда?

– К нам.

Удалился на невообразимое расстояние привычный и будничный Бурый,
надвинулся пряно пахнущий мир молодой цыганки.

– Нет, - сказал я. - Извини...

Цыганка улыбнулась, подождала миг - а вдруг передумаю? - встала и
быстро ушла к своим, не оглядываясь. Они сразу двинулись к
выходу и скрылись из глаз.

Артекский магадун

Мы упорно пробирались в сторону Крыма. В каком-то украинском поселке
городского типа застал нас чудовищный ливень, после
которого наступила не менее чудовищная жара. Асфальт высох почти
мгновенно. Мы вышли на трассу.

Впереди вереница гусей пересекала дорогу, мимо на бешеной скорости
пронесся потрепанный «жигуленок». Гуси заклокотали, забили
крыльями, побежали, какой-то хлопок, полетели перья...
Автоубийца скрылся вдали. На асфальте лежала мертвая гусыня,
распластав белые крылья, из-под которых темно-красной лужей
вытекала кровь. Мы прошли мимо, оглянулись. Другие гуси исчезли,
зато откуда-то выбежала женщина в платке, всплеснула руками,
подхватила тело погибшей и унесла прочь.

А мы вновь зависли. После дождя прошло часа четыре с половиной,
прежде чем остановилась салатового цвета «Таврия». Бородатый
водитель в очках - типичный любитель авторской песни с
модуляцией в русский шансон, - молча кивнул на заднее сиденье. Мы с
трудом устроились там, загромоздив все своими вещами.

К нашему изумлению, юркое авто помчалось с невероятной быстротой!

Несколько раз мы обгоняли дожди. «Таврия» вылетала на мокрый
асфальт, потом капли начинали стучать по стеклу, потом машина
выскакивала на освещенное солнцем сухое пространство...
Значительное расстояние до Симферополя миновали без единой задержки.
За все время этой отчаянной гонки водитель не проронил ни
слова. На окраине города высадились, сердечно поблагодарив
лихого тавриевода. На привокзальной площади, когда уже
смеркалось, сели в троллейбус до Ялты - последний по расписанию.
Помню, как из-за поворота я впервые увидел крымские горы -
величественные и могучие, они впивались вершинами-зубами прямо в
вечернее нёбо... Около часу ночи мы высадились над
Гурзуфом. Спустились вниз. Дошли до моря, выкурили по сигаретке.
Надо было искать ночлег.

Бурый уже бывал в этих местах и повел в сторону «Артека» -
легендарного лагеря отдыха советских пионеров. Пройдя какое-то время
по петляющей и плавно набирающей высоту дороге, вдоль
высокого бетонного забора, мы вскоре оказались перед ярко
освещенным главным входом в «Артек». Свежеокрашенные ворота были
заперты, в будке сидел привратник, у тротуара напротив
припарковано желтое такси со спящим водителем. Пошли дальше.

Довольно недалеко обнаружился второй вход, здесь горела одна лишь
лампочка на витом проводе, никакой охраны не было, на
облупленных воротах висел увесистый замок. Прошли еще метров триста.

Бетонный забор ветшал и мельчал с каждым шагом. Приблизились к
третьему входу. Ворота, никогда не знавшие краски, были
распахнуты настежь, а то, что когда-то называлось будкой привратника,
судя по доносившемуся духу, давно уже использовалось по
неромантическому назначению.

– Не уверен, что это «Артек», - сказал я. - Было бы странно так
охранять первый вход и совершенно забросить этот... Ведь всякий
кому не лень залезет внутрь!

– Может, это и не «Артек», - согласился со мной Бурый. - Так тем
лучше! Дойдем до моря и заночуем.

Мы двинулись в темноте по узкой асфальтовой дорожке, пытаясь
сообразить, где же море. Из темноты, подобно мини-флотилии «летучих
голландцев», выплыли одноэтажные, приземистые деревянные
строения со слабо освещенными окнами - не то бараки, не то
палаты. Двери одного из строений распахнулись, выбежала стайка
детей лет 13-14. Не обращая на нас внимания, они со смехом
побежали куда-то во мрак.

– Наверное, это все-таки «Артек», - сказал Бурый. - Иначе откуда дети?

– А можно тут палатки-то ставить? - поинтересовался я.

– Не уверен... - Бурый прибавил шагу, и я последовал его примеру.

Вскоре забрели в густой кустарник. Асфальт кончился. Тропинки
перепугано попрятались по сторонам. Земля круто обрывалась вниз.

– Думаю, внизу море, - сказал Бурый. - Но если это все же «Артек»,
разумнее ставить палатку где-то в этих кустах.

Нас охватил страх быть обнаруженными, мы разговаривали шепотом, а
когда стали забивать колышки от палатки в каменистую почву,
казалось, стучим так громко, что скоро прибегут сторожа.
Где-то в начале третьего все было готово. Мы уже засыпали, когда
ночную тишину разрезали странные глухие удары: «Маа...
Гаа... Дунн... Маа... Гаа... Дунн...». Природу этих звуков трудно
было постичь.

– Как если бы огромный полый оловянный человек колотил себя кулаком
в грудь, - прошептал Бурый.

Под равномерные удары: «Маа... Гаа... Дунн...» - которые то
приближались, то удалялись, мы заснули. А проснулись под громкую
человеческую речь, раздававшуюся совсем рядом. Слов, тем не
менее, разобрать не удавалось.

– Магадун? - сказал один мужской голос с вопросительной интонацией.

– Магадун! - ответил другой голос утвердительно.

– Магадун-магадун-магадун... - зачастил третий голос.

Мы молча лежали и смотрели друг другу в глаза. Пронзило: «Сейчас
зажопят!» Бурый вскочил, накинул рубаху и штаны и вышел из
палатки. Я услышал следующий разговор.

– Здравствуйте! Доброе утро! - начал Бурый.

– Доброе, доброе...

– Вот ночью забрели сюда... Это случайно не территория лагеря «Артек»?

– Так, «Артек»...

– Здесь, наверное, нельзя палатки ставить?

– Нельзя...

– Ой, а мы поставили...

– Та нам похую...

После этого разговор прервался, и Бурый, радостный и довольный,
сунул нос в палатку.

– Вылезай, все в порядке, - сказал он, широко улыбаясь.

Я вылез, протирая глаза. Наша палатка стояла на маленькой круглой
полянке, под естественным «потолком» из плотно переплетенных
листьев.

– А где твои собеседники? - поинтересовался я, оглядев пустую полянку.

– Прямо туда полезли, - показал Бурый вниз, в самые непролазные заросли.

Далеко внизу сквозь переплетения ветвей смутно виднелось море. Мы
сложили палатку и принялись за быстрый завтрак - подъедали
остатки продуктов. Минут через десять из зарослей донеслись
ритмичные выкрики:

– А... Ух! А... Ух!

Выкрики приближались, затем из кустов выбрались трое молодых
полуголых мужчин, мускулистых и мокрых от пота. Они тянули за собой
толстый, черный кабель, из обрезанного конца выплескивался
пук разноцветных проводов. Мужчины тянули кабель через
поросль, карабкаясь в самую кручу. Они остановились передохнуть,
укрепив конец кабеля на толстом развесистом суку.

– К распределителю тянем? - спросил один из них.

– К основному щиту, - неопределенно махнул рукою другой. - Это там!

– Нет, это там! - возразил первый и махнул примерно в ту же сторону.

– А что это вы делаете? - поинтересовались мы.

– Мы студенты харьковского Института физкультуры, - рассказали
молодые атлеты. - Готовим к лету кооперативный пляж, вот кабель
тянем...

Передохнув, они взвалили тяжесть на плечи и полезли вверх по бездорожью.

– У... Ах! У... Ах! У... Ах!

Возгласы-выдохи постепенно удалялись, прямо над нашими головами,
подобно длиннющему удаву, проползало по ветвям жирное «тело»
кабеля. Каково же было удивление, когда кабель вдруг
закончился и рухнул с веток прямо на рюкзаки, чуть не треснув меня по
черепу! Вытаращив глаза, мы наблюдали, как «хвост» кабеля,
пестревший такими же цветными проводами, как и его «голова»,
рывками уползает и скрывается в кустах. Смысл работы
харьковских физкультурников ускользал примерно с той же скоростью.
Мы быстро упаковали пожитки и уже собрались идти прочь, как
вдруг услышали знакомые голоса.

– А... Ух! А... Ух! - вновь раздавалось снизу.

Сквозь листья и ветки виднелись три полуголых торса. Сомнений не
было: атлеты тащили второй кабель! Это напоминало сизифов труд.
Бурый предположил, что они сначала затаскивают кабель
волоком наверх, потом скатывают в катушку и по асфальтовой
дорожке весело бегут вслед за ним вниз, чтобы начать все
сначала... Не успели мы выбраться из кустов, как нас окликнул
протокольного вида товарищ:

– Вы что это здесь делаете? Приказываю покинуть территорию лагеря!

– Уже уходим, - примирительно сказал Бурый. - Мы случайно забрели в «Артек»!

– Никаких разговоров! - взъерепенился товарищ, выпятив тупой
свежевыбритый подбородок. - Вызываю милицию!

Мы пошли быстрее, но не сразу смогли сориентироваться, и на одном из
перекрестков, среди пальм и кипарисов, действительно
наткнулись на милицейский газик. Дверца водителя распахнулась, на
нас уставился блюститель порядка в форменной фуражке и
темных очках-капельках, как у коррумпированных копов в
голливудском кино:

– Документики!

Мы показали паспорта.

– Что творим на территории? - осведомился милиционер строго, в то же
время лениво.

– Случайно забрели, товарищ майор, - отрапортовал Бурый. - Спешим покинуть!

– Правильно, - одобрил лейтенант, которому понравилось, что его
назвали майором. - Садитесь до города!

Переглянувшись недоверчиво, залезли в газик. Лейтенант вывез нас из
«Артека» через тот самый охранявшийся главный вход - сейчас
здесь суетилась целая толпа каких-то озабоченных граждан. По
дороге офицер рассказывал о строящемся внизу кооперативном
пляже с аттракционами, но выражал сомнения в качестве
последних.

«Вот если бы сюда водяную горку двадцатиметровую!» - мечтал милиционер вслух.

Оказывается, он с детства мечтал прокатиться с такой горки, но
попасть в настоящий гидропарк ему так и не довелось. Лейтенант
высадил нас на окраине Гурзуфа и попрощался, не снимая модных
очков.

Окончание следует.