Комментарий |

70 лет – одна любовь, один проект

Начало

Продолжение

КОРОМЫСЛО КОМСОМОЛКИ

Так строили в сороковые, в пятидесятые, и просто верили, что польза
есть, невидимая может быть выгода народному хозяйству от этой
красоты и сложной цепочки строительно-монтажных операций.

Подобная ситуация вообще типична для проектирования и конструирования,
как отрасли человеческой деятельности. Лебедь поначалу всегда
немного рак и щука. Гадкий утенок. Самой природой назначено творцу
сначала кувыркнуться, а уж затем подняться во весь рост и победить.
Изобретатель лампы накаливания Томас Эдисон, в попытках найти
материал для несгораемой нити растратил капиталец полсотни процветающих
свечных заводиков. Но это окупилось.

Задачка уменьшения металлоемкости колонной станции далась инженерам
Метрогипротранса много быстрее и меньшей кровью. В 1970 был предложен
и реализован при строительстве сдвоенной станции «Площадь Ногина»,
которая теперь зовется «Китай-город» – блестящий метод, гармонизировавший
весь технологический процесс. Симфония. Никаких тройных заходов
на посадку. Креплений-перекреплений и монтажей-перемонтажей. Стройные
стальные колонны монтировались сразу, одновременно с тюбингами,
как неотъемлемая часть основной обделки боковых тоннелей. Благодаря
чему, она, между прочим, потеряла схожесть со скучной, однообразной
трубой, а стала выглядеть, просто неотразимо, как замечательный,
наборный часовой браслет. Широкое колечко чугуна – тюбинги, узкая
полоска стали – колонна. Ансамбль, нерушимый союз эротики и сопромата
– отличительный признак, неизменная печать любого вдохновенного
технического решения.

Потому уже, конечно, год за годом, базовая схема менялась, точнее
модифицировалась. Становился шире чугунный гребешок. Коромысло
комсомолки. Фасонный тюбинг, клинчатая перемычка, замыкающая пространство
между двух колонн. Сверху и снизу. Соответственно между ними менялся
шаг. Проходы оказывались шире, струилось больше воздуха и света.
Станция «Пушкинская».

Под занавес семидесятых, начав со станции «Марксистская», вместо
нижнего фигурного элемента, тяжелого и дорогого стали применять
обычные, типовые тюбинги. Всего лишь сдвинули на половину ширины
весь ряд, поставили колонну сверху точно над соединеньем пары
и оказалось – держит! Быстрее делать, проще, легче и денежки в
копилку экономии кладутся крупными купюрами.

Еще через десять лет при проектировании Люблинской линии и вовсе
отказались от нижнего, обратного свода. Колонны стали ставить
на стальные башмаки-опоры, а между ними во всю ширину будущего
среднего зала заливать распорную бетонную плиту. Станции «Дубровка»
и «Римская». Вдобавок ко всем прочему окончательная и бесповоротная
победа механизированной выемки. Никаких шпуров, запалов, аммонала.
Дневная поверхность не шелохнулась, не сдвинулась, не опустилась
ни на миллиметр. Элегантная конструкция крепи-обделки, с первой
секунды, с момента установки надежно несущая свод, дает возможность
весь объем среднего зала вынимать комбайном. Железным режущим
инструментом. Снимать послойно, уступами, как сахарную стружку
с праздничного торта.

Вот что значит плодотворная идея. И даже когда от собственно колонн
ушли и начали вместо них ставить тонкие стальные стены или же
оставлять узкие в два тюбинга пилоны, в названиях, типизирующих
конструкцию, базовый корень сохранился. Навечно прописался напоминанием
о том, как родилась, откуда пошла революционная, долгоиграющая
технология. Крестьянская застава – колонно-стеновая, а будущая
«Сретенская» – колонно-пилонная.

Принимай, товарищ архитектор, твори, выдумывай, пробуй!

На самом деле и не хочется. Ведь архитектор метрополитена – фокусник
наоборот. Он не открывает волшебный ящик с зайцем и шейным платком.
Он его закрывает. Вместо разоблачения чудес спектакль завершится
облачением. И никто не увидит, не оценит, безукоризненные линии
конструкций. Органику идеи, строительной механики. Шедевр а ля
великий Леонардо.

Когда разконсервировали, вчерне, то есть, в металле, во всей сияющей,
непревзойденной наготе, оставленную при ударной проходке Шаболовскую,
почти уже решились. Так и открыть. До блеска отполировать болты
и ребра, швы зачеканить, лаком покрыть стены и потолок. Пускай
стоит, как памятник Левше, чудесная пасхальная игрушка, диво,
сработанное колоссом ювелиров Фаберже посредством башенного крана
и пары мостовых подъемников.

И все-таки не вышло. Не легла перпендикуляром к небесной башне,
шуховской стрекозе, сестра ее подземная, сороконожка. А просто
не одобряет целомудренное русское сердце такое обнажение, такую
наглость при всем честном народе. Вот так, без ничего, в чем мама
родила. Душа народа просит складок, нитей, лент, изящных кружев
и фигурных выточек. А это значит мрамора и штукатурки. Нашей и
только нашей, мягкой и женственной, национальной архитектуры.

ВЕСЕЛЫЙ ЧЕЛОВЕК

Вот почему всегда и непременно вслед за сухим, рукастым мастером-конструктором,
идет мечтатель в свитерке с подрамником под мышкой. Архитектор,
художник, веселый человек. Самый свободный из всех проектировщиков
и в то же время связанный и по рукам, и по ногам. Поэт, похожий
на гимнаста или акробата. Упражнения вольные, но длина дорожки,
площадь ковра, границы жестко ограничены и нерушимы.

Что фантазеру оставляет инженер? Два вида станций мелкого заложения,
колонную и односводчатую, да пять глубокого, честно считая все
вариации колонных и пилонных. Унифицированные, типизированные,
с фиксированным, неизменным модулем. Любое отклонение, шаг влево
или вправо, всего лишь досадная оплошность, ошибочка строителей.
И та, за редким исключением, в пределах разрешенных СНиПом.

На первый взгляд вообще абсурд. Ведь суть профессии, единственная
задача архитектора как раз и есть организация пространства, создание
объема. А тут, даже к работе, еще не приступив, он получает объект
готовым. Не музыку застывшую, а алгебру, метод конечных элементов
и диффуры.

Какая-то ошибка, с чем-то посторонним, c некой изначальной данностью
и заданностью обычно работает портной. Закройщик. А зодчий песню
поет, углами кирпичей и балок режет воздух, пытаясь выспорить
немного синевы у неба, чтоб заселить земными людьми и птицами.
И вдруг, словно подмена фото негативом. Пространство выемки в
массе. Глухой забой.

А, может быть, корневая система дерева новой, невиданной, прекрасной
жизни? Могучих побегов имени челюскинцев, Стаханова и летчицы
Громовой? Естественный источник тепла и электричества для кроны,
ветвей, сплетающихся в лестницы и арки цветущего, вечно живого
храма свободного труда?

Конечно. Именно оно. Ощущение замкнутого, заранее отмеренного
объема, как кокона, ядра и семени, невиданных грядущих форм, снимает
главное противоречие. Антагонизм искусства и механики. Унификации
и уникальности. Конструктора и архитектора. И сразу подземелье,
подпол, погреб, дыра, где по обычаю лишь место для бражки да картошки,
начинает трактоваться, как аванзал дворца. Шлюзовая в прекрасный,
новый мир, в котором непременно будет Байконур, атомоход Ленин
и подлинно несокрушимая хоккейная дружина ЦСКА.

ДВА ПЛЮС ШЕСТЬ

И тогда два варианта станций мелкого заложения и пять глубокого
– не повод для творческого уныния и застоя. А приглашение на одну
из семи одинаковых для всех дорожек стадиона. Где у каждого по
определению равные условия на старте. И это несерьезное сравнение
не просто лирическая, безответственная вольность. Спортивный ракурс,
терминология честных единоборств сама напрашивается. Поскольку
архитектурное решение, это и в самом деле олимпийского характера
этап проекта. Прекрасный и удивительный тем, что предполагал,
предполагает, и хочется надеяться всегда будет предполагать, конкурс.
Честную битву линий на ГОСТом справедливо, по-братски каждому
нарезанных листах ватмана. Соревнование команд на одинаковой для
всех площадке. В котором неизменно побеждает дух. Непостижимый
и гордый – человеческий фактор.

А как он может комбинировать масштабом и пропорциями – всегда
загляденье. Вот «Пушкинская» и «Полянка». С точки зрения конструктора
близнецы. Едва ли не по одним и тем же чертежам сработанные станции.
Колонные глубокого заложения. А объемы кажутся разным. Тектоника!
На «Полянке» немного ниже свод и от этого чуть-чуть вдруг неожиданно
раздвинулись колонны. Станция зрительно стала шире. Не лучше оказалась,
не красивее, а просто вышла другой. Приобрела индивидуальный облик
и характер. Чтоб любознательный, московский пионер не зря катался
из дома в школу, а по пути имели возможность изучать оптические
эффекты и прочие чудесные явления природы.

Остальным пассажирам, иных социальных и возрастных групп, естественно-научной
грамотностью, уже вполне и прочно овладевшим, нужно другое. Настроение.
Вера в то, что не зря ступает на эскалатор нога строителя нового
мира. Семьдесят секунд преображения в летчика-космонавта и моряка-подводника.
Так заряжала, старая «Дзержинка». Боковые тоннели с кольцами пилястр
были подобны рукавам скафандра звездолетчика. Просунуть правую
и левую. Качнуть гермошлемом, ладонью отмашку дать. И пять, четыре,
три, два, один, поехали. Следующая станция «Кировская». А выходить
лучше всего на «Красных воротах». Сделав дело, спаяв и залудив.
Отстояв боевую и трудовую вахту, приятно, хорошо идти вдоль череды
светло-серых арочных проемов. Словно мимо дверей, ворот, ведущих
в обильные и полные закрома Родины. Славно шагать и думать, там
и моя доля!

Ради этих романтических мгновений, каждодневного мимолетного,
но прекрасного обращения рядового гражданина в героя легенды,
сказки и живет зодчий метрополитена. Ради чуда превращения москвича
и гостя столицы в Уланову, Мичурина и Туполева. А может быть,
министра, академика или же, почему нет, члена ЦК КПСС. Легко и
просто себя почувствовать ответственным за все, уполномоченным
судьбы вершить, среди парадного, победного декора кольцевой, на
«Киевской» и «Краснопресненской». Возле таких могучих пилонов,
искренне верится, что вся бескрайняя держава всем своим телом
опирается на них. Глаз не смыкая, смотрит вперед и ждет ответственного,
взвешенного решения.

СЕМЬДЕСЯТ СЕКУНД

В любом случае Джоконда не годится для метро. Единственный неторопливый
зритель в подземке – это влюбленный, ждущий свидания. Но он часов
не наблюдает. А равно объемную лепнину, фигурные решетки, мозаичные
вставки, фарфоровые капители. Он вне пространства. Не реагирует
на свет. Примерз.

У всех остальных нормальная, рабочая температура тела. Тридцать
шесть и шесть быстрого движенья. Ясная цель и неизменная траектория.
Единственная точка обзора, а также входа и выхода. К платформе
станции метро невозможно приближаться, как к Зимнему дворцу. От
Биржи по мосту, ныряя в арку Генерального штаба, катя на велике
по Миллионной или неторопливо подгребя по сизой воде Зимней канавки.

Совершенная механика эскалатора всегда выносит в одно и то же
место. Система управления движением дверь метропоезда позиционирует
с точностью до миллиметров. Именно поэтому, в конце концов берет
верх лаконичность. Точность и ясность образа. Кузнецкий мост,
Нахимовский проспект. И уже не важно, кем на мгновение ощутил
себя бегущий. Стрельцом Ивана Грозного или старпомом авианесущего
крейсера Адмирал Ушаков. Главное другое. То, что успел. И семьдесят
секунд не пропали для его души. Зря не прошли.

Вот почему архитектор главный волшебник метрополитена. Точнее
полномочный представитель всех остальных проектировщиков. Такое
место, такая роль. Ему речь держать и отвечать за всех. Под Красной
площадью и под Москвой-рекой, под Яузой и Садовой-Самотечной по
одежке встречают и по одежде провожают. Насчет ума вопросов нет.
Он изначально лучше всех. По определению. Но напоказ не выставлен.
Так принято у нашего народа. Вековая традиция. Сопряжения конструкций,
разводка кабелей, рисунок водоотливных труб и логика вентиляционных
ходов, азбука и алгебра, альфа и омега инженерного сооружения
скрыты, упрятаны, насколько это позволяют габариты и радиусы приближения.
Просто работают, денно и нощно трудятся за сценой. Под декоративными
слоями мрамора и штукатурки, керамической плитки и нержавейки.
Этим свободным, не функциональным, нагрузки не несущим материалам
доверено характер выражать, силу и величие. И они не подводят.
Справляются потому, что есть свет!

МЕЛОДИЯ

Если архитектура – застывшая музыка, то свет – ее живая, чистая
мелодия. Или мерцающая, агонизирующая. Это всегда, это везде.
Будь то Монмартр, Манхеттен или Медвеково и Хорошево-Мневники.
Луна и солнце, туман сентябрьский и молния июльская – соавторы
любого Гауди и Корбюзье. А под землею зодчий сам себе Перун и
Мокошь. Если он ошибется, то розовые тучки нежного рассвета не
выручат его. Если не рассчитает, снежное серебро суровой ночи
не спасет. Сомкнутся пол и потолок, сойдутся стены, шесть метров
высоты и десять ширины, отделанного самым воздушным, каррарским
камнем зала, покажутся узкими миллиметрами, тесным и душным лазом.
Могилой.

Но этого не происходит. Потому, что архитекторы Метрогипротранса
особая порода творцов. Они знают все о волновой и квантовой теории
распространения света. Можно сказать практические создатели ее,
великие эмпирики и экспериментаторы, коллеги Планка, Эйнштейна
и Петра Леонидовича Капицы.

И соответственно, история проектирования станций метро, объемов
и пространств без окон и дверей, в конечном счете – это история
освещения. Преломления и отражения лучей. От ассирийских факелов
«Кропоткинской» до марсианских иллюминаторов «Отрадного». От языческих,
шаманских пиал «Новокузнецкой» до светящихся, словно в футуристическом
сне каким-то собственным внутримолекулярным ровным излучением,
высоких сводов «Тимирязевкой» и «Крестьянской заставы».

Солнечные шары ламп накаливания и лунные трубки люминесцентных
светильников, благодаря искусству зодчих Метрогипротранса, увековечили
не цепь урбанистических фрагментов, а саму жизнь. И в результате
для того, чтоб слиться со своим народом, соединиться, не надо
ехать в Новгород Великий и Переславь-Залесский. Дышать воздухом,
лесов полей и рек. Искать. Золотое кольцо от «Парка» до «Октябрьской»
через «Таганскую», «Новослободскую» и «Киевскую». Путь из варягов
в греки от «Подбельской» до «Юго-Западной». Великий шелковый –
от «Планерной» до «Выхино». Вся панорама прошлой и будущей жизни.
От первомаев до рыбных четвергов. И революционный аскетизм, и
звезды героических побед, переходящие знамена трудовых успехов,
рекордные аэропланы незабываемых полетов, плоды и фрукты голодных
послевоенных лет, и рядом диетические интерьеры первого достатка.
Главный музей великой страны, где разрешают не только видеть,
любоваться, но настоятельно рекомендуют трогать, держаться за
камень, железо, дерево и каучук. Чтоб стать своим.

Все это наше, родное, подлинное, но в первую очередь, конечно,
всегда и неизменно, русская троица. Вера, надежда и любовь. Свет
в конце каждого тоннеля. И для того, чтобы он был, приходит ежедневно
на работу архитектор в семиэтажку на «Павелецкой».

ЭНЕРГИЯ

А также электрик и путеец. И еще специалисты по проектированию
систем управления движеньем. Люди, без которых работа всех остальных
прекрасна, но бессмысленна. То ли задумали опоку для языческого
монумента, молоха, то ли немыслимый подкоп. Такой вот парадокс.
Уже истрачены тысячи человеко-часов, выпущены сотни и сотни листов
чертежей, каждый метр будущей линии можно представить себе в объеме
и цвете, а главного еще нет. Движения. Тоннели без рельсов и проводов,
что-то вроде перчатки без пятерни или шапки без головы и шеи.
Красота уже есть, а жизнь еще пока не согрела. Амперы и вольты,
произведение которых социалистический, могучий киловатт. Энергия.
Та самая, что плавно опустит и без рывков подымет, подхватит,
повезет, домчит и даже код станции оставит, автограф на картонном
билете с магнитной полосой.

Загнать ее под землю, под своды из глины, песчаника и мергеля,
заставить трудиться день и ночь по воле, прихоти, желанью пассажира,
дежурного, диспетчера и машиниста, задача сразу для трех отделов
Метрогипротранса. Технологический триумвират. В котором номер
первый, если не главный, то центральный и объединяющий, путейцы.

Обычным пешеходам, простодушным нарушителям правил дорожного движенья,
разница не видна. Для торопыг, сигающих в просвете между желтеньким
и красным через лежачий шлагбаум трамвайного полотна, какие бы
то ни были, любые рельсы из одного железа. Идут себе от Гринвича
до Гринвича, наглядное пособие для гения русской геометрии Лобачевского.
Все совершенно по-иному под Моховой и Маросейкой.

Пути московского метрополитена – это буквально его нервы, тончайшая
субстанция, по которой передаются сигналы управления движением.
Именно поэтому на перегонах почти нет стыков, стальные отрезки
сваривают в длинные плети по двести, триста метров. Чувствительные
и двигательные волокна периферической системы. Это с одной стороны.
С другой, подземные рельсы – еще и низкоомный проводник большого
сечения, токоведущие элементы силовой тяговой цепи. Именно поэтому
их три. Черная пара рабочих, несущих, видна всегда. Перед глазами.
А контактный третий внизу за краем платформы, спрятан под рыжим
кожухом. Можно подойди и заглянут. Он там. Ждет токосъемника голубого
поезда. Восьмивагонного состава.

Разность потенциалов между видимыми и невидимым 825 вольт. Бытовые
электроприборы между таким клеммами становятся пиротехническими.
Но метро не место для фейерверков. Оно само искра и молния. Других
не терпит. Поэтому-то на изогнутой лапе крепят фарфоровые изоляторы.
На швеллере, к которому затем подвешивается контактный рельс.
А это значит, прощайте костыли, прославившие Трансиб, Турксиб
и трассу Абакан-Тайшет. Метростроевцы не машут кувалдой, они красиво
и споро вкручивают шурупы. Ловко ввинчивают сталь в черное пропитанное
диэлектриком дерево. Да. Бетонным шпалам героического БАМа тоже
большой привет. Остывшая смесь цемента и песка с включением металла
имеет недопустимо высокую электропроводность.

Продолжение следует.

Последние публикации: 

Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы

Поделись
X
Загрузка