Проза

Почему-то всегда вспоминается именно это. Как бы не хотела, как
бы не старалась. Вот я иду по переулку, его все старожилы называют
переулок Кающихся. На мне легкий сарафанчик в синенький цветочек.
Я на седьмом месяце. Позавчера была на УЗИ, молоденькая врачиха
как-то уж чересчур с удовольствием натирала мой живот какой-то
мазью и все это время громко и тяжело дышала. Я подумала, а не
лесбиянка ли она случайно? Мне были приятны её прикосновения,
и я подумала, а я случайно сама не из «розовых»? Но возникший
как бы вдруг в голове образ мужа заставил сосредоточиться и развеял
все сомнения-подозрения по поводу сексуальной ориентации. Я всегда
думала, что люблю своего мужа, а вот на кушетке с молоденькой
шатенкой и её пальцами я поймала себя на мысли, а правда ли это
любовь, или наши отношения стоит называть по-другому? Он старше
меня на десять лет. Я вышла за него замуж только потому, что хотела
уехать из своей деревушки, подвернись мне тогда под руку кто другой,
он бы сейчас был на месте Ильи. Нет, Илюша у меня неплохой, заботливый,
внимательный, а самое главное щедрый. Одно «но» – ревнивый, ужас.
Думал, что бесплоден, а тут бац – я забеременела. Так он мне пытку
устроил: «С кем? От кого? Когда?». Еле убедила, что отец ребенка
он. Да и правда это, я мужу не изменяла ни разу, хотя и ловила
себя на мысли, что могу. Жуть как хотелось залезть в штаны к Павлику
с работы. Но не залезла же. А потом – эта медсестричка со своими
скользкими пальчиками. Мне кажется, все женщины немножко лесбиянки…

«У вас девочка», – cказала довольная медсестра и последний раз
погладила меня по животу. Уверена, ей хотелось потрогать другое.
Я вообще в своих ощущениях никогда не ошибаюсь.

«Девочка?», – почему-то переспросила я.

«Девочка», – подтвердила лесбиянка.

Илюша, когда закончил «пытки», запил от радости. Купил и мне какой-то
модно-дорогой напиток. Но я пить отказалась. Беременна как-никак.
Подарил мне сотовый – чтоб всегда была доступна, сарафанчик купил,
когда моему прибавлению пошел седьмой месяц, и уже стал большущим
живот.

«Девочка, девочка», – носился он по комнате и в этот же день приобрел
весь «боекомплект» для девочки. Я смотрела на розовые распашонки
и платьица и почему-то вспоминала скользкие пальчики шатенки.
А потом мне стали сниться кошмары. Я боялась рожать. До смерти
боялась. В кошмарах я разрывалась на части. Кровь хлестала из
меня, я орала, как потерпевшая, а между ног сидело существо зеленого
цвета, похожее на рыбу, и смеялось.

«Сходи в церковь, помолись Богородице, – сказала мама, когда я
ей позвонила и рассказала о кошмарах, – я, когда первый раз рожала,
тоже страсть как боялась. Мне тогда твоя прабабушка велела в церковь
сходить да пресвятой деве Марии поклониться. Сделала я всё, как
было наказано, и легко обродилась твоим братом. Вот и ты ступай,
благо церковь рядом».

Я и пошла. На седьмом месяце, в легком сарафане в синенький цветочек
по переулку Кающихся. Наверное, его так прозвали потому, что выходит
прямо к вратам церкви. А в сие место только и ходят, чтобы покаяться.
Шла и думала: вот в чём разница между церковью и храмом? Вроде
и то, и то одинаково, а может, и разницы никакой нет? В тот день
было тепло, и птицы так звонко щебетали, что я даже в какой-то
момент закрыла уши руками. Думала, с ума сойду от их вопля. Воробьи
вообще такие мерзкие создания. Мне почему-то кажется, что они
предатели. Рассказывают ведь, что воробьи прокляты Богом, мне
ещё бабка рассказывала.

У церкви, как всегда, толпы нищих попрошаек. У меня бабулька,
когда жива была, в церковь ходила, всегда рублей наменяет и подает
всем убогим по два, по три рубля. Я не моя покойница бабуля, пролетаю
мимо. Не люблю всё это. Не то чтобы жалко копеек, просто не нравится
мне сам процесс, да и прикасаться к нищим не хочется. Нищета –
вещь заразная, только тронь. А бичи эти ещё смотрят так, будто
ты им должен. Особенно старухи пялятся, страх пробирает. Крестятся,
вслед тебе бормочут. И подать страшно и не дать – проклянут.

В церкви народу немного. Как научила мамка, сразу же покупаю свечку
и ищу икону с Богоматерью. Не знаю, как она выглядит, матерь-то.
Боюсь, что ещё не той помолюсь. И спросить не у кого – одни старухи
немощные. Правда, и икон с женским лицом немного – одна в углу,
и все. Богу, по всей видимости, женщины не шибко нравятся. Одними
мужиками обложился, куда ни глянь – не Иисус, так апостолы. А
из женщин – одна дева Мария. И то какая-то замученная, заплаканная.
Подхожу к иконе, кланяюсь.

«Обязательно поцелуй Богородицу, – наставляла мать, – попроси
хороших родов и ещё раз поцелуй. Поцеловать нужно обязательно,
иначе результата не будет. Поняла?».

Понять-то я поняла, но когда увидела, какие старухи целуют все
эти иконы – чуть не родила. Боже мой, здесь какую только заразу
не подцепишь. Ничего себе, сходила в церковь помолиться, поцеловала
иконку, и здравствуй, СПИД. А эти ведьмы как будто ещё специально
слюнявят образа. Одна так вообще присосалась к какому-то святому
– Чудотворец, что ли? Угодник ли? Сосется в прямом смысле, а сама
трясётся, плачет. И вот после такой я буду целовать изображение?!
Даже вспоминать тошно. Чуть не вырвало. А свечка в руке почти
погасла, и глаза у Богородицы такие зазывающие, печальные. Будто
не я молюсь, а она мне молится. Глядит в упор, прям в душу заглядывает.

«Поцелуй!» – это мне так показалось, или я правда услышала её
голос? Голос Богоматери.

«Поцелуй меня!» Ничего не остается делать, как исполнить просьбу.
Да и толку, что пришла, если уйду без поцелуя? Становлюсь на ступеньку
у иконы и ловлю себя на мысли: «А куда целовать-то? В руку или
в губы? Или в лоб?». Целую в губы. Быстро целую – едва касаюсь
изображения. А во рту сразу же остается вкус – краска. Масляные
краски – уж что-что, а их вкус знаком не понаслышке. Надо же,
поцелуй Богородицы отдает красками для рисования. Губная помада
от завода полимеров. Смешно становится, и всякие жуткие мысли
куда-то подевались. Смотрю на сияющий лик рисованной женщины и
снова думаю о скользких пальчиках медсестры. Неудобно, конечно,
думать о таком перед иконой. Но кажется, будто Богородица тоже
со мной заодно. Словно мы с ней храним одну на двоих тайну. На
троих – глажу себя по животу. Как назвать девочку? Может, Мария
– в честь Богородицы? Интересно, а Богородица могла быть лесбиянкой,
пускай не конкретной, а так, побаловаться и забыть? Дикие мысли,
кто услышал, пристыдил бы грешницу. Это надо до такого додуматься.
Сама полезла целоваться, а потом ещё и обвинила ни в чем не повинную
непорочность. Ой, и дура я. Даже в глаза Богородицы стало больно
смотреть. Страшно, а вдруг в них слезы, вдруг укор. Лучше думать,
что мы солидарны, и что у нас, как и у всех женщин, есть свои
общие секреты. А на губах привкус краски, может, икону только
нарисовали? Еще, небось, мужик рисовал.

«Отходить от иконы нужно спиной, – говорила мама, – глядя в глаза
Богоматери». А я не могу посмотреть ей в глаза, да и с таким пузом
куда мне…

И тут появляется он. Поп, страшный, как бармалей, бородатый, толстый.
И говорит, чтобы я уходила и не появлялась больше в доме Бога
размалеванная, как шлюха. А я накрасила только глаза и тени слегка
наложила. И вообще где это написано, что в церкви нельзя находиться
с накрашенными губами, вон Дева Мария тоже разукрашена. Уж губы
накрашены точно. Интересно, какой помадой пользовалась бы Богородица,
живи она в наше время? Ну, уж явно не «Максфактором», все святые
сторонятся богатства и вычурности. Иисус пил из деревянного стакана,
Мария, должно быть, красилась свеклой. Поп взял меня за руку и
толкнул к выходу. «Пошла, мол». Я чуть не описалась от удивления.
Вот это новость. А попик этот грозно так что-то бормочет про грех
содомский и пихает меня. Невольно взглянула на икону Богородицы
и вскрикнула. Мать честная… Глаза Богоматери были закрыты. Не
выдержала она такого, видать. Когда захлопнулась за мной дверь,
я громко сматерилась. Старуха с протянутой рукой на крыльце вздрогнула
и попятилась от меня. Правильно сделала. Я в бешенстве могу нагрубить
и даже больше. Домой шла быстрей, и птицы – воробьи эти чертовы
достали. И вот с тех пор уже второй месяц почему-то всё время
вспоминаю тот день. Почему? Не знаю. Мне сказали примерную дату
родов. Первое октября. Я ещё два раза ходила к той самой со скользкими
пальчиками. Последний раз это было неделю назад. Мне снова приснился
кошмар. Во сне Богоматерь плакала кровью, и икона взрывалась.
Один осколок попал мне в живот, и я проснулась с криком. Я верю
в вещие сны. У меня после таких кошмаров стал сильно болеть живот.
Поэтому я записалась на УЗИ. «Скользкие пальчики» всё так же довольно
щупала мой живот и глубоко дышала.

«Не может быть», – услышала я и открыла глаза. «Что?» – спросила.
А она мне: «У вас же была девочка?» И, быстро вытирая руки, полезла
в папку с бумагами. «Ну, всё правильно – девочка. Ничего не понимаю».

«Что значит была?». Я испугалась. Меня всегда пугала неизвестность,
а молчание перед ответом добивало вовсе. «Что значит, была девочка?»
Говорю и чувствую, как меня начинает колотить.

«Вы не волнуйтесь, всё в порядке, только у вас не девочка, у вас
мальчик. Не знаю, как так получилось, я же сама видела, но… Такое
бывает».

«Мальчик?».

«Да, мальчик».

«А куда делась девочка?» – задаю глупый вопрос и подымаюсь. И
только сейчас замечаю обалденной красоты люстру в стиле модерн.

«У вас будет мальчик».

«А я хотела назвать девочку Марией, как Богоматерь, даже пообещала
ей», – сказала я и почему-то заплакала. Люстра ещё эта, как бельмо.

«Ну, что вы. Мальчик это ведь здорово. Не плачьте».

«Ага», – выдавила из себя с трудом. Ушла тогда, не попрощавшись.
Вышла под дождь и не раскрыла зонта. Илюха умрет, когда узнает
новость. Придется всё детскую переделывать, и одежду куда девчачью
девать?

«Мальчик, мальчик…» – трындычила я, стараясь убедить себя в реальности
произошедшего. Никак не могла поверить. Как так-то? Промокла в
тот день насквозь, но не замерзла, как ни странно. Муж долго не
мог поверить, звонил в больницу. Мне пришлось рассказать ему про
поцелуй Богородицы, не знаю, почему, но я уверена, что это всё
из-за него. Хорошо ещё ничего страшней не подцепила – вирус какой,
сифилис, не дай Бог, сейчас бытовой сифилис в моде. Илья, конечно,
моей версией не удовлетворился. Пообещал уволить «Скользкие пальчики».
«Пускай в следующий раз внимательней смотрит». Я же убеждена,
что всё дело в том поцелуе. И ещё мне кажется, что во мне не простой
ребенок. Не мой. Её. Она стала часто приходить ко мне во сне.
Богородица. Сначала она молчала или плакала. А пару дней назад
заговорила со мной. Сказала, что сама выберет имя мальчику, и
чтобы я не волновалась за его судьбу. «Его ждут великие дела.
Он станет главой угла. Камнем камней. Царем мира». Я просыпалась
каждый раз с тревожным чувством. Жду и в то же время не жду дня
родов. Стала задумываться: а нужен ли мне не мой ребенок? Ребенок,
который оставит меня? Который будет тяготиться моей любовью? И
в конце концов оставит меня во имя своей миссии. Чушь, может быть,
но с каждым новым визитом Богородицы я всё сильней убеждаюсь,
что ношу в себе Иисуса номер два. Для каждой матери ребенок дорог
и священен. Но не каждой матери приходит во сне Богородица и говорит,
что ребенок от Бога. И миссия его известна, и финал. А страшней,
что сын откажется от матери.

Ты дашь ему жизнь, а он уйдет. Отречется – потому что будет любить
весь мир, и в этой огромной любви не будет места для матери. Даже
уголка. И что делать, не знаю. Жалею себя, каждый раз смотрю на
календарь и не могу сдержать слезы.

«Почему я?» Интересно, Дева Мария тоже задавалась таким вопросом?
Или она приняла свою участь с молчаливым согласием. Надо, так
надо. Но я не из кротких и не собираюсь мириться с таким положением.
Меня-то не спросили. Да и не хочу я быть матерью Спасителя. Я
вообще была беременна девочкой. И сын, неужели обязательно отказываться
от природной любви матери? Я ведь могу и не отпускать его от себя
и силой заставить любить. А могу и не рожать вовсе. Могу убить
его. Сколько там до первого осталось? Неделя? Если сегодня ночью
она придет, а куда ей деваться, я так и скажу. Или возвращайте
девочку, или увидите, что я сделаю с сыном. Со Спасителем. Убью
своей любовью. Уж лучше я, чем другие. Лучше умирать в материнских
объятиях от любви, чем на кресте, распятым ненавистью и злобой.
Да, Богородица, так я тебе скажу. Ты же женщина, ты мать, ты должна
меня понять. Ты должна встать на мою сторону, надо ведь когда-то
дать отпор мужской кабале. Что это: второе пришествие, и снова
мальчик, ну уж дудки. Да, или пусть Бог возвращает девочку, или
я за себя не ручаюсь. Думать уже устала обо всём этом. Вымучилась.
И сны истрепали, и будущее пугает. Сын – мессия, а не с ума ли
ты сошла, подруга? Воробьи тебя, похоже, доконали. Сидишь целыми
днями, сама с собой разговариваешь. Как и в тот день, когда черт
меня дернул пойти на поклон к Богоматери, ведь всё утро тогда
просидела у окна, смотрела на людей и думать не думала, что выйду
вообще на улицу, что такое случится. Нет, поперлась. Вот ведь
как в жизни бывает. Не устаю удивляться, теперь вот это. Перед
родами схожу-ка я ещё раз в церковь. Поцелуюсь с Богоматерью,
а там дальше видно будет. Устала думать за всех, ещё и за Бога
думать приходится, вот блядство. Ночь бы скорей, что ли, не дождусь.
Или уже родить, что ли, поскорей, отмучиться – и будь что будет.
Но повоевать, думаю, стоит. Пошантажировать Бога, почему нет?
Интересно, что из этого выйдет? Что из меня выйдет? Не хочу мальчика
– хочу девочку, и точка. Уж девочка-то меня будет любить. Будет.
А вот забавно, сможет Бог за неделю до родов изменить пол ребенка?
Сможет, куда денется, если я поставлю ему такие условия. Ох, и
повеселюсь. Или… Дура я, что ли, чё попало в голову лезет. А в
церковь пойти надо обязательно. И накрашусь, как последняя, специально,
пусть только кто что-нибудь скажет. А ведь, правда, у нарисованной
иконы были закрыты глаза, мне ведь это не причудилось. Поп этот
меня пихает к дверям, а я, будто кто заставил, глянула через плечо
и вскрикнула. Богородица закрыла глаза. А вдруг я сейчас приду
в церковь, а у неё по-прежнему будут закрыты глаза, то что? Рожу
прям на месте. Пускай так и будет. Точно, надо загадать. Пойду
завтра в церковь, и если у Богоматери будут закрыты глаза, рожу.
А если открыты – сделаю к чертовой матери выкидыш, и пусть потом
Бог что хочет, делает. Я за всё отвечу, не беда. И напиться хочется,
пива бы. Омуля копченого. И люстру ту из больницы, желто-голубую.
А эта, со скользкими пальчиками, лесбиянка, интересно? Похоже.
А может, она специально соврала мне, просто чтобы досадить или
ещё зачем-то? Может, прочла мои мысли и наказала, думает, я не
выдержу или что? А я выдержу, я буду в победителях. Точно. Только
завтра до церкви дойду, и тогда посмотрим, кто из нас закроет,
а кто откроет глаза. Во, забыла сегодня индийское кино посмотреть,
вот склерозница, и Илья не напомнил, когда утром на работу уходил.
Бляха. У него сейчас тоже период не из легких, может, посоветовать
ему тоже в церковь сходить с иконой поцеловаться, глядишь, и забеременеет.
Правда, а почему матерью сына Бога не может быть мужчина? Вот
где чудо. Илюха взял бы на себя такую миссию, нет? Спрошу обязательно.
Раскричится, наверное, как тогда, когда я спросила у него про
гомосексуальный опыт. Так кричал, всю меня слюной забрызгал, наверное,
опыт был, зачем тогда так кричать? Придет когда, я поставлю себе
на руку крестик и спрошу. Только бы не забыть, как про кино. С
такой жизнью не то, что про кино, про то, что беременная, забыть
можно.

20.02. 2005