Проза

Из записок перевозчика животных

Начало

Окончание

В воскресенье я дежурил в дирекции. Никаких особых обязанностей,
только на звонки отвечай. А звонки были дурацкими. Какой-то чудак
хотел скорее заполучить для музея скелет недавно павшего слона.
«Да подождите немного, директор подойдет, с ним и поговорите».
«Нет, я по опыту знаю: скелет ждать не будет», – печально произнес
говоривший и повесил трубку.

Бесцеремонные телевизионщики пытались вызнать у меня домашний
телефон пресс-секретаря зоопарка, утверждая, что знают ее с детства,
и тут же спрашивали: «Кстати, как ее зовут?». Наглый народ! Хотя
среди журналисток встречаются симпатичные. Как та, с телевидения,
что все допытывалась у меня (во время очередного дежурства): «А
правда, что ваш директор в молодости работал таксистом?». Девушка
собирала компромат на директора зоопарка. У него появились враги,
когда он собрался баллотироваться в депутаты. «Нет, таксистом
наш директор не работал, – ответил я. – А вот швейцаром в ресторане
– да, был». Подробности заинтересовавшейся журналистке я обещал
рассказать при личной встрече. Завтра, в кафе.

Так и не узнал, пришла ли девушка на встречу, потому что я – не
пришел. Из Китая прилетели тигры, и мне пришлось ехать в Шереметьево
встречать их.

От воспоминаний меня оторвал новый звонок. Детские голоса, перебивая
друг друга: «Позовите Мишу». «Какого Мишу?» – не понял я. Смех:
«Как какого? Косолапого». Я: «Приходите в зоопарк. Я вам медведя
покормить дам. Из ручек».

Вышел в коридор. Подальше от телефона. Взгляду не на чем остановиться.
Голые стены. Единственное их украшение – знакомый до одури план
нового, будущего зоопарка. На нем штрихами и пунктирами нанесены
вольеры и клетки, сплошным зеленым – парковые участки. Тоска зеленая.
Внизу хлопнула дверь, послышались тяжелые шаги на лестнице, и
в коридоре появился грузный пожилой мужчина, одетый в черное потертое
пальто. «Роман, работает вахтером», – вспомнил я. Часто видел
его, когда привозил животных в зоопарк. Наш грузовик останавливался
у запертых ворот, водитель гудел, и из зелененького домика у проходной
появлялся Роман, спускался по ступенькам с высокого крыльца и
открывал нам ворота. А потом закрывал их за нами.

– Здравствуй, Роман!

– Здравствуй! – ответил тот, переводя дыхание. Видно запыхался,
поднимаясь по лестнице. – Директор у себя?

– Его пока нет, но есть заместитель.

– Пойду к нему.

– А что случилось?

– Жаловаться буду. Охранник наш лезет и лезет. Покоя нет.

– Пристает?

Роман улыбнулся:

– Думаешь, с этим? – он сделал руками движение, будто кого-то
на что-то насаживал.

– Нет, что ты! Разве не знаешь, директор запретил нашим гомосексуалистам
этим в зоопарке заниматься. На работе – ни-ни! Слово с них взял.

– А на что жаловаться хочешь?

– Издевается он! Еду из дома принесу – спрячет ее. На табурет
присяду – столкнуть норовит. И все с подковырками. Хочу, чтобы
директор ему сказал: «Романа не обижай!». Директора, говоришь,
нет? Ну, пусть, заместитель, – и он, тяжело дыша, пошел дальше
по коридору.

Вскоре я вспомнил эту встречу.

– Романа, вахтера нашего, знаешь? – спросил меня маленький лысоватый
водитель во время очередной поездки в Шереметьево за животными.

– Знаю, видел недавно.

– Ну удивил он меня! Встречает у проходной и просит: «Можно я
у тебя дома двадцать третьего февраля посижу?». Я сначала подумал:
отметить со мной хочет? Так он непьющий. Ни капли. Стал спрашивать:
что такое? Роман сначала отмалчивался, а потом рассказал, что
на днях он в дирекцию ходил…

– В воскресенье, – подсказал я.

– Наверно. И там заместитель директора предупредил его: «Двадцать
третьего февраля будьте, Роман, осторожней – в Москву приезжают
семьсот тысяч боевиков «Памяти». Будут устраивать еврейские погромы».
Роман-то у нас еврей. Вот он у меня и решил спасаться. «Я тебе
совсем не помешаю, – просит, – посижу где-нибудь в уголке, книжку
почитаю». «Приходи, – говорю, – только зря опасаешься, вздор тебе
какой-то сказали, никто вас, евреев, бить не собирается». Уж у
меня какие только знакомые ни есть, ну ни от кого я этого не слышал,
чтобы идти и громить! А тот все свое: «Ну, можно я у тебя посижу?».
«Приходи, сиди, я же не отказываю. Только, если так боишься, уезжать
тебе надо. Родственники-то, наверно, есть за границей?». Головой
кивает: брат у него в Америке. «Вот и езжай к нему». «Не могу,
– отвечает, – я слово директору дал. Он меня похоронить обещал».
«Не понял!!». Оказывается, когда Роман пришел на работу устраиваться,
директор его спросил: «Уезжать из страны не собираешься?». Это
еще до перестройки было. «Да нет, пока не собираюсь». «Пока –
не годится, – говорит директор. – За тебя с меня спросят. Или
обещаешь, что не уедешь, или не работаешь. Или слово, или работа».
Роман: «Но я же здесь совсем один остаюсь. Похоронить некому будет!».
Директор ему и говорит: «Не бойся. Умрешь – похороню». Тогда Роман
и пообещал: «Не уеду». Слово дал. «Чудак ты, – говорю Роману,
– это же когда было? При советской власти. Сейчас директора твое
слово не колышет. Да если бы у меня брат в Америке был – я бы
и секунды не думал. Езжай!». А Роман все свое: «Нет-нет, я слово
дал!».

– Ну и что, приходил он к тебе на двадцать третье?

– Пришел. Действительно, с книжкой. «Я посижу?». «Сиди сколько
хочешь». «Нет-нет, я до вечера только». «Чай попьешь?». Отказывается:
«Зачем на меня тратиться?». Да чем тратиться? Чаем? Еле заставил
стакан чая выпить. А пока он у меня был, я его спросил: «Имя-то
у тебя почему такое? Вроде у евреев Романов не бывает». Оказывается,
и не Роман он вовсе, а Абрам. По-новому его на работе называть
стали. «Давай мы тебя Романом звать будем? Нам привычнее…». Он
и не отказался. Роман – безопаснее.

Так весь день у меня и просидел. С книжкой. А вечером поднялся
и уходить собирается. «Странный ты, – говорю, – вечером же еще
опасней ходить. Оставайся ночевать, раз уж так». Отказался: «Я
боюсь надолго квартиру одну оставлять». И ушел. Ой, чудной!

В последний раз я услышал о Романе через полгода. Водитель автобуса,
на котором мы везли в зоопарк снежных барсов, сказал:

– А я вчера ездил Романа хоронить, вахтером у нас работал.

– Его убили?! – вырвалось у меня.

– Романа? Что ты! Своей смертью умер. С сердцем у него плохо было.
Директор похороны оплатил. И мой автобус дал, на кладбище отвезти.
«Я обещал», – говорит.

– Так значит, своей смертью умер? – переспросил я водителя.

– Ну да, конечно.

Но я только покачал головой. Я-то знал, что Романа убили. Его
убили приехавшие в Москву семьсот тысяч боевиков.

О любви к животным

За стеклом террариума, свернувшись кольцами, спит гигантская змея.
Анаконда. Возле нее сидит кролик. Он дрожит. Бежать ему некуда,
вокруг стекло. В террариуме жарко, очень жарко, а кролик дрожит.

Я видел этого кролика своими глазами, когда зашел в герпетологию
(змеюшник).

Вот кольца начинают шевелиться. Скоро змея проснется. Она обовьется
вокруг кролика и медленно его задушит. Медленно – чтобы не поломать
кролику кости, их острые края могут поранить змее кишечник. Задушит
и заглотнет.

Время от времени снаружи к стеклу приближались внимательные глаза
зоопарковцев-герпетологов: как там дела?

Кролик все так же сидел спиной к змее, не поворачивался. (Если
не видишь – ее нет?) И дрожал.

Герпетологи бросили кролика живым на съедение анаконде вовсе не
потому, что они садисты. Просто ни у кого из них не поднялась
рука убить живое существо.

После герпетологии я пошел к себе. Длинная кишка коридора, по
бокам комнаты сотрудников. В одной из них собрался народ: пьют
чай и слушают рассказы Сашки-сторожила. Его в этот день потянуло
на воспоминания. Я налил себе чая и присоединился к слушателям.

– Вон баба Даша идет, – говорил Сашка, кивая на улицу. Снаружи
мимо нашего окна прошла седая женщина с крупной фигурой и по-мужски
широкими плечами. – Если она какое животное невзлюбила – ему не
жить, – продолжал Сашка. – Это всем известно. Помню, в зоопарке
чернобурых лисиц разводили, и одна лисица бабе Даше руку прокусила,
когда та корма раздавала. Ругаться не стала, даже посмеялась:
сама, мол, виновата – руку ей подставила. А через неделю после
того случая, смотрю (я тогда в секции задержался), баба Даша тихо
так по проходу между клеток крадется. А клетки тесные, узкие были,
и у животных хвосты наружу высовывались. Подкралась она к той
самой лисице и сзади изо всех сил ее за хвост дергает. Та визжать,
на прутья кидаться… А баба Даша ветеринаров вызывает: «Видите?
Взбесилась». Ну лисицу тут же и усыпили.

С бабой Дашей не связывайся – ее с маслом не съешь. Раз проверку
затеяли – как она птиц кормит, не таскает ли себе корма? В ее
отсутствие в клетку с птицами зашли: сколько там кормов?

Баба Даша, как узнала, в тот же вечер в зоопарк пришла и двум
птицам, редким, ноги переломала. И тут же директору домой звонит:

«У меня птиц покалечили!». «Кто?!». «А те, кто проверял». Так
ту женщину, что проверять ходила, из зоопарка уволили: животных
покалечила!

Еще случай был, – вспоминал Сашка, – оленя бухарского кормили…
Только спал он все. Корма принесут, а он спит. Три дня корма носили
и воду меняли, а он спит себе и спит. Крепко так. Так он и лежал,
пока посетители в дирекцию не пришли: что это у вас так от бухарского
оленя воняет? «Так он спит!».

А еще помню, – продолжал наш рассказчик, – северных оленей в зоопарк
привезли. С ними все в порядке было, никто не болеет, не дохнет
– только вот не размножаются. Их и кормили усиленно, и витамины
с микроэлементами в рацион добавляли – не размножаются никак!
Четыре года в зоопарке, а приплода нет. В дирекции головы ломают:
может, еще какие витамины им добавить?

Оказалось, все олени – самки. Четыре года размножали.

После чаепития я пошел в орнитологию: нужно было увидеть зоотехника.
В кормовой молоденькая девушка убивала крыс. Брала их за длинный
розовый хвост и с размаху била головой о цементный пол. Одну за
другой. «Хрясь. Хрясь» – раздавались удары. Если после первого
удара крыса еще шевелилась, девушка еще раз с силой била ее головой
об пол. Крысе нельзя было оставаться живой – орлы пугались. (Крысы
шли им на корм). При виде живой крысы орлы шарахались от нее,
испуганно хлопая крыльями, разлетались в разные стороны, натыкались
на решетку или верхнюю сетку вольеры. Бились в истерике. И наносили
себе серьезные повреждения: ломали крылья, разбивали клювы. Орлы
родились и выросли в неволе, в зоопарке. В зоопарке и умрут. Инкубаторские
они. И очень боятся крыс.

Так уж случилось, что в этот день мне пришлось услышать еще одну
историю. От знакомой, которую я встретил в дирекции.

«Я в ветлаборатории зоопарка тогда работала. Там каких только животных не было. Многие совсем больные. Таких усыпляли. А мне их так жалко было! Я всегда врачей просила: «Ну давайте пока не будем, давайте подождем!». Ну у нас-то врагов животных нет, всем жалко. А тут еще я… Шприц откладывают: «Ладно, подождем». До моих выходных. Я после выходных приду, а половины животных уже нет.

А еще у нас был врач – решил животных током убивать. Чтобы на
инъекциях сэкономить. На морской свинке испытывал: прикрутил ее
за две лапки к электродам и пустил ток. А она живая. Он напряжение
увеличил – все равно. Еще увеличил – живая! Вертится, визжит,
одну лапку вырвала… Никак у него не получалось. Я не выдержала,
убежала, чтобы не смотреть. Уж и не знаю, как он ее убил».

Встречи

– Пока не опохмелюсь – не поеду. Башка раскалывается, – сказал
водитель. И лицо у него было все в царапинах: он вчера жену скалкой
избил (валиком для белья), а она ему лицо исцарапала.

– Что, совсем ехать не можешь? – спросил я.

– Не-а. Видишь, руки дрожат? Не знаю, как сюда и доехал.

Мы стояли на платформе Ленинградского вокзала. Встречали заанненских коз из Финляндии.

– Что ж, – сказал я, – пошли искать.

И мы двинулись вдоль длинного хельсинского состава. Может, у проводников
что осталось? У проводников мы ничего не нашли, только зря время
потеряли. Пришлось возвращаться в здание вокзала, и там, возле
коммерческого киоска, водитель похмелился стаканом водки. После
этого мы вернулись к ожидавшим нас на платформе козам. Животные
с очень красивой белоснежной шерстью были упакованы в двух ящиках-клетках.
Погрузили их в машину и поехали в зоопарк. Я поначалу с тревогой
поглядывал на водителя, но тот после выпитого стакана чувствовал
себя превосходно, глаза заблестели, на исцарапанном лице появилась
улыбка, а руки уверенно лежали на баранке. Видно, дрожь прошла.
Начисто.

На въезде в зоопарк, у комендатуры, нас встретил директор.

– Почему так задержались? Я уже волноваться начал.

– Поезд опоздал, – соврал я.

Водитель подогнал грузовик к ветпункту и ушел, сказав мне:

– Знакомая у меня здесь. Пойду ее за сиськи подергаю.

После разгрузки коз я пошел в дирекцию. Желтый двухэтажный домик.
На первом этаже жили антилопы, на втором – дирекция. Я поднялся
на второй этаж, зашел в приемную – там сидел, печально опустив
голову, один из зоопарковских художников. Как всегда, в пиджаке.
Он никогда его не снимал. Даже в самую жару. В кармане пиджака
художник носил тяжелый гаечный ключ. Чтобы убивать тех, кто насилует
мальчиков.

Художник постоянно слышал крики мальчиков, зовущих на помощь.
Совсем рядом, за стеной! Сжимая в руке гаечный ключ, он бросался
в соседнюю комнату, врывался в чужие квартиры – помочь им! – однако
каждый раз насильники успевали скрыться и утащить свои жертвы.
Крики умолкали. Но лишь на короткое время. Вскоре он опять слышал
стоны истязаемых мальчиков.

Еще художник рисовал животных. Хорошо рисовал. На его картинах
они выглядели сильными, благородными. Не то что люди…

Животные не насиловали мальчиков.

Выходя из дирекции, я встретил женщину с серым, болезненным лицом.
Диктор зоопарка. Передает сообщения о потерявшихся детях. На ней,
несмотря на лето, была теплая вязаная шапочка. Под шапочкой, на
голове – сетка из проволоки. Защита от космических лучей.

Ей казалось, что ее кто-то облучает из космоса. Силы Тьмы. Железная
сетка – спасение. Но в последнее время и она перестала помогать.
Враги усилили излучение. И тогда диктор под предлогом того, что
сорвала голос, перебралась в канцелярию, чтобы быть поближе к
директору зоопарка. Под защиту его биополя. Высокий, усатый, косая
сажень в плечах – такой человек, верила она, должен обладать мощным
биополем, через которое не проникнет черное излучение. Рядом с
директором женщина чувствовала себя в безопасности.

Ее приход в канцелярию вызвал неудовольствие и противодействие
одной из машинисток – низенькой, сгорбленной. Волосы у нее иногда
были скреплены в пучок на затылке, иногда просто висели седыми
космами. Машинистка не хотела, чтобы кто-то прикрывался биополем
ее директора. И без того ему, бедному, несладко приходится. Одно
общение с иностранными делегациями чего стоит! После каждого посещения
зоопарка иностранцами машинистка находила оставленные ими черные
экраны, обладающие губительным воздействием на живые существа.
Около зебр, у львятника, у очковых медведей – везде она находила
черные экраны!

Она знала, что иностранцы – это Враги. Служители Черных Сил. Но
она не даст им погубить животных. И директора.

Машинистка-экстрасенс вслед за делегациями ходила по зоопарку,
останавливалась у вольер с животными, где, как ей казалось, после
иностранцев остались черные экраны, вытягивала руки и, испуская
поток светлой энергии, уничтожала эти экраны. Потом возвращалась
в канцелярию и зачищала дирекцию. Особенно тщательно она очищала
от черной энергетики кабинет директора. А когда директор был с
иностранцами, беседовал с ними, она усилием мысли создавала вокруг
него защитную оболочку синего цвета, непроницаемую для вредных
излучений.

Пока она рядом, никто ее директору плохого не сделает! Он и не
знает… Любимый!

В конце этого же дня мне нужно было везти журавлей в Домодедово.
Водитель был тот же самый. Совсем пьяный, где-то добавил. Я тоскливым
взглядом обвел гараж. Других машин не было, все в разъездах. А
ехать надо: самолет через три часа. Еле-еле, впритык. К машине,
шатаясь, шел водитель.

В это время мимо гаража проходил заместитель директора. Он видел,
как водитель садился в кабину. С третьей попытки залез. Заместитель
подошел ко мне.

– Водитель-то у тебя совсем пьян, – сказал он. – Я тебе так сочувствую!
– и пошел дальше.

Я проводил его взглядом. Потом сел в машину.

– Поехали, – сказал я водителю. – В Домодедово похмелишься!

Синяя Птица

Оказывается, Синюю Птицу – птицу счастья – больше не надо искать.
Она найдена. И содержится в зоопарке.

Небольшая птица с синим отливом сидит в клетке и клюет зернышки.
На клетке – табличка с надписью «Синяя Птица». Только какая-то
неказистая она, обычная. Какая птица, такое и наше счастье – неказистое.
Другого не бывает. Приезжайте в зоопарк, сами убедитесь.

А мои знакомые, которым я показывал зоопарк, на Синюю Птицу внимания
не обратили, прошли мимо. Зато их очень заинтересовал черный-пречерный
ворон, сидевший в соседней клетке. «Хорош! Как из фильма». Все
вспомнили мистический триллер «Ворон». «Смотрите, вон еще один!».
Как раз по бокам Синей Птицы, в клетках, сидели два ворона. Словно
два черных стража. «Столько воронов в зоопарке, – говорили знакомые,
– это неспроста. Ваш директор, наверное, мистик». «Ага», – сказал
я.

Минусы и плюсы

Режиссер сказала:

– Животные в клетках – это минус. Сотрудники зоопарка по жизни
– тоже минус.

– В каком смысле? – не понял я.

– А в том, – продолжала женщина, – что их любовь к животным –
не от хорошей жизни. Ведь в зоопарке, не обижайтесь на откровенность,
работают люди обделенные. Иногда умом, но чаще, как я поняла,
человеческим теплом. Что-то в их жизни произошло: или в семье,
или в общении со сверстниками были трудности. То, в чем отказали
люди, они нашли у животных. У кошек, собачек, птичек. Животные
не ударят, не оскорбят. С животными легче, чем с людьми. Потому
обделенные и приходят работать в зоопарк, они ищут у зверей тепла,
в котором им отказали люди.

«Что ж, все правильно», – подумал я, молча смотря на мою собеседницу,
очень милую женщину с чуть раскосыми глазами – режиссера-кинодокументалиста.
Ее студия уже сняла документальные фильмы о морге и женском вытрезвителе.
Теперь решили делать фильм о зоопарке. Готовясь к съемкам, режиссер
беседовала с зоопарковцами, собирала материал. Добралась она и
до меня.

– Вы огорчены? Что я так про зоопарк? – с сочувствием спросила
женщина. – Не бойтесь, все не так плохо. Животные – это минус.
Потому что в неволе. Сотрудники – тоже минус. В зоопарке эти два
минуса сталкиваются, и получается один большой плюс. Вот об этом
я и хочу снимать фильм. Пояснить?

– Поясните, – разрешил я.

– Все очень просто. Служители зоопарка, общаясь с животными, получают
тепло, которое не могут получать, как все остальные, от других
людей. И в ответ сами дарят тепло животным. Получают и отдают.
Постоянный обмен теплом между людьми и животными. Минусы превращаются
в плюс. Вы качаете головой. Не согласны?

– Про минусы вы все правильно сказали. Только вот плюса я здесь
не вижу. Зоопарк – это один большой минус. И зоопарк вовсе не
согревает людей. Он их консервирует. Какие были у человека недостатки,
такие и останутся. Вместо того, чтобы пытаться в себе что-то изменить,
преодолеть барьеры отчуждения между собой и остальными людьми,
зоопарк позволяет человеку ничего не менять. Не приближает к людям,
а отдаляет от них, от нормального человеческого общения.

– Ну это слишком абстрактно, – откликнулась режиссер.

– Согласен, абстрактно. Давайте лучше я вам расскажу несколько
конкретных историй. – И я рассказал ей про зоопарк. То, что написано
выше, – мой рассказ.

Женщина слушала молча, только с каждой новой историей все больше
мрачнела. Ее концепция рушилась.

– Послушайте, – сказала она, – если дела так обстоят, если вы
все про зоопарк поняли, почему не уйдете? Судя по тому, что вы
мне рассказали, свою работу перевозчика животных вы ненавидите,
считаете ее ненужной и бессмысленной. А сами все возите и возите
животных. Ездите и ездите по аэропортам. Одуреть можно! Простите,
что я так резко, но я не могу вас понять. Вы рассказали, как,
однажды, вместо свидания с девушкой, поехали встречать тигров.
Вам эти тигры так дороги? Дороже свидания? Могли уволить? Самому
надо было уйти! Ведь ваша зарплата немногим больше пособия по
безработице. Неужели в другом месте не заработаете?

– Я не могу уйти из зоопарка, – сказал я.

– Почему?

– Директор похоронить обещал.