Проза

Начало

Продолжение

11. Такая тёща нам не нужна

Каким бы ни был наш мир, но и здесь свои радости. И есть люди,
которые находят их везде и постоянно.

Жизнерадостный Колька-Толька сам смеётся и меня учит:

– Плюй на всё! Живи и радуйся!

В кино потащил.

– Пойдем, посмеёмся!

– Это же не комедия! – говорю. – Там какой-то трагический случай и
героические будни строителей.

Колька-Толька посмотрел на меня удивленно и расхохотался еще сильней.

– Да они все комедии! А самая смешная – наша жизнь!

У кирпичной пятиэтажки две женщины махали руками и злобно ругались.
Вокруг уже собрались зрители. У этого подъезда всегда споры,
крики, и постоянно что-то пропадает. Районная газета
сообщала, что группа ученых из очень серьезного института
проводила здесь какие-то исследования – то ли электромагнитные поля
замеряли, то ли какие-то излучения. Начальник ЖКО, на всякий
случай, приказал к этому подъезду две дополнительные
скамейки и урны поставить, чтобы ученые могли отдохнуть, а жильцы
ругаться и обзываться, удобно сидя. Исследования проводились
летом. Помню, машина здесь стояла с оборудованием, и трое
мужчин с задумчивым видом ходили, смотрели, замеряли,
записывали. А в августе у них у самих что-то пропало, и они уехали.
Обнаружили какие аномалии, нет ли – нам неизвестно.

– Ты чего стоишь?! – толкнул меня в бок Колька-Толька. – Иди,
заступись! Тёщу твою обижают, – и затрясся от смеха.

– Да не нужна мне твоя простыня! – кричала одна.

– Ну а кто? Кто мог взять? Кроме тебя некому! У Аньки на прошлой
неделе одеяло украла, а теперь и до моей простыни добралась! –
наступала молодая голосистая женщина.

– Не брала я ничего! – отпиралась худая и красноглазая. – И пошла ты….

Она вышла из галдящего круга и подошла к нам. Попросила закурить.
Колька-Толька достал пачку «Явы», раскрыл.

– Нападают? – спросил со смешком.

– Да видала я их всех! – та сказала, выпуская дым. Цепким взглядом
красных слезящихся глаз впилась в Жизнерадостного. – Не
найдется пятерки до четверга?

– У тебя зять богатый! – засмеялся тот и хлопнул меня по плечу. –
Во! У него деньги есть.

– Все вы тут зятья, да что от вас толку! – махнула она рукой, а
цепким взглядом впилась в моё лицо. – А если есть, так одолжи до
четверга! – сказала по-свойски. – Манки надо купить да
молока этим выпоркам, – кивнула на стайку малышни, возящейся в
песочнице. – А я смотрю…. Стасик, вроде, похож на тебя!

Колька-Толька покатился со смеху.

– Копия! – заорал. – Один к одному! Я давно заметил!

– А вон тот на тебя! – кивнул я на светленького пацаненка в песочнице.

– Ничего общего! – оборвал он смех.

Прикинули мы свои финансовые возможности – не обеднеем.

– А где Галя? – хохотнул Колька-Толька, передавая ей собранную мелочь.

– Ччерт её знает! Они мне не докладывают.

Остановив бегущего карапуза, она вытерла ему нос и поправила пальтишко.

– Беги да по сторонам поглядывай! – наказала. – Увидел где бутылочку
– цап-царап её, и бабушке неси, едрить твою….

Мало сегодня собрали! У-у, дармоеды! Всех сдам в приют! Там воли не
видать! Как будете без бабушки?

Пацаненок испуганно захлопал глазками.

– Ладно, – сменила гнев на милость, – не отдам. Резвитесь, пока я
жива! Матерям некогда.

И почему такие фильмы неестественные?! Начинаются нормально, и
только интересно станет, как словно какой-то маг за экраном
начинает загибать кинособытия в какую-то неестественную
плоскость. Актеры на крик переходят, пощечины лепят друг другу, а
потом – самим стыдно – понимают же что к чему, и, кто, вещи
собрав, уезжает на комсомольскую стройку, кто в ванной
закрывается.

– В жизни еще чудней! – смеётся Колька-Толька.

Но нам особо развлекаться некогда. Работать надо.

И мы работаем. С многочисленных конвейеров текут огромные партии
всевозможной продукции: колбаса-неколбаса, масло-немасло, новая
техника, сразу требующая ремонта, одежда, которую тут же
надо перешивать. Растут однообразные дома и кварталы, и
громоздятся невостребованными утесами наши панели. Словно бьемся в
конвульсиях – сделать как можно больше, в каком-то странном
предчувствии, что скоро и такого не будет.

Когда 70 лет назад комета зависла над Землей, людей охватило
беспокойство, в некоторых местах доходившее до паники. По ночам на
улицах городов и селений толпился народ. Многие посещали
церкви, исповедовались и каялись в грехах. Печать отмечала
чрезвычайное увеличение самоубийств, и объясняла это страхом
перед кончиной мира. Священники разных конфессий призывали
покаяться, пока не поздно. То здесь, то там появлялись пророки
и, словно обозленные на род человеческий, вещали страсти и
ужасы на головы правых и виноватых.

– Это грехи ваши пришли, чтобы пожрать вас! – кричал один такой у
церкви в Казани.

В Европе богачи пытались откупиться от грядущих напастей деньгами в
пользу церкви, а бедняки надеялись, что им – спасибо комете
– от этих щедрот тоже кое что перепадет.

В Орле матёрый и уважаемый купчина вышел на площадь, бухнулся на
колени, и при всем честном народе закричал надрывно: «Убийца я,
люди добрые! Убийца кровавый! Нет мне прощения!»

Исповедовались, молились, просили прощения. Стоит народ пугнуть
хорошенько – сразу вера в Бога просыпается.

Крупные воры, что интересно, публично не каялись, но спешили
жертвовать на богоугодные дела. Видно, тоже боялись.

И хотя средства массовой информации уже изо всех сил начали нас
успокаивать, чувствую, что-то все-таки произойдет, что-то
изменится в нас и вокруг, кто-то очнется, наконец, и почувствует,
что больше так нельзя, чей-то голос, наконец, будет услышан,
и кому-то вдруг стыдно станет за дела свои, а кому-то –
страшно.

Но пока над нами еще ничего не висит. Поэтому не стыдно никому и не страшно.

Счастливая пора!

Странно, что мы этого не осознаем и критикуем в хвост и в гриву!

И все же некоторые уже занервничали.

12. Дует!

Как там на самом верху, мы не знаем, а у нас все началось с того,
что Иван полетел. Выскочил я на минутку из цеха, стою, журчу,
смотрю на небо – Иван летит! Раньше он не летал. Он вообще
летать не умеет. А тут, пожалуйста! Я его даже зауважал.

Ну, думаю, сейчас превратится в кого-нибудь – орла, например, аиста,
большого гуся, или еще кого. А он летит, руками-ногами
дрыгает, а никак! Интересно! Смотрю, не отрываясь, получится у
него или нет. А он камнем сверху вниз, да шмяк в большой
контейнер с металлической стружкой и ветошью.

– Ваня, ты живой?

Ничего. Живой! Отшиб только себе бок и ногу.

– Я им щас всем, ихнию мать! – забурчал, вылезая из контейнера.

Серьёзный и насупленный Иван явился к начальнику цеха погрузки Бойкову.

– Николай Иваныч, я ж говорил, высоко понаставили! Лезешь-лезешь, аж
дых захватывает. Страшно! Наклонился, стал цеплять, а тут
еще ветер откуда-то взялся – я и полетел. Это хорошо еще
руки-ноги не поломал. Я больше не полезу! У меня малый в шестом
классе, его еще ростить надо.

– Опять? – спросил начальник, не переставая что-то быстро писать в
своих бумагах.

– Чиво, «опять»? – Иван не понял. – Раньше не так высоко было и ветер не дул.

– Опять, говорю, нажрался?

Иван засопел обиженно.

– Ну?! – начальник посмотрел ему в глаза, и Иван опустил голову. –
Если честно?! Положа руку на сердце!

– Зачем ето честно, – Иван засопел и стал комкать свою шапку. – Надо
по-хорошему! Ето, оно как бы само по себе, а ветер, он как
бы сам…. Высоко понаставили!

– Всё! Иди, Шапкин! Некогда.

– Так, Николай Иваныч, надо что-то делать! Мне не положено на такую
высоту лазить! Я не космонавт!

– Ладно, иди, не волнуйся! Меры примем, – успокоил Бойков. – Уже принимаем.

Иван, глухо бурча, ушел и, хочешь, не хочешь, план выполнять надо – полез.

– Давай, Ванюша! – мужики снизу напутствовали. – Потом расскажешь, чего там.

И вновь закипела работа. Уже утесы невостребованной продукции
поднимаются к свету и солнцу. И тонны различной документации,
решений, постановлений, призывов опускаются к нам. Все
стараются, работают, выполняют план.

И вдруг будто страшный скрип и скрежет раздался во всем обозримом
пространстве. Бойков, не разобравшись, из кабинета выскочил.

– Ты бы хоть кран смазал! – закричал вверх, но, поняв, что Мишка его
не услышит, строго приказал мастеру прислать к нему
крановщика, как только закончится смена.

Смена еще не закончилась, Мишка сам пришел. Решительный и
озабоченный, ни с кем не разговаривая, сразу устремился к начальнику.
Надвинулся на Бойкова и, приглушив голос, горячо и
взволнованно заговорил ему на ухо:

– Коль, на верху что-то происходит!

Те, кто рядом стоял, даже вздрогнули и насторожились.

– Не могу стрелу повернуть, куда ты приказывал!

Бойков нахмурился и отодвинулся от Мишки.

– Так, – сказал строго. – Значит, не сделали, что я просил?

– Коль, – заторопился Мишка, – ты, конечно, думаешь по-своему, но я
тебе говорю, как есть – это дело политическое! – Мишка
тревожно и уважительно кивнул вверх. – Тут, Коль, что-то не то!
Дует! Я тебе точно говорю.

Так и оказалось.

Повернулись времени тяжелые жернова. Ветер подул. Надолго ли? И как
нам теперь на ветру? Раньше и слов таких не было, а теперь и
разговоры пошли, и мнения вдруг объявились, и мысли, да не
просто, как раньше, на кухне, на улице или в пивной, а даже
в газетах, даже по телевизору иной раз!

Чтобы мы тоже не стали думать, как попало, и носиться со своим
мнением, как с писаной торбой, к нам на завод пришел рыжий
мордастый лектор. Тот самый, который раньше говорил, что время не
движется потому, что застыло в изумлении перед нашими
достижениями. Он же вдруг объявляет, что время не двигалось
потому, что застыло в ужасе – такого бардака и пьянства, как у
нас, нигде больше не было! Случилось это из-за того, что у нас
не работала обратная связь. Теперь связистов наказали, связь
наладилась, и скоро опять должно стать хорошо.

Вобщем, вышло постановление и наконец-то подул свежий ветер! – с
оптимизмом сказал лектор и с опаской посмотрел вверх. – Но
может, все еще и обойдется, – закончил.

Не обошлось. Один за другим стали вскрываться ошеломляющие факты.
Жуткие вести обрушились со всех сторон, но оказалось, бояться
уже поздно – все это имело место в прошлом, когда мы жили
неправильно, а теперь все будет хорошо.

Светлей и прозрачнее у нас стало. И люди начали проясняться, и
некоторые события, давно минувшие. Оказывается, под раковинами,
правильно, как он сказал, был не Лёха, а Гена Огурец. Шапки и
пальто у обоих одинаковые – вот я и перепутал.

«Стала я прибираться в умывальной, – бабка рассказала. – Смотрю:
Лёха етот под раковинами. Я его шваброй оттуда достала, Леш,
говорю, надо тебе домой идти, а то Танька снова побьет. Он
забурчел-забурчел, да и пополоз. А Юрка на третий этаж пошел. У
их там жениха всё никак не получалось, они его и жанили. Он
за бутылку, что хошь, сделает!

С Огурцом этим тоже все прояснилось. Зовут его, оказывается, вовсе
не Гена, а фамилия не Огурцов, а Зеленин. И превращался он по
такой цепочке: Зеленин – Зеленый – Крокодил. Ну, а если
Крокодил – то само собой – Гена. Такая вот эволюция. Огурцом же
прозвали, потому что зовут его Юра. Юра – Юрец – Огурец. А
чем еще закусывать?!

С именем его и фамилией все прояснилось, а вот сам он исчез куда-то.

(Продолжение следует)