Проза

Женька мучался вторую неделю. Димка его лучший друг…

Они поссорились. Нет, это не та ссора, через час после которой можно
подойти как ни в чем не бывало и предложить вместе пойти за
мороженным или просто хлопнуть по плечу и буркнуть: «Ну
ладно, мир?» – и тебя тоже хлопнут по плечу и в ответ буркнут:
«Мир». Нет, Димка на прощанье совершенно серьезно сказал:

– Подумай хорошенько. Когда захочешь перед кем-нибудь извиниться – приходи.

Может, Женька давно бы так и сделал, если бы Димка этого не говорил,
но пока он неутомимо и тщетно изобретал всевозможные
способы примирения, минуя этот единственный, подсказанный.

Вчера, например, он целый час просидел у Димки, но это ничего не
значило. Димка спокойно что-то выпиливал, строгал, словно
Женьки не было рядом, вежливо отвечал на вопросы… В общем, все
это было ужасно.

Сегодня Женька проснулся с твердым намерением помириться во что бы то ни стало.

Страшно волнуясь, он сидел после завтрака на жёрдочке у Димкиного
подъезда и собирался с духом. В голову лезла одна сплошная
чепуха, Женька никак не мог придумать ни первую фразу, ни
последующие, бессильно злился и, честно говоря, очень не хотел
извиняться.

Сердце тоскливо сжалось, когда ему припомнился этот злополучный
день… Все так здорово начиналось. Они с Димкой на диком пляже
сооружали лягушачью запруду. Вернее, сооружал Димка, и у него
получался целый городок с большим глубоким озером в центре,
с домиками-пещерами и садами по краям; а Женька ловил
лягушек и стращал проходящих мимо девчонок. Он внезапно выскакивал
на тропку прямо перед девчонкой из-за огромного куста
полыни, а дальше действовал по усмотрению. Но неизменно исторгал
из нее визг, писк, слезы – и милостиво отпускал, на прощанье
презрительно напутствуя: «Эх ты, девчонка!.. Шуток не
понимаешь». Были такие, которые начинали визжать при одном его
появлении. Но попадались и стойкие, к которым приходилось
применять крайнюю меру: лягушек. Перед лягушками не могли
устоять даже большие девчонки.

А потом появилась эта дурацкая… (Женьке даже жарко стало.) Нет, не
дурацкая. (Он закусил губу.) Красивая. Как из журнала. (Перед
глазами замаячил короткий малиновый сарафан в белый горох,
смуглые ноги в белых сандалиях, волнистые каштановые
хвостики со смешными заколками-жуками, ямочки на щеках, темные
глаза с длиннющими ресницами – и сколько Женька ни тряс головой,
ни хлопал глазами…)

В общем, она спускалась к реке, не разбирая дороги, то исчезая в
траве, то вновь появляясь. Померялась ростом с большущим
бодяком, постояла рядом с ним, задрав голову и зачем-то пересчитав
лиловые кисточки цветов на верхушке, и направилась к
бузинному кусту. Это был непорядок. На Женькин возмущенный вопль:
«Девчонка?!» – она, увлеченно силясь допрыгнуть до ягод,
никак не прореагировала – и это был еще больший непорядок.

В Женькиной голове мгновенно созрел план террора: незаметно подойти
и стать сзади, она обернется, от неожиданности испугается –
и завизжит. Но как раз, когда Женька с мрачным лицом,
расставив ноги и скрестив руки на груди, занял исходную позицию,
девчонка уселась на корточки и принялась разглядывать
каких-то жуков.

Женька стоял долго, переминаясь с ноги на ногу и с неудовольствием
замечая, как все труднее удерживать мрачность на лице.
Наконец, почувствовал себя как-то глупо, неожиданно для себя
сказал: «Здравствуй» – и мысленно обругал себя «рохлей».

Она обернулась, дружелюбно кивнула, сказала «здравствуй» и снова
занялась жуками.

Тогда Женька грозно спросил:

– Ты что здесь делаешь?

Она неохотно оторвалась от жуков, встала (оказалось, она на
полголовы выше Женьки – и он почувствовал, что начинает почему-то
злиться), потопталась, разминая ноги, расправила складки на
сарафане и спокойно ответила:

– Ничего не делаю. Просто гуляю.

Женька кровожадно потер руки и зловеще спросил:

– Одна?

Она сказала:

– Ага. Сбежала потихоньку, пока бабушка обед готовит, – и стала
швырять камешки в воду.

Женька с досадой отметил про себя, что начинает ее уважать, и глумливо заорал:

– Ну кто же так камни бросает? Так каждый дурак может!

Она изумленно уставилась на него и спросила:

– А как надо?

– Надо, что бы они прыгали по воде.

– Чтобы камни прыгали?

У нее скользнула по лицу недоверчивая улыбка – и Женька с жаром
выдохнул: «Ну да!».

Она прищурила глаза, покачала головой, и с улыбкой сказала:

– Что-то они у меня ни разу не прыгали.

Женька схватился за живот обеими руками и прокричал:

– Ха-ха-ха! Это уметь надо. Есть такой особый бросок.

«Особый бросок?..» – каштановые глаза распахнулись, розовые губы
вытянулись трубочкой, а Женька упоенно описывал технологию
«особого броска». Она смотрела на него не мигая и, как эхо,
повторяла за ним отдельные слова: «Скользящий... плоский…». А
Женька чувствовал себя всесильным.

Выслушав его, она тут же азартно взялась за дело. Женька
снисходительно улыбался, глядя как она неутомимо ползает по берегу в
поисках плоских камней, долго прицеливается, бросает, и снова
ползает. Ему даже жалко ее стало:

– Ладно, брось, все равно не получится. Это же очень трудно. Тем
более для девчонки…

Но она только упрямо трясла хвостами и снова ползала. Наконец, к
Женькиному огорчению, камешек подпрыгнул два раза – и берег
огласился ее звонким: «Ура!». Она была тогда такая красивая, с
блестящими глазищами, раскрасневшимися щеками и
растрепанными хвостами, что Женька даже не сразу сказал свое:

– Подумаешь. Вот мой друг, Димка, может так бросить, что у него
пять, даже шесть раз прыгнет.

Но это заявление ее нисколько не омрачило – и она предложила:

– Давай теперь ты.

Женька воспринял это как вызов и покраснел: он не умел. Тем не
менее, мужественно шагнул вперед, взял камень и, чуть не лежа,
бросил. Он очень старался, но ничего не получилось. Она все
поняла и, не глядя на него, тихо сказала:

– Ты просто схватил первый попавшийся камень, а надо плоский.

Нет, это уж слишком! Женька, стиснув зубы, метнулся к своей банке с
лягушками, потом вернулся к девчонке и мстительно приложил
лягушку к ее загорелой пухлой ноге. Она даже не шелохнулась.
Стоит себе, прикрывшись рукой от солнца, и смотрит на
противоположный берег.

Женька бессильно опустился на берег и, чуть не плача, спросил:

– Ты чего не орешь?

В ответ на ее недоуменный взгляд он с надеждой протянул к ней руку с
зажатой лягушкой и пояснил:

– Я к твоей ноге только что лягушку приложил, – и тут она завизжала.

Но завизжала совсем не так, как требовалось:

– Ой, какая прелесть! У нее лапочки, как ручки! А глазки! Она
рябенькая. Я таких еще не видела. Дай потрогать.

Женька страдальчески сдвинул брови, дал потрогать, безнадежно спросил:

– Ты могла бы ее взять в руки? – и мечтательно добавил: – От лягушек
бородавки бывают.

Она опять затараторила:

– Чепуха. Бабуля чистотелом выведет. А вообще, бородавки бывают от
больших садовых жаб, а от речных не бывают. Но ты мне все
равно в руки не давай, а то я не удержу. Мне ее жалко. Бедная
лягушечка, ей страшно, наверное. Мы же для нее – настоящие
великаны.

Женька встал и от досады выбросил лягушку в реку. А потом нахохлился и сказал:

– Нет, ты не как все девчонки. Кажется, с тобой можно дружить.

Она, глядя куда-то в сторону, неопределенно пожала плечами и чуть
заметно улыбнулась одними уголками губ. И тогда Женька,
краснея, выпалил:

– Ты настоящая… девчонка, – и обреченно добавил: – Меня зовут Женя. А тебя как?

– Василиса.

Женька закатил глаза, схватился руками за живот, покружился на месте и уточнил:

– Василиса-прекрасная?

Она серьезно посмотрела на него, строго погрозила пальчиком, сказала:

– Нет, премудрая, – и звонко рассмеялась, влажно поблескивая зубками.

Женька почему-то опять разозлился и с вызовом выпалил:

– В каком же ты классе учишься, если такая премудрая?

Она подумала и сказала:

– В первом.

Женька пренебрежительно махнул рукой:

– Ха, подумаешь. Вот мой друг, Димка, уже в третий перешел. – Потом
постоял, подумал и вежливо предложил: – Василиса, хочешь, я
тебя с моим другом познакомлю? Мы тебя принимаем в игру.

Василиса кивнула – и Женька повел ее к лягушачьей запруде. Он морщил
лоб, хмурил брови, наконец, осторожно спросил:

– Ты ничего не перепутала? Может, ты во второй класс перешла?

– Да нет же. Я в сентябре пойду в школу.

Женька махнул рукой и разочаровано протянул: «А-а-а». Больше он
ничего не успел сказать: они пришли.

– Дима, это Василиса. Хочет с нами играть. Пусть поиграет, правда?
Она в сентябре пойдет в первый класс.

Димка молча кивнул и улыбнулся, а Василиса очень некстати спросила:

– Женя, а ты в каком классе учишься?

Если бы не было рядом Димки… Женька покраснел, надулся и мрачно буркнул:

– Я через год пойду в школу.

Все замолчали. Димка выкладывал дно озера камешками, чтоб вода не уходила.

Василиса присела рядом с Димкой на корточки и сказала, кивнув на постройку:

– Здорово. Что это будет?

– Лягушатник. Сюда мы пустим воду.

Она еще раз сказала: «Здорово», – и стала носиться по берегу, что-то
собирая, срывая, откапывая. Вернулась с полным подолом
ракушек, цветов, камешков, сухих веточек и стала украшать
лягушатник. Ракушками вымостила «улицы», камешками выложила входы
в пещеры, «разбила клумбы», «посадила деревья», построила
замок, а Димка закончил выкладывать дно и стал наполнять водой
озеро. Получился очень красивый городок, как настоящий.
Даже лучше. Только Женьку все это почему-то ничуть не радовало.
Он неприкаянно сатанел. Наконец, когда все было готово, и
все залюбовались лягушатником, Василиса сказала:

– Я знаю, чего здесь не хватает: бузины. Только я не могу дотянуться.

Димка улыбнулся и встал. Женька его почти ненавидел: он был на целую
голову выше Василисы. Димка наломал веток с кистями черных
ягод, а когда возвращались обратно, два раза бросал камешки
своим «особым скользящим!» – и оба раза они прыгали по воде,
а Василиса восторженно считала.

Потом украсили лягушатник ветками бузины и снова не могли
налюбоваться. Вдруг Василиса вскрикнула:

– Ой, мальчики! Меня, наверное, дома ищут. Пора бежать.

Она помыла ладошки в реке и стряхнула воду с рук, стоя как раз на
краю противной болотной лужи, когда Димка спросил ее:

– Где ты живешь?

И тут Женька не выдержал: схватил большой камень и швырнул его в
лужу рядом с Василисой. Столб черной вонючей жижи окатил ее
яркий наглаженный сарафан. Она тихонько ахнула, Димка как-то
болезненно крикнул: «Зачем?..» – а Женька гомерически
захохотал, глотая слезы. Василиса брезгливо сморщила носик и,
презрительно улыбаясь, молча пошла, точно так же, не разбирая
дороги… Женька смотрел ее вслед полными слез глазами. Сзади на
шее у нее были такие завитки волос, что у него заныло под
ложечкой. Но тут он подумал, что Димка, наверно, тоже смотрит
на эти завитки и снова начал бесноваться: прыгать, улюлюкать…
Женьку сильно тряхнуло. Он почти повис в воздухе и увидел
перед собой страшное Димкино лицо, белое, с потемневшими
глазами. Димка сквозь стиснутые зубы шипел:

– Сейчас ты ее догонишь и извинишься. Ты понял?

Женька зажмурился от страха, но упрямо пискнул: «Ни за что», – и
приготовился умирать. Но, неожиданно оказавшись на земле и
услыхав Димкино «ах, так…», заорал что есть мочи:

– Ах так?! Из-за какой-то девчонки! Тоже мне мужская дружба! – потом
подбежал к лягушатнику и стал крушить его ногами: – Раз так
– ты мне больше не друг!

Димка молчал и не шевелился, а Женька все крушил и крушил. Даже
когда уже и крушить было нечего. Наконец, услышал спокойный
Димкин голос:

– Все, пошли домой.

– Тебе надо – ты и иди.

Женька получил хорошую затрещину и, грубо влекомый за руку, залитый
слезами, был доставлен домой.

Теперь, когда Женька вспомнил все это, сидя у Димкиного подъезда,
ему стало так стыдно… что он, как в омут бросился в подъездный
мрак, взвился на второй этаж и, когда Димка открыл дверь, с
порога бросил ему в лицо:

– Я все понял: ты – девчоночник, вот ты кто! – И, с ужасом чувствуя,
что говорит что-то не то, добавил: Я всем во дворе про тебя
расскажу!

Димка криво улыбнулся, за плечи повернул Женьку спиной к себе, пнув
коленкой в поясницу, сказал:

– Чтоб духу твоего здесь не было. Детский сад, – и захлопнул дверь.

Женька, пошатываясь, побрел вниз по лестнице, потом остановился,
тоскливо оглянулся на Димкину дверь, сел на ступеньку и
тихонько заплакал, повторяя сквозь слезы: «Что я такого сделал?».