В дороге (под редакцией Владимира Иткина)

Бабель И.

Еще не улеглась пыль от грохота копыт бабелевской «Конармии», а
красный кентавр Буденный уже бьет по клеветнику-писателю сталью
негодующих слов: «Он смотрит на мир, “как на луг, по
которому ходят голые бабы, жеребцы и кобылы”... Для нас это не
ново, что старая, гнилая, дегенеративная интеллигенция грязна и
развратна. Ее яркие представители: Куприн... и другие, –
естественным образом очутились по ту сторону баррикады, а вот
Бабель, оставшийся, благодаря ли своей трусости или случайным
обстоятельствам здесь, рассказывает нам старый бред,
который преломился через призму его садизма и дегенерации, и нагло
называет это «Из книги Конармия»...

Сегодня творчество Бабеля изучают в школе. Бабель – классик, и это
не удивительно. Удивительно, что этого факта так долго не
признавали красные вожди государства. Впрочем, и это не
удивительно. У вождей своя правда, а у литературы – своя.

«Конармия» – фантастическая поэма о революционной войне, и именно ее
фантастичность сделала ее подлинно жизненной. Жизненность в
искусстве – это не следование законам жизни. Это не
списывание с действительности, а придумывание ее заново.

«И «Сорок первый» Бориса Лавренева и «Железный поток» Александра
Серафимовича тоже правда, но это скорее правда жизни, нежели
правда литературы, и оттого правда скучная, как диагноз», –
пишет Вячеслав Пьецух в своей статье о творчестве Бабеля.

И далее продолжает: «Только всевидящее око большого таланта способно
углядеть все ответвления правды и сфокусировать их в
художественную действительность, каковая может быть даже более
действительной, нежели сама действительность, тем, что мы
называем – всем правдам правда».

Проза Бабеля есть поэзия бунтующей плоти. Смертной плоти, которую
только и можно было воспеть языком одесских биндюжников и
бандитов и красками жизнелюбивых фламандцев. Он и сам был
человеком необыкновенным, как его необыкновенная проза.
Перепробовал в жизни все, испытывая особую тягу к вещам, лежащим на
грани.

«Лишь то, что гибелью грозит, для сердца смертного таит неизъяснимы
наслажденья» – эти пушкинские слова применимы к Бабелю
целиком и полностью.

Он воевал на всевозможных фронтах, работал в «чрезвычайке», наблюдал
в глазок кремацию Эдуарда Багрицкого, в Киеве ходил
смотреть на голубятника, застрелившего другого голубятника из
обреза, приятельствовал с наркомом Ежовым. Писал он трудно и
медленно, а как – этого не видел никто.

Но пережитое, увиденное и придуманное сплавлялось в единый стиль,
который называется языком Бабеля.

Бадигин К.

С именем Константина Бадигина, писателя, полярника, исследователя
Севера, капитана ледокола «Георгий Седов», совершившего в
1937-40 гг. знаменитый дрейф в Ледовитом океане, связана
неприятная филологическая история, тень которой долгое время давила
и на самого Бадигина, и на удивительного мастера
художественного слова, писателя и художника Бориса Шергина, ставшего
невольным инициатором скандала, разразившегося в
академических кругах.

Суть истории в следующем. Бадигин в начале 50-х писал диссертацию о
ледовых плаваниях русских людей в древние времена. Борис
Шергин, друживший с Бадигиным, передал ему некоторые материалы
из своего архива, в частности так называемый «Морской
уставец Ивана Новгородского», подлинник которого, хранившийся в
Соловках, Шергин, будучи подростком-гимназистом, переписывал в
1910 году. Копия была далеко не первой, восстановленной по
памяти Шергиным в середине 20-х годов, когда писатель читал
перед юношеской аудиторией цикл рассказов о Русском Севере.

Сам «Уставец» написан в 15 веке, и рассказывает о «хожении Ивана
Олельковича сына Новгородца» на Гандвик, Студеное море. Ничего
в этом оригинального нет, никто из ученых не оспаривает, что
русские промышленники еще в 15 веке ходили в северные моря.
Но в «Уставце» говорится, что Иван Новгородец ходил
морскими путями, которыми ходили его деды и прадеды.

И Константин Бадигин в своей диссертации делает вывод: «Мы относим
начало русского мореходства к 12-му веку».

Мнение Бадигина разделили многие ученые, в том числе академик А.
Тихомиров и известный ученый-полярник Отто Юльевич Шмидт, и
решение Ученого Совета Географического факультета МГУ после
проведенной защиты было такое: «Просить Ученый Совет МГУ
присвоить Герою Советского Союза К. С. Бадигину степень кандидата
географических наук».

Когда, уже после присуждения степени, на одном из съездов
Географического общества Бадигин делал доклад о своем открытии, один
из краеведов Севера (К. П. Гемп) публично подверг сомнениям
подлинность представленных съезду материалов.

В ответ на это обвинение НИИ Арктики обратился в Пушкинский дом с
просьбой рассмотреть представленные Бадигиным материалы. И
эксперты (известные ученые Д. Лихачев, В. Адрианова-Перетц, В.
Малышев) выдали заключение: «Бадигин привлек к исследованию
грубые подделки под старинные документы и на основании их
пытался пересмотреть всю систему наших знаний о великих
русских географических открытиях… подобные исследования принесли
не пользу, а вред нашей науке».

Затем последовала статья в «Литературной газете», направленная
против Бадигина и Бориса Шергина. Шергин в ней обвинялся в
сознательном подлоге с целью поправить свое материальное
состояние, якобы промотанное в результате беспробудного пьянства.

Обвинения абсолютно не соответствовали истине, тем более что Шергин
вообще алкоголя не употреблял, и писатель одно за другим
шлет письма во все инстанции, пытаясь оправдать Бадигина и
защитить свою правоту. Результата это не дало никакого. Шергина
перестали печатать, зарубили готовившуюся в Географгизе
книгу и потребовали возвратить аванс. И только вмешательство
Леонида Леонова выправило несправедливую ситуацию: книга
Шергина «Океан – море русское» вышла в 1959 году, но не в
Географгизе, а в «Молодой гвардии».

Басни Крылова

О Крылове начну с Грибоедова. Вот цитаты из двух грибоедовских писем 1824 года.

Первая: «…В самый день моего приезда… читал я ее («Горе от ума».–
А.Е.) Крылову, Жандру, Шаховскому, Гречу, Булгарину,
Каратыгину…»

Вторая: «Крылов (с которым я много беседовал и читал ему) слушал все
выпуча глаза, похваливал и вряд ли что понял. Спит и ест
непомерно. О, наши Поэты! Из таких тучных тел родятся такие
мелкие мысли! Например: что Поэзия должна иметь бют (цель –
фр. – А.Е.), что к голове прекрасной женщины не можно
приставить птичьего туловища и пр. Нет! Можно, почтенный Иван
Андреевич… слыхали ли Вы об Грифоне?..)

Вообще, почитаешь воспоминания современников, и перед тобою встает
образ некоего персонажа европейского театра-буфф, Фальстафа,
Гаргантюа, Обпивалы и Объедалы народных сказок –
неряшливого, вечно что-то жующего, кормящего прямо в своей казенной
квартире при Императорской публичной библиотеке залетающих в
окно голубей и пр., как написал в своем письме Грибоедов. И
ведь действительно все это правда. Как правда то, что он еще и
автор удивительных по языку басен, образов, которые для нас
значат ничуть не меньше, чем для человека религиозного
образы Богородицы и Христа. Только не сочтите это мое последнее
утверждение за кощунство или за камешек в огород людей
верующих.

Еще я много раз повторял, повторяю и повторять буду, что лучший
памятник в моем городе из всех существующих это памятник дедушке
Крылову в Летнем саду. Когда меня в Летний сад гулять
водили мои родители, я всякий раз первым делом тянул их к нему и,
тыча пальцем в обезьяну или ворону с сыром, бодро цитировал
соответствующую строчку из баснописца. Да и теперь, слыша
собачий лай, я вспоминаю Моську и выглядываю из окна на улицу
– не ведут ли по мостовой слона или какое другое
крупнокалиберное животное.

Бедный Д.

Странно, что мужик вредный Демьян Бедный ни разу не издавался в
Большой серии «Библиотеки поэта», как всем хотелось бы, а был
издан лишь в Малой серии. Это несправедливо, ведь говорят, что
именно он убил в кремлевском саду и собственноручно в
железной бочке сжег эсерку Фанни Каплан, якобы помилованную
Лениным. Тем более что к поэзии – в той форме, в какой ее понимал
и пропагандировал Демьян Бедный, – это имеет прямое
отношение. Форма же эта – поэтическая агрессия, та самая знаменитая
заряженная винтовка, временно – на период строительства
коммунизма – приравненная к перу. Даже в современной Демьяну
Бедному критике его стихи иначе как «агитками» не назывались.
Хотя в народе самого Бедного считали сыном кого-то из
великих князей. Действительно, если твоя паспортная фамилия
Придворов, значит, ты родился не иначе как при дворе, и – это уж
само собой – при дворе царском.

Примеры поэтической стрельбы Бедного по живым мишеням приводить не
буду, отстрелялся он в 1945 году. Но вот что интересно,
спустя семь лет, в 1952 году, «Правда» публикует партийное
постановление с этаким ненавязчивым заголовком: «О фактах
грубейших политических искажений текстов произведений Демьяна
Бедного». Не трудно себе представить судьбу тех, кто этими
«искажениями» занимался.

Кстати, в одной из инструкций 1929 года по поводу чисток советских
библиотек говорится: «из стихотворений достаточно иметь –
Пушкина, Некрасова, Демьяна Бедного, и довольно. Остальных
старых и новых, дворянских и буржуазных поэтов достаточно иметь
в тех выборках, какие дают хрестоматии».

Поэтому я и начал заметочку про Демьяна Бедного с естественного
читательского недоумения: «Почему в Малой, а не в Большой, как
Пушкина и Некрасова?»