В дороге (под редакцией Владимира Иткина)

«Кот в сапогах» Ш. Перро в связи с проблемой кастрирования котов

Сказка про кота в сапогах – очень удачный повод поговорить о такой
важной проблеме, как кастрация братьев наших меньших – котов.
Поводом же для этого повода явились: 1) мой недавний визит
в издательство «Амфора» и 2) встреча после визита в «Амфору»
с Николаем Копейкиным, художником и участником группы
«НОМ». Вы спросите, какое отношение к кастрации домашних животных
имеет славное издательство «Амфора»? Или популярная группа
«НОМ»? Секунду, сейчас узнаете.

Дело в том, что, дожидаясь в приемной, когда освободится от
очередных визитеров главный редактор, я, чтобы скоротать время,
листал новую книжку «Амфоры», а именно сборник киносценариев
Евгения Шварца. И в предисловии Алексея Германа нашел следующую
замечательную историю, случившуюся буквально на глазах
юного Алексея Юрьевича.

Дело было в конце 40-х в Комарово на даче Шварца. Ждали ветеринара,
который должен был приехать из города кастрировать
шварцевского кота. Лето, вечер, а специалиста все нет и нет. Наконец
раздаются настойчивые удары в дверь. Хозяева открывают и на
пороге видят человека в форме НКВД. Первая реакция: все,
дождались! В стране как раз полным ходом шла компания по борьбе
с космополитизмом, и людей арестовывали не менее активно,
чем в конце 30-х годов. Потом заметили в руках у человека
маленький обшарпанный чемоданчик, как-то не вяжущийся с
форменной энкавэдэшной одеждой. К тому же человек был один, без
сопровождающих, понятых. Явившийся действительно оказался
сотрудником той самой организации, в чьей одежде явился. Только
целью его визита были не хозяева, а хозяйский кот. Просто
человек подрабатывал в свободное от главной работы время
кастрированием котов. Войдя в дом, ветеринар открыл чемодан и
достал оттуда сапог и острый сапожный нож. Профессиональным
движением он засунул ни о чем не подозревающего кота в сапог,
снаружи оставив лишь хвост и мохнатое кошачье хозяйство. Затем
последовал молниеносный взмах остро наточенным инструментом
и – почти одновременно – бросок сапога с находящимся в нем
котом в стену. Чтобы шок от потери плоти совпал с шоком от
полученного удара. Так в России в сороковые годы кастрировали
котов.

Теперь о Николае Копейкине.

Когда вечером после визита в «Амфору» я изложил ему эту германовскую
историю, он в ответ рассказал о том, как кастрируют котов в
наше время. На примере собственного животного.

Оказывается, никаких сапог ветеринары уже не применяют. Просто
делают животному пару обезболивающих уколов, затем надрезают коту
мошонку и выскребают оттуда все ее содержимое. Когда
художник Коля Копейкин смотрел на этот откровенный садизм (а дело
происходило у него на квартире), он чувствовал на месте кота
себя. Особенно его поразила финальная сцена операции, когда
тетка-ветеринар привычным жестом бросила на пол возле стола
комок удаленной плоти. А жена веником, совершенно спокойно,
смела все это в совок и вынесла в мусорное ведро.

Теперь поставьте на месте копейкинского кота героя сказки Шарля
Перро и попробуйте перечитать эту сказку заново. Не знаю, что у
вас из этого выйдет.

«Красное сухое» И. Померанцева

Что мне выпить во Имя Твое?

В. Ерофеев «Москва – Петушки»

Эту книгу я цитирую, вспоминая. Вспоминаю, цитируя.

Откупорив бутылку, понюхайте пробку и протрите горлышко.
Перелейте вино из бутылки в кувшин под углом 120 градусов.
Бутылку вместе с осадком выбросите.

Бутылки с вином во времена моей юности предпочитали покупать с
металлической пробкой (а от металлической пробки какой может быть
запах?). Во-первых, отпадала необходимость в штопоре.
Во-вторых – оперативность, особенно когда распивали в скверах или
в парадных.

Наливалось вино в стакан, под любым углом, главное, чтобы не
перелить или не недолить. Из горлышка пили редко – не из
брезгливости, а потому что считалось зазорным («из горлышка пьют одни
пьяницы»). Стакан с собой, естественно, никто не носил –
разве знаешь заранее, когда возникнет причина выпить. Иногда
стакан похищался в газированном автомате, но это редко. Уже с
начала 80-х уличные автоматы с газированной водой стали
достоянием прошлого. А вместе с автоматами и стаканы. В
хозяйственных магазинах простой граненый стакан стоил десять копеек.
Иногда его покупали там. Потом появились пластмассовые
заменители стеклянных стаканов. Называли их не стаканами, а
стаканчиками. Вот цену их, хоть убейте, не помню.

Как сообщает Эдуард Власов в «Комментариях» к «Москве – Петушкам»,
«изобретателем советского стакана (точнее – изобретателем
промышленного способа нанесения граней на стекло) является Вера
Мухина, автор “Рабочего и колхозницы”«. Возможно, это и
правда.

Кажется, у того же Венедикта Ерофеева, в той же поэме (а может, не у
него и не в той), граненый стакан выступает символом
постоянства советской системы. Мол, как было у стакана от рождения
постоянное число граней, так таким же постоянным число это
и оставалось. Я вам заявляю авторитетно: классик трижды не
прав. Причем трижды как минимум. У меня в дневнике
сохранились записи, где число граней отечественных стаканов колеблется
от 10 до 16.

Бутылку в шестидесятые – восьмидесятые годы редко когда выбрасывали.
Пункты приема стеклотары от населения работали довольно
исправно, и часто очереди в такие пункты были своеобразными
клубами для жителей близлежащих улиц. Бутылка 0,5–0,7 л стоила
12 коп, маленькая (0,25 л) – 10 коп. Таким образом, сдав две
бутылки – поллитру и маленькую, на вырученные 22 копейки
можно было купить большую кружку пива. Маленькая кружка пива
стоила 11 копеек.

Что касается самого вина, то здесь я целиком и полностью
подписываюсь под словами Евгения Попова из «Подлинной истории «Зеленых
музыкантов»»:

Братья-болгары поставляли нам... дешевые сухие вина, которые
никто из нас не пил, предпочитая им «Красное крепкое», еще
не дошедшее до мерзейших кондиций портвейна «Кавказ»,
разливного «Вермута» и «Солнцедара», одинаково изготовлявшихся
путем добавления сахара, красителей и этилового спирта из
алжирского вина, которое Брежнев сдуру и из политических
соображений закупил в этой мятежной по отношению к французской
метрополии стране.

К списку «мерзейших» тут можно добавить «Волжское» и 33-й портвейн.
Однажды на школьном вечере мы, запершись в пустом классе,
открывали бутылку «Волжского» популярным в 60-е годы способом.
Способ простой. Донышком резко ударяешь о стену,
предварительно приложив к стене книгу (чтобы смягчить удар). Пробка
таким образом вышибается, и вино разливается по стаканам.

Так вот, в тот роковой раз вышиблась почему-то не пробка, вышиблось
дно бутылки. И на белой школьной стене, вмиг превратившейся
в буро-красную, потом долго еще оставался след нашего
преступления – робкий белый квадрат на месте, где была приложена
книга.

Благородство вина – в его демократизме. Вино должно
попахивать дубовой бочкой, но в меру, чтобы происхождение запаха
оставалось загадкой. Еще оно пахнет черной смородиной,
земляникой, орехом, персиком, дымом, пармской фиалкой, резиной,
горчицей, сыроежками, перцем, шерстью.

Интересно, чем пахнут «Киндзмараули», «Хванчкара», «Мадера» и
«Кокфранкош», у которых на этикетках местом их производства
значится: «Россия, Тверская обл., Конаковский р-н, п. Озерки,
Железнодорожный проезд, д. 5.» Я нисколько не преувеличиваю.
Именно такие бутылки продавались несколько лет назад в обычном
питерском магазине рядом с домом, где я живу.

Вот что я ненавижу: пристойные, но безликие вина на всякую
глотку. И я во всю свою протестую: пусть вина двух соседних
деревенек в Бургундии или Наварре остаются разными,
непохожими, пусть их не смешивают. Вина всех виноградников мира, не
соединяйтесь!

Полностью солидарен с автором. У нас тоже – что ни возьмешь, все на
одинаковый вкус.

Вино может течь поверх культур и вероисповеданий! Вино –
текучая память человечества. А что текуче, то свободно. Запах,
аромат – вне сур и булл. Зрелая культура пахнет вином,
молодая – потом.

Эту цитату оставляю без комментария. Сказанному позавидовали бы все
философы и поэты мира – бывшие, настоящие и будущие.

Мы поспорили, кто из нас трезвей. Придумали тест: пройти по
парапету на набережной. Кто свалится и утонет, тот менее
трезв.

В Павловске в студенческие годы мы, бывало, тоже проводили тест на
трезвость. Садились на вертикально вращающуюся карусель, где
кресла в виде фанерных самолетов были жестко закреплены на
раме. То есть, находясь в высшей точке подъема, ты оказывался
висящим вниз головой. Карусель же вращалась чертовски
медленно, и трезвым считался тот, кто был способен удержать в
себе выпитое.

Когда в солнечную погоду смотришь издали на собор Доброго
Пастыря сквозь бренди, то веришь, что он выпилен
лобзиком.

Обязательно нужно попробовать посмотреть на шпиль Петропавловки
сквозь бокал бренди. Веселое, наверное, зрелище.

Красное «Монте Реал Гран Ресерва» 1970 года. На запах –
гречиха в цвету. На вкус – вялый шелк. Пожилое вино, кроткое. 18
фунтов бутылка.

Два летних месяца 76 года я провел на военных сборах под Лугой. На
выходные мы ездили в Ленинград, а ближе к вечеру в
воскресенье возвращались на службу в часть. Ездили обычно компанией,
возвращались тоже. Однажды в Луге, сойдя с электрички, мы
купили местного «Яблочного» по рубль ноль две бутылка. Взяли по
две бутылки на человека, чтобы потом не бегать из части и
не светиться на КПП. Дорога до части была неблизкая, погода
стояла теплая, вот мы и решили устроить на полянке привал. А
какой привал у простого советского военнослужащего обходится
без веселящих напитков. Уж не знаю насчет возраста и
характера, но на запах то «Яблочное», которое мы купили, было
самый чистейший уксус. Впрочем, и на вкус тоже. Даже самые из
нас мужественные не осилили больше трети бутылки.

Соотчичи, боюсь, пренебрегут бокалом риохи, который я им
протянул. Они предпочитают водку, сортов которой во всем мире
меньше, чем, скажем, сортов вина в скромной долине
Кьянти.

Соотчичи соотчичам рознь, я бы, к примеру, не пренебрег.

В Русте даже птицы слегка бухие. У аистов подкашиваются
коленки. Стрижи не резвятся, а бесятся. Ласточки колют и режут
друг друга крыльями. Я сам видел, как тяжелораненая ласточка
плюхнулась в озеро и больше уже не взлетела.

Из птиц пьяными я видел лишь кур. Сосед на даче макал в стакан с
водкой хлеб и кормил им эту безобидную птицу. Куры сначала
клевали с жадностью, потом сонные разбрелись по двору,
натыкались одна на другую и падали на землю как мертвые. Зрелище было
не из веселых.

На вопрос «ваш любимый цвет?» ответ давно найден: «бутылочный».

Я не знаю, какой мой любимый цвет. На бумаге пишу, что красный. Но
думаю, что все-таки – женский.

Несколько глотков сидра с утра – и цветешь. Некоторые
предпочитают херес. Но херес – это тупик. А сидр – дорожка в
сад.

Мне не нравятся угрюмые пьяницы, с утра толкущиеся у ларьков и
пивных и пачкающие воздух сивухой. Утренний пьяный должен быть
добрым. Даже в его неопрятности должны сквозить отблески
карнавала. Но, увы, встречается такое лишь в сказках.

Хлипкий воздух Галисии, груда немытых городов,
провинциальных бокалов... Куда ни зайдешь – полки заставлены бутылками.
Горлышки что корешки. Белые, зеленые, красные, бордовые,
черные. К себе попал.

Почти как у Ахмадулиной: «Люблю я тишь твоих библиотек...». Или –
как у Гайдая: «Как пройти в библиотеку?». Впрочем, это уже
кощунство и дурновкусие.

Одно плохо в Лондоне: пить нужно дома. Лондонский воздух
сделан из крылышек мух. На воздухе вино тотчас теряет и колер и
запах. Потому надо запереться, опустить шторы, отключить
телефон и уж тогда откупоривать.

Петербургский воздух сделан из... Я задумался и не нашел ответа.
Наверное, чтобы его найти, надо взять в руку бокал риохи,
отдернуть занавеску из тюля и выйти вечером на балкон.

...Книгу Игоря Померанцева хочется цитировать бесконечно – она
легка, пьяна и прекрасна, как наша быстротечная молодость.