Онтологические прогулки

Судя по всему, отношение сколько-нибудь думающего населения России к
создаваемой в ней политической системе однозначно. Это
неприятие. И это важно. Думающие русские, и, необходимо
добавить, придерживающиеся той системы ценностей, в которой личные
меркантильные интересы не только не занимают первое место, но
и не конкурируют с «идеалами» – это, конечно, абсолютное
меньшинство, если говорить о средних и высших слоях общества.
Таких людей крайне редко можно отыскать и в рядах нашей
правящей «партии», в чем-то, и правда, отражающей психологию
масс, в относительно благополучные времена предпочитающих
совмещать высокое и низкое, то есть, по не очень симпатичной
поговорке, и на елку влезть, и честь соблесть.

Думающие, значит умные. Но, по словам Пушкина, «чтобы умно
поступать, одного ума мало». Скажем, иногда единственным вариантом
умного поступка может быть только подвиг, причем, такой,
который никто и не заметит. Такие подвиги в политике невозможны
по определению, и в иные времена умная политика есть попросту
бездействие, похожее на капитуляцию. Эти иные времена по
другому можно назвать трагическими, ведь трагедия это не
только, и не столько финальная катастрофа, сколько святая
простота всеобщего устремления к ней.

Да, нас (то есть, Россию, как целое число, безоговорочно) хотели бы
если не физически раздавить, то морально уничтожить. Якобы
всеобщее политкорректное, учтивое братство, чисто внешне
ставшее господствующей религией Запада, ничуть не отменило той
истины, что братство это есть здание, рационально выстроенное
на фундаменте богоотсутствия, и может держаться только,
плохо ли, хорошо ли скрываемой ненавистью. Насчет
богоотсутствия, тут, наверное, надо бы уточнить. Когда Достоевский
предупреждал, мол, «если Бога нет, то все дозволено», он
подразумевал, очевидно, некоего всечеловеческого, или
общечеловеческого (следовательно, глубоко для каждого человека личного)
Бога. В то же время, Ницше заметил другое: если племенной, не
всех, а части людей (соответственно, избранной) Бог есть, то
все дозволено. Так вот, там, на закате, то есть на Западе
Бог Достоевского, общий, отсутствует, а племенной небесный
вождь, дозволяющий все – в наличии. И это, знаете, двойной
ордер на убийство, и можно не сомневаться, что в глубине себя
европейское сознание почти без сожаления не один раз нас уже
всех тут уничтожило. Во имя всего святого, разумеется.

Ницше, как известно, совершенно напрасно нападал на европейское
христианство, противопоставляя Христу старых, добрых, то есть,
по-хорошему злых и нелицемерных германских языческих идолов.
Он не дожил до двух мировых войн. У Спасителя тогда
обнаружилась масса избранных народов, позволивших себе по этому
поводу весьма и весьма многое. Эта жаждущая крови избранность
никуда и теперь не делась.

Великая утопия еще не совсем умерла. Есть еще Китай, о коммунизме
которого как-то все немножко позабыли. Тем не менее, на балу
удачи победившего «прогресса» правит коллективное
подсознательное Запада, и если уже не великая, но все еще страшная
утопия жива, то «по мнению» этого коллективного
подсознательного, перманентно озвучиваемого СМИ Европы и Америки, имя сей
утопии – Россия. И Россия, по все тому же «мнению», почти уже
не скрываемому, должна быть уничтожена. Хотя бы покаянием.
Можно сказать, что (по Фрейду) это «влечение» Запада, лишь
слегка подавляемое его культурой. Возможно, самоубийственное
влечение. Нельзя распять Христа еще раз, но можно снова и
снова требовать покаяния от России. Когда мы раскаемся
окончательно, от кого будут требовать покаяния они, и в чем? Тех же
эстонцев, будь их земля в течении трех веков в составе
Германии, путали бы теперь с пруссами, или лужицких славянами.
Грузин же, например, проиграй Россия Турции свою очередную
империалистическую войну на стыке 18-19 веков, просто бы никак
не существовало уже на земном шаре. Добрым делом нельзя
гордиться, но в нем можно раскаяться. Не вопрос.

Вопрос в том, что же мы делаем?! Без единства внутри себя, мы с
помощью наших заклятых западных друзей пропадем, тут нет
сомнения. На первый взгляд, единство выстраивается теперь в России.
Но что это за единство? Это выясняется при первой же
попытке сказать «мы делаем», а не «власть делает». Сказав «мы
делаем», мы солжем сами себе, и тут же почувствуем это, и в этом
ответ. И одновременно вопрос. Когда это, скажите, в России
отдельно взятый человек, будь он хоть сам император, или
президент, мог сказать «мы делаем», что означает ведь и «я
делаю»? Рядовой человек никогда не мог, потому как власть,
государство, машина, и так далее. Но и властитель не мог, или не
хотел, и не смел взять все на себя, и не лукавил, думая:
необходимость делает, высшая сила, законы политики, история то
есть делает все, что делается, а я только, как могу,
стараюсь лавировать между рифами истории и народных страстей. Эта
невозможность человеку ничего в жизни государства и общества
сделать от имени себя только в России достигала такой
абсолютной степени, что не только в смысле его истории было
русскому народу отказано самими же русским, но и в самой истории.
В конце концов, единственным смыслом и суммой существования
России, если можно так сказать, Осип Мандельштам определил
русский язык. Если так, то свою миссию мы на земле уже
выполнили, ведь русский язык, как язык Достоевского и Толстого,
надо надеяться, навечно останется таким же
полуживым-полумертвым памятником европейской культуры, как латынь. Вряд ли
русский язык в данном смысле нуждается в творчестве уже даже
самого Мандельштама, не говоря уже о современных лауреатах и
лауреатках вот именно букеровских там, или каких премий и
премиек. Да хоть бы и нобелевских.

Не знаю, но мне кажется, что при всей красоте, мысль Мандельштама
только отчасти верна. В той части, в которой сознание народа
неотделимо от его языка. И здесь никак невозможно отказать
истории в смысле, довлеющем над языком. У нас тут уже
появились довольно запрещенные неожиданно слова и обороты. Например,
Крым, Севастополь, Одесса, Нарва, и так далее. Слова эти
нам произносить трудно, потому как история, смысл которой в
определении самосознания народа. В выборе пути, в будущем.

Мне кажется, мы, русские, как народ, должны настоять на такой
истории, то есть, на таком выборе и на таком будущем, в котором
слова Крым, Эстония, Грузия, Латвия, Польша и так далее, и так
далее, и, прежде всего Россия не будут для нас
труднопроизносимыми при том геополитическом устройстве мира, которое
есть, и при том нашем внутреннем общественном устройстве,
которое мы создадим. Но это будет возможным только тогда, когда,
не дожидаясь катастрофы, мы осознаем необходимость
подлинного единства.

Поверх фальшивых партий, фальшивого единомыслия, и призрачного благополучия.