Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

Автор, приславший аттачментом начало возможного шедевра, и в данный
момент, должно быть, подлетающий к столице Соединенных
Штатов, выбрал для встречи место, произносимое не сразу (Iwo
Jima), но виденное уже не только в голливудском фильме про
войну, но и своими глазами, пусть издали и в лобовое стекло
машины – ночью, на горизонте, зоной прожекторного света, в
котором переливалось звездно-полосатое полотнище триумфа, как
показалось тогда, не только над империей Восходящего солнца, но
и над всеми вообще…

Вот заодно и посетим.

Думает он наутро после праздника 4 Июля, который был отмечен с
нездешней силой – не парой банок того, что сходит в Америке за
пиво. Совместим акт родовспоможения с паломничеством. Ритуал,
в конце концов, умней асоциалов, бегущих общепринятого.
Недаром ведь ходил на поле Куликово будущий автор «Гулага».
Простые души, те вообще не мудрствуют лукаво. Сосед по квартире
Али ночь отстоял под проливным в очереди к Капитолию, чтобы
лично проститься с любимым президентом, двумя словами
развалившим нашу империю зла. Ничего плохого она, кстати, Али не
сделала, в его африканское зажопье геополитически добраться
не успев, и если мок и дрог там новый иммигрант среди
ветеранов антикоммунизма, то только в силу своего безошибочного –
как бы сказать? – мифологического инстинкта. Сейчас, правда,
когда Рейган, согласно опросу нации, посмертно стал
величайшим американцем всех времен, Али осознал, что хоронил эпоху
титанов. Героев и богов. Не все погребены, конечно, так что
похоронный процесс идет. Тем временем если не боги, то герои,
пережившие свою эпоху и с арены сброшенные, прозябают на
отшибе.

Где, собственно, и расположен Ива Джима.

Неблизок туда конец. И одной духоподъемности ради (думает он,
сбривая под душем и с муде: чем черт не шутит, даже и в Америке),
никогда бы в такой зной не оторвался от монитора и
кондиционера.

Тем более с похмелья.

Квартира внизу освободилась, перед дверью выставлена палка. Видимо,
та самая, которую жилец Джо Паркер, съехавший в другой
квартал, отнял в бою с испаноязычной пацанвой. Здоровая суковатая
дубина, в обломах которой узнается ветвь, снесенная
недавним ураганом. Неудивительно, что парню швы пришлось на свою
компьютерную голову накладывать.

Но лучше, чем выстрел в лицо.

Снаружи при ярком свете царит такая безвоздушность, что, с крыльца
спустившись, хочется обратно – к кондиционеру, к монитору. В
слепящую, так сказать, тьму.

При свете же можно позволить и себе short cut – сократить – через
преступную «аллею» – тесный, на одну машину, проезд между
захламленными задними двориками и кирпичными стенами. С
неровного асфальта тут сметают использованные презервативы и шприцы,
но не беднягу-крысу, разъезженную до неузнаваемых размеров,
но однозначно смердящую на солнце.

Зато в метро повсюду эр-кондишн.

Привалившись плечом к стеклу, он открывает книжку, прихваченную в путь.

*

Так, видимо, и к Луи-Фердинану подступала старость: все, на хер,
вызывает раздражение. Мало того, что Америка оказалась не
такой, какой воображалась, можно сказать, всю жизнь, но вот и
этот покетбэк… написанный британцем из новейших поколений.
Придумано неплохо, кстати. Иммигрантские боги Старого Света в
смертельной битве с местными. Но опять же ненавистный жанр,
где отлавливаешь только крупицы реализма, на котором был
взращен и который настолько здесь непроханжэ, – да и в России
тоже, – что выживает только отдельными блестящими страницами, в
целом же выдавая и продавая себя то как триллер, то под
видом фэнтэзи. Трэнд, однако, любопытный. Еще один европеец,
который снискал международное внимание после того, как перенес
свои фантазии из лондонской подземки сюда – за океан.
Упростив заодно свой бритиш инглиш. И ведь не только по
экономическим причинам, ради завоевания рынка самой читающей в мире
страны. И английскому придумщику, и миру, потребляющему его
продукт, интересней про Америку. Любопытно, что повсеместно
целыми регионами впадая в антиамериканизм, мир упрямо
проецирует свои фантазмы на экран под названием «Once upon a time
in America», считая, что там, за последней границей, может
случиться все, что нет предела кошмарам и мечтам на
безграничном экране воображения from coast to coast, от побережья
Восточного до Западного. Только почему же отсюда, изнутри, из
самой, что ни на есть Америки, где через полгода просыпаний
вдруг с шоком обнаруживаешь, что натюрморт над твоей кроватью
изображает отнюдь не китчево-мясистую розу, которую до этого
прозрения ты видел старосветскими глазами, но кактус –
ебанырот, и это всерьез и надолго, а в виду персональной
перспективы до самого конца… – КАКТУС – запечатленный
старательно-бездарной кистью в момент эфемерного цветения, – экран этот
скукоживается, меркнет, тускнеет и все, что вяло на нем
творится, перемежаясь, выстрелами «братьев», не более
увлекательно, чем советский производственный фильм эпохи
зрелого-развитого?

Вот на фоне подобного уныния – и будучи, что следует оговорить в
порядке прояснения, фигурой не совсем безвестной в
русскопишущем виртуальном мире – и получаешь внезапно текст аттачментом.
Сырец, конечно, но от которого дыбом волосы встают. Про то,
что превосходит воображение самое разнузданное. Чего
реальней не бывает.

Про войну. Текущую...

*

Арлингтонское кладбище, как и предполагалось, имеет свою собственную
станцию метро, возникнув из которой он сразу видит нечто
странное. Высоту неба прямо над головой буравит искорка.
Реверсионный след настолько вертикален, что все это похоже на
стрелу со сверкающим наконечником.

Что за НЛО?

Вдох не продохнуть. Горячий вакуум. Моментальная зависть к
скорбно-красивому старичку, всех похоронившему, чтобы остаться в
одиночестве на заднем сиденье в микроклимате длиннющего черного
«линкольна» с черным же водителем. Несмотря на то, что
дышать снаружи не просто тяжело, а нечем, неба над ним столько,
как не было, кажется, нигде в минувшей жизни. Какой-то
беспредельный океан. Малообитаемый, но вызывающий настороженность
вот этой своей способностью являть совершенно неожиданные
летающие тела. Не всегда безразличные к тем, кто на дне. Вроде
того, что в роковой день 9/11, когда лично он разлагался
еще в Старом Свете, не ведая, что судьба готовит шанс Number
Two, прошило непробиваемую геометрию Пентагона.

Погибшие при развенчании мифа лежат, надо думать, здесь.

Кладбище военное, но погребены и к армии Соединенных Штатов имеющие
отношение только по касательной. Пьер Л'Анфан, французский
архитектор Вашингтона. Пендерецкий – да, тот самый...
Кеннеди. Космонавты, здесь называемые астронавтами.

До звезд долететь не успевшими.

С левой руки отлого поднимаются холмы с рядами белых надгробий
«правительственного» образца. Бесконечными. Сколько же
американцев погибло за все за это, чем и он теперь тут наслаждается.
Невероятно. Что смогло заставить их, всех и каждого, столь
неформальных и по виду, скорее, безалаберных…

И без заград-отрядов?

На этом распахнутом просторе живых немного. Семья туристов проходит
навстречу, девчонка-подросток явно не в духах. Косорылится
на принудительность святынь. Двое муниципальных служащих
неясного пола в защитных серебряных скафандрах косят газоны
чем-то невероятным. Косами, похожими на оружие какой-нибудь
«Войны звезд» – на космические миноискатели. В ответ на внимание
косильщик поднимает защитную маску и оказывается белозубо
улыбающейся черной девушкой. На самом повороте к
мемориальному холму путь пересекает бегун в никуда, по пояс оголившийся
и в белоснежных носках, навернутых до середины голеней,
загоревший так, что можно тоже принять за черного, тем более,
что накачался, как только в тюрьмах они – до поразительной,
распирающей себя широкоплечести. На бреющем полете проносится
этот лже-черный через пространство, пустое и зеленое. Этаким
жизнеутверждающим символом. Самодостаточным. Слитком
энергии, которая не обязана радеть о высшем смысле и всеобщем
благе.

Ну вот и Ива Джима.

Вcходя к вершине, он понимает, что было бы ближе, выйди он на
Rosslyn – глубокоземной станции, сокрытой под скоплением малых
небоскребов на границе города и штата Виржиния, откуда идут
автобусы в международный аэропорт имени Даллеса, которого так
склоняли по радио детства, что отложился в неразложимую
архетипичную структуру, которую теперь, на склоне лет, приходится
разнимать с усилием, поскольку аэропортовский Даллес совсем
не тот, который Аллен, директор ЦРУ, а брат его родной Джон
Фостер, госсекретарь при Эйзенхауэре, здесь же, на
Арлингтонском, накрывшийся ярко-зеленой травой забвения. Пропускная
способность воздушных врат Америки, названных этим именем,
под тридцать миллионов в год, но кто, хотелось бы знать, из
перелетной этой биомассы способен сегодня вспомнить титана
Холодной войны, который доктриной взаимного гарантированного
уничтожения не исключено что спас всех нас?

Автора на месте, кстати, нет.

*

Солнце в зените.

После торжественной церемонии морская пехота в белоснежных перчатках
разворачивается и покидает асфальт подножия цепочкой, глядя
назад из-под тесных околышей плоских фуражек своими бритыми
затылками, хотелось бы сказать, апоплексическими, когда б
не юность этой крови.

Паломники – все в белом – возобновляют круги.

Запрокинув голову и щурясь, в который раз уже он огибает самый
большой в мире памятник из бронзы – национальный мемориал морской
пехоты, которая, согласно девизу, semper fidelis, всегда
верна. При этом пересчитывает руки, соотнося конечности с
героями-гигантами, которые кучей-малой наваливаются на флагшток
со звездно-полосатым, чтобы воткнуть его японцам. Изучивший
фото на щитах вокруг, он различает бирюзовых парней уже не
только по внешности, но и по именам. Однако руки проклятый
скульптор разбросал по древку так, что снизу все время
сбиваешься со счету.

Теперь рук даже меньше.

На целого героя.

С досадой, чтобы не сказать отчаянием, переводит он взгляд на
церемониальную долину. Живых пехотинцев, равно как музыкантов,
исполнявших «Сузи», – след простыл.

Зато долину пересекает фигура в черном.

Спеша, как на пожар. Подламываясь под багажом, уместным разве что в
зале прибытия того же Даллеса…

На фото, присланном вместе с началом книги, она в камуфляжной форме
и с карабином М-16 – однако он сразу начинает спуск
навстречу.

Сумка на длинной лямке сбивает носительницу с ног.

Голых и не загорелых.

Черное платье, тем не менее, будучи на кнопках, скорее, пляжное –
чтоб не сказать фривольное. Стрижена не под машинку – не Деми
Мур в «Солдате Джейн». Коротко, но хипповато – с клочковатой
такой небрежностью. Узкое лицо в веснушках. Синие глаза с
фиалковой поволокой.

– Ирина? – говорит он, обнаруживая, что охрип на солнцепеке. – Где
же карибский ваш загар?

– Простите!..

Самолет здесь не при чем, она не с Кубы, а из Нью-Йорка, на
автобусе, «китайском», за двадцать долларов, но дело не в
транспорте, а в том, что последний день увольнительной, а показания в
комиссии переназначили на после обеда… Какие показания? В
какой комиссии? Ну, это долго объяснять. Просто она думала,
что будет свободна для… ну, литературы. Но получилось, что
впереди еще дела, так что…

Сбившись, она умолкает. Глаза слегка бы ей расставил, будь это в его
воле. Будь хотя б отчасти, но Пигмалион...

– Все это время, наверно, вы задавали себя вопрос. Почему эта
девчонка назначила именно здесь… in the middle of nowhere? посреди
ничего?

– Да нет. Давно хотел здесь побывать.

– Позвольте пожать вам руку.

Он перекладывает свою книжку в левую. Девушка настолько
стремительна, что даже не успевает вытереть об джинсы. Но ладонь у нее
тоже потная. – Потому что для меня вы, – говорит она, – тоже
герой войны. «Холодной» называют ее неправильно. Вы,
диссиденты, спасли нас от Третьей Мировой. Я хочу выразить вам свою
личную благодарность за то, что я не пепел. Считаю, что с
вами поступили подло. С обеих сторон. За Россию я не отвечаю,
но, как американка, глубоко возмущена.

– Спасибо. Правда, я не диссидент.

– Но как же?

– Not exactly.

– Но вы же писатель? Русский? Это значит?..

Да ничего не значит, и уже давно, но не сбивать же пыл… – Позвольте вашу сумку.

– Нет-нет. Ни в коем случае!

Сумка, за которую ведется деликатная борьба, являет пуму песочного
цвета под надписью Operation Iraq Freedom. Сразу и платье
кажется не пляжным. С наплечниками странными, то ли крылышки,
то ли эполеты. Но оголенность такова, что, локтем отбиваясь,
демонстрирует подмышку – выбритость с порезами. И глядя ему
в глаза, сдается.

Сумка врезается ему в плечо.

По инерции они обходят памятник. Торжество реализма – монументальная
репродукция фотоснимка, который был сделан 23 февраля 1945
года военным корреспондентом на вулканической горе Сурибаши
японского острова Ива Джима. Скульптура сама по себе подвиг
со своей отдельной историей создания, похоже, в Америке
стандартной: мечта, безденежье, но такое же упрямство, которое
являет собою морская пехота, напружившая мышцы икроножные и
прочие.

– Али утверждает, что на флагштоке лишняя рука.

– Extra?

Нет. Двенадцать должно быть. Их ведь было шестеро. Она знает о
памятнике все, первый раз побывав здесь еще девочкой, когда
родители перевезли в Америку. И с классом возили на экскурсию.
Трое пехотинцев потом погибли. Из тех, кто Ива Джиму пережил,
один канадец, другой индеец. Айра – почти, как я. Через
десять лет погиб в резервации. В Америке. Замерз в канаве в
пьяном виде…

– Беспощадны вы к мифам.

– Профессия такая, – говорит она, оглядываясь на шум.

Вертолет, возникающий из воздушных пространств Виржинии, не один, а
триедин – чтобы террористам неизвестно было, какой именно
сбивать.

– Президент?

– Он самый. Ваш главнокомандующий…

Ему эскадрилья эта примелкалась, но для нее событие. Акустически
подражая картине Копполы, троица могучих «Сикорских» пересекает
небо над ними, над разливом Потомака, над зеленью и
мемориалами – Линкольна, войн корейской и вьетнамской, над
Госдепом, чтобы совершить посадку перед невидимым отсюда Белым
домом.

– Hard-working guy. И после праздника работает.

– Он должен. Если б не работал... Советские шпионы в своих шифровках
знаете, как называли этот город?

– Карфаген?

Поражена:

– Откуда знаете?

– Delendam esse. Должен был быть разрушен.

– Нет, серьезно? Я, потому что имею клиэренс. Допуск, да? У меня –
Top secret. Самый высокий.

– Неужели?

– Выше нет.

– Это хорошо. Значит, вам можно доверять. Потому что есть и другие
способы познания.

– Вы имеете в виду литературу?

Марево размывает обелиск Джордж Вашингтон. Шум машин с периферийных
развязок и хайвеев волнами наплывает к подножию холма. Сияя
на солнце, неслышно взлетает “боинг” справа, где
национальный аэропорт Рональд Рейган. Город не производит ничего, кроме
политики, что оставляет небо чистым. Ни облачка в нем. Но
что-то беспокоит. Истеричность колера.

Озон?

Уводя девушку к ступеням, он оглядывается. Монумент на фоне такой
тревожной синевы, будто с обратной стороны ее, чего глазам
пока не видно, готовит наступление вселенский враг. Как в
фильме-катастрофе «День Независимости», который позавчера с
такими криками переживал по телевизору Али.

(Продолжение следует)