Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

Жена с дочерью вернулись домой часа через два после того, как ушли агенты ФБР. сегодня рано утром мои уехали встретиться с друзьями, и я рад, что их не было рядом во время визита Харриса и Уорфи. Мы с женой почти всем делимся друг с другом, но в данном случае я не уверен, что расскажу ей о том, что произошло. Айрис всегда очень любила сакса, но я для нее на первом месте, и если она узнает, что у меня из-за него могут быть неприятности с ФБР, она сделает все, что в ее силах, чтобы меня остановить. А я не могу сейчас так рисковать. Даже если я смогу ее убедить, что поступаю правильно, на ее уговоры уйдет много времени, а я не могу позволить себе такую роскошь, я должен все время заниматься работой, за которую взялся. Кроме того, даже если она сдастся, то только до смерти измотает себя переживаниями, а я не вижу в этом ничего хорошего. Возможно, она все-таки узнает правду, когда придет время и все выплывет наружу. Не то, чтобы я хотел ее обмануть, просто я хочу избавить ее от переживаний настолько, насколько это возможно. Судя по тому, как все идет, это будет не так уж трудно. В конце концов, я приехал сюда писать, и если Айрис будет думать, что я каждый день занимаюсь своими делами в шалаше, то какой в том вред? Она решит, что я начал новый роман, а когда увидит, сколько времени я на это трачу, как все хорошо движется вперед в те долгие часы, которые я посвящаю работе, то будет счастлива. Айрис тоже часть этого уравнения, и, если она будет несчастна, не думаю, что у меня хватит мужества начать.

Мы проводим здесь уже второе лето. В те давние времена, когда сакс с женой приезжали сюда каждый год на июль-август, они иногда приглашали и меня, но это всегда были короткие вылазки, и я редко оставался дольше, чем на три-четыре ночи. После того, как мы с айрис поженились девять лет назад, мы несколько раз приезжали вместе, а однажды мы даже помогли Фанни и Бену покрасить дом. Родители фанни купили его еще во времена великой Депрессии, когда такую ферму можно было купить за копейки. При ней было больше ста акров земли и свой пруд, и хотя дом уже начал разваливаться, он все равно был просторный, в нем было много воздуха, и требовался лишь небольшой ремонт, чтобы в нем можно было жить. Гудманы были школьными учителями из Нью-йорк. Они не могли себе позволить сделать с домом что-нибудь серьезное после его покупки, поэтому в течение всех этих лет он сохранял первоначальный, голый вид: железный остов кровати, пузатая печь на кухне, потрескавшийся потолок и стены, выкрашенные в серый полы. И все-таки даже в этом распаде было что-то устойчивое, основательное, и было сложно не почувствовать себя здесь как дома. Для меня самый большой соблазн этого места заключался в его удаленности. Он стоял на невысокой горке, в четырех милях от ближайшей деревни, добираться до него надо было по грязной узкой дороге. Зимы на горе, должно быть, суровые, но летом везде зелень, птицы поют, а на лугах полно цветов. В сотне футов от главного дома, стоит еще один, который сакс всегда, когда бывал там, использовал в качестве рабочего кабинета. Он был не больше сарая, с тремя маленькими комнатками, кухонькой и ванной, а с тех пор, как подвергся нападению вандалов 12-13 лет назад, ремонтировать его так и не стали. Трубы лопнули, электричество отключили, линолеум отстает от пола. Я рассказываю обо всем этом, потому что именно в нем я сейчас и нахожусь - сижу с ручкой в руках за зеленым столом в центре самой большой комнаты. Сколько я его знаю, Сакс каждое лето сидел и писал за этим же столом, и именно в этой комнате я его видел в последний раз, когда он изливал душу и поделился своей ужасной тайной. Если я сейчас как следует сконцентрируюсь на воспоминаниях о той ночи, то смогу внушить себе, что он все еще здесь. Как будто его слова все еще висят в воздухе вокруг меня, и я могу протянуть руку и дотронуться до него. Это был длинный изматывающий разговор, и когда мы его заканчивали (в пять или в шесть утра) он заставил меня пообещать, что его тайна никогда не покинет стен этой комнаты. Таковы были в точности его слова: ничто, из сказанного им, никогда не должно выйти из этой комнаты. Я еще смогу какое-то время держать свое слово. До тех пор, пока не настанет момент показать то, что я здесь написал, я могу утешать себя мыслью, что я пока еще не нарушил данного обещания.

Первый раз, когда мы встретились, шел снег. Больше пятнадцати лет прошло с тех пор, но я до сих пор могу легко все вспомнить, когда пожелаю. Столько вещей было забыто, но я помню эту встречу с Саксом также ясно, как любое другое событие в моей жизни.

Это была суббота, в феврале или в марте, и мы оба были приглашены участвовать в литературных чтениях в баре в Уэст Вилладже. Я никогда не слышал о Саксе, но позвонившая мне женщина слишком торопилась, чтобы отвечать на мои вопросы по телефону. «Он - романист, - сказала она, - его первый роман вышел пару лет назад». Ее звонок раздался в среду вечером, за три дня до предполагаемых чтений, и в ее голосе было что-то близкое к панике. Майкл палмер, поэт, который тоже должен был выступать в субботу, только что отменил свой приезд в Нью-йорк, и она хотела узнать, не мог бы я выступить вместо него. Просьба была сомнительная, но я сказал, что в любом случае согласен. Я мало чего еще опубликовал в то время - шесть-семь рассказов в небольших журналах, несколько статей и книжных рецензий. Не то, чтобы люди оспаривали друг у друга привилегию услышать, как я им читаю. Поэтому я принял предложение измученной женщины, а потом и сам на несколько дней впал в панику, отчаянно разыскивая в карликовом мирке моих текстов что-нибудь, за что мне не будет стыдно, какой-нибудь кусок текста, достаточно хороший для того, чтобы прочесть его перед аудиторией, наполненной незнакомыми людьми. В пятницу я зашел в несколько книжных магазинов и спросил роман Сакса. Казалось логичным познакомиться с его творчеством, прежде чем знакомиться с ним самим, но книга вышла два года назад и в магазинах ее уже не было.

Так сложилось, что в пятницу ночью со Среднего Запада пришла страшная снежная буря, и к утру в субботу в городе лег снег толщиной полтора фута. Имело смысл связаться с позвонившей мне женщиной, но я по глупости забыл спросить у нее номер телефона, и когда был уже час дня, а она так и не перезвонила, я решил, что надо поскорее выбираться в центр. Я закутался в пальто, надел галоши, засунул в карман рукопись моего последнего рассказа и поплелся на Риверсайд Драйв в сторону подземки на углу 116-ой улицы и Бродвея. К тому времени небо уже стало проясняться, но улицы и проезды были все еще завалены снегом, и движение совсем встало. Несколько легковых машин и грузовиков бросили в сугробах возле тротуаров, время от времени отдельные машины проползали вниз по улице, всякий раз, когда водитель пытался остановиться на красный свет, их начинало заносить. В другой раз мне бы понравилась вся эта неразбериха, но в тот день погода была слишком суровая, так что и нос нельзя было высунуть. Температура последовательно опускалась с самого рассвета, и теперь воздух был колючий, с сильнейшими порывами ветра с Гудзона, которые буквально толкали меня вверх по улице. Я окоченел, когда добрался до подземки, но оказалось, что несмотря ни на что поезда все-таки ходят. Это меня удивило, и поэтому, спустившись вниз по лестнице и купив жетон, я решил, что это означает, что чтения все-таки состоятся.

В «Таверну Нэши» я добрался в два десять. Заведение было открыто, но когда мои глаза привыкли к темноте, я увидел, что там никого нет. За стойкой стоял бармен в белом фартуке, методично протирая стаканы красным полотенцем. Это был крупный, плотный человек лет сорока, который тщательно меня рассмотрел, пока я к нему шел, как будто сожалея о том, что я нарушил его одиночество.

- Не здесь ли сегодня минут через двадцать должны быть литературные чтения? - спросил я. В тот момент, когда я это говорил, я почувствовал себя полным идиотом.

- Их отменили, - сказал бармен, - в такую погоду это бессмысленно. Поэзия -прекрасная вещь, но она вряд ли стоит того, чтобы отморозить себе задницу.

Я сел на один из стульев и заказал себе бурбон. Я все еще дрожал после прогулки по такому снегу и хотел согреться внутри прежде, чем отправиться обратно. Я почти одним махом опорожнил стакан и попросил еще, потому что первый так хорошо пошел. Когда я выпил еще полстакана, в бар зашел еще один посетитель, Это был высокий, чрезвычайно худой молодой человек, с узким лицом и густой коричневой бородой. Я наблюдал, как он пару раз топнул ногами, похлопал в ладоши руками в перчатках и шумно выдохнул холодный воздух. Без сомнения, что он являл собой странную фигуру. возвышаясь в побитым молью пальто, с надвинутой на голову бейсболкой «Нью-йорк Никс» и темно-синем шарфе, намотанном поверх бейсболки, чтобы прикрыть уши. Он был похож на человека, у которого болит зуб, или на полуголодного русского солдата, блуждающего по окраинам сталинграда. Оба этих образа пронеслись перед мной один за другим, один - комичный, другой - несчастный и жалкий. Однако, не смотря на его дурацкий наряд, в глазах у него было что-то дикое, некая выразительность, которая отбивала всякое желание над ним смеяться. Он, возможно, был похож на Ичабода крейна, но и на Джона Брауна тоже, и когда вы переставали замечать его костюм и расхлябанное тело баскетбольного форварда, вы начинали видеть совсем другого человека. Человека, который ничего не упускает, человека, у которого в голове крутятся тысячи колесиков.

Он постоял несколько минут в проходе, осматривая пустую комнату, потом задал бармену примерно тот же самый вопрос, который несколько минут назад задал и я. Бармен ответил примерно то же самое, только на этот раз указал пальцем в глубину зала туда, где сидел я. «Этот тоже на чтения, - сказал он, - вы, ребята, наверное, единственные люди в Нью-йорке, решившиеся высунуть нос на улицу в такую погоду.

- Не совсем, - сказал человек, обмотанный шарфом, - вы забыли посчитать себя.


- Я не забыл, - сказал бармен, - я-то обязан здесь быть, а вы нет. Вот я о чем толкую. Если бы я не пришел, то потерял бы работу.


- Но я тоже пришел сюда делать свою работу, - сказал человек, - они обещали заплатить 50 долларов. А теперь отменили чтения, и я только зря потратился на метро.


- Ну что ж, это совсем другое дело, - сказал бармен, - если вы должны были читать, то вы тоже не считаетесь.


- Таким образом, остается только один человек, вышедший из дома, хотя и не обязан был этого делать.


- Если вы меня имеете в виду, - вступил я в разговор, - то ваш список сокращается до нуля.

Человек, обмотанный шарфом, повернулся ко мне и улыбнулся: «Так значит, вы - Питер Аарон.

- Думаю, да. Но если я - Питер Аарон, то вы, значит, Бенджамен Сакс?


- Он самый, - ответил Сакс с самоуничижительным смешком.

Он подошел ко мне и протянул правую руку.

- Очень рад, что вы здесь, - сказал он, - я недавно читал кой-какие ваши вещи и очень хотел с вами познакомиться.

Вот так и началась наша дружба: пятнадцать лет назад мы сидели в пустом баре и ставили друг другу выпивку, пока у нас обоих не кончились деньги. Так продолжалось часа три-четыре, потому что я отчетливо помню, что когда мы снова вышли на холод, уже наступила ночь. Сейчас, когда Сакс погиб, мне невыносимо вспоминать, каким он был тогда, вспоминать всю ту щедрость, юмор, ум, которые он источал, когда мы впервые встретились. Несмотря на очевидные факты, мне сложно представить, что человек, который сидел в тот день со мной в баре, - это тот же самый человек, который погиб на прошлой неделе. Этот путь, должно быть, был для него так долог, так ужасен и полон страданий, что когда я об этом думаю, у меня на глаза наворачиваются слезы. За 15 лет Сакс совершил путешествие от одной стороны своей личности к другой, а когда добрался до последней остановки, то сомневаюсь, что он еще знал, кто он такой. Такое большое расстояние было пройдено, что он уже не смог бы вспомнить, с чего начал.