Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

Ф о т о  В а д и м а  Т е м и р о в а

Я могу говорить только о том, что сам знаю, сам видел и слышал. После Фанни я, возможно, был Саксу самым близким человеком, но все равно не знаю досконально деталей его жизни. Когда я с ним познакомился, ему уже перевалило за тридцать, но мы мало говорили о прошлом. Его детство для меня в основном осталось тайной, и, за исключением нескольких случайных замечаний о родителях и сестрах, я почти ничего не знаю о его семье. В иных обстоятельствах я попытался бы сейчас поговорить с кем-нибудь из них, заполнить как можно больше пробелов, но у меня не та ситуация, когда можно гоняться за школьными учителями Сакса, его друзьями по университету или договариваться о встрече с кузенами, одноклассниками или сокамерниками. Для этого слишком мало времени, и, так как я вынужден работать быстро, можно пологаться только на свою память. Я не говорю, что сомневаюсь в ней, что какие-то факты из жизни Сакса она переврала или придала им иной оттенок, но я не хочу представлять эту книгу как то, чем она не является. Она - не окончательная. Это не биография, не исчерпывающий психологический портрет, и хотя Сакс сделал мне много признаний за годы нашей многолетней дружбы, я не могу утверждать, что все о нем знаю. Я хочу рассказать о нем правду, написать по возможности честно, но не исключено, что я могу ошибаться. И что правда может отличаться от моих представлений о ней.

Он родился 6 августа 1945 года. Я запомнил эту дату, потому что он любил ее упоминать, называя себя в различных беседах то «первым американским ребенком Хиросимы», то «настоящим ребенком бомбы», то «первым человеком, вдохнувшим воздух ядерной эры». Он утверждал, что врач принял его как раз в тот момент, когда «Толстяк» был выпущен из чрева «Энолы Грей», но мне это всегда казалось преувеличением. В тот единственный раз, когда я встречался с матерью Сакса, она не могла вспомнить, когда именно произошли роды (у нее было четверо детей, и, как она сказала, все роды перемешались в голове), но, по крайней мере, подтвердила дату, добавив, что отчетливо помнит: о Хиросиме ей рассказали после родов. Если Сакс и выдумал все остальное, то с его стороны это было всего лишь невинным мифотворчеством. Он очень ловко умел превращать факты в метафоры, а поскольку фактов в его распоряжении было всегда предостаточно, он закидывал вас огромным количеством странных исторических совпадений, связывая вместе людей и события, казалось бы, совершенно не связанные друг с другом. Однажды, например, он рассказал мне, что во время первого приезда Петра Кропоткина в соединенные Штаты в 90-ых годах прошлого века, миссис Дэвис Джефферсон, вдова президента конфедерации, попросила о встрече со знаменитым князем-анархистом. Уже само по себе это было странно, сказал Сакс, но затем, вскоре после приезда кропоткина в ее дом, кто, как вы думаете, там появился? - Буке Т. вашингтон. Он сказал, что ищет общего знакомого, того, что привел Кропоткина, и когда миссис Джефферсон узнала, что он ждет в передней, она послала пригласить его к ним присоединиться. Соответственно потом целый час вместе сидела, пила чай и вела разговоры о политике невероятная троица: русский дворянин, требовавший свержения всех организованных правительств, бывший раб, ставший писателем и педагогом, и жена человека, ввергнувшего америку в кровавейшую из войн ради сохранения института рабства.

Только Сакс знал такие вещи. Только он мог сообщить вам, что когда киноактриса Луиза Брукс росла в начале века в маленьком канзаском городке, ее соседкой и подругой по детским играм была Вивиан Вэнс, та самая женщина, которая потом стала звездой шоу «Я люблю Люси». У него дух захватывало от одного того факта, что две стороны американской женственности, женщина-вамп и простушка, сексуальное животное и скромная домохозяйка, начинали свою жизнь в одном месте, на одной и той же пыльной улице серединной Америки. Саксу нравились эти иронические совпадения, сумасбродства и противоречия истории, факты, встающие с ног на голову. Жадно поглощая их, он мог читать мир как плод воображения, превращая документальные события в литературные факты, тропы, указывающие на темные, сложные модели, скрытые в реальности. Я не знаю, насколько серьезно он воспринимал эту игру, но играл он в нее часто. Иногда казалось, что он уже не в состоянии остановиться.

Байка о его рождении была частью этой же навязчивой страсти. С одной стороны, юмор висельника, но в то же время и попытка определить, кто он такой, способ отыскать свое место среди бедствий эпохи. Сакс часто говорил о «бомбе». Для него это было центральным событием, последней демаркационной линией духа, и оно, по его мнению, отделяло нас ото всех остальных поколений в истории. Как только мы обрели способность к полному и окончательному самоуничтожению, само понятие человеческой жизни изменилось; воздух, который мы вдыхаем, провонял смертью. Едва ли Сакс был первым, кому это пришло в голову, но учитывая то, что с ним произошло девять дней назад, была в этой навязчивой идее какая-то странность. Как будто эта смертельная шутка, перепутанное слово пустило корни у него внутри и разрослось так, что он уже не мог его контролировать.

его отец был еврей из Восточной Европы, мать - ирландка и католичка. Как и в случае большинства американских семей, сюда их привели напасти (картофельный неурожай 1840-х, погромы 1880-х), но кроме этих деталей общего характера, других сведений о предках Сакса у меня не было. Он любил говорить, что в том, что семья его матери оказалась в Бостоне, виноват поэт, но на самом деле он имел в виду сэра уолтера Роли, человека, завезшего картофель в Ирландию, явившись, таким образом, причиной произошедшего триста лет спустя несчастья. Что до семьи его отца, то Сакс как-то сказал мне, что они перебрались в Нью-Йорк оттого, что Бог умер. Это была одна из тех загадочных аллюзий Сакса, которая, до тех пор, пока вы не проникали в стоявшую за ней логику детской считалки, казалась совершенно лишенной смысла. Он имел в виду, что погромы начались после смерти царя Александра II, Александр был убит русскими нигилистами, а нигилисты были нигилистами именно в силу того, что считали, что Бога нет. Уравнение было простым, но совершенно непонятным до тех пор, пока не был восстановлен его средний член. Это как если бы кто-то вам сказал, что царство утрачено из-за того, что не хватило гвоздя. Если вы знаете это стихотворение, то вы поймете, о чем речь. Если нет, не поймете.

Где и когда встретились его родители, кем они были в начале жизни, как их семьи отреагировали на перспективу смешанного брака, в какой момент они переехали в Коннектиткут - все это выходит за рамки моего рассказа. Насколько я знаю, воспитание у Сакса было светское. Он был одновременно и евреем, и католиком, что означало, что он не был ни тем, ни другим. Я не помню, чтобы он когда-нибудь упоминал посещение религиозной школы, и, насколько мне известно, он не проходил ни конфирмацию, ни бар-митцву. То, что он был обрезанный, было не более чем медицинской деталью. Несколько раз он намекал на религиозный кризис в отроческие годы, но, очевидно, прошел он его достаточно быстро. Меня всегда впечатляло его знание Библии, как Старого, так и Нового завета, возможно, что читать ее он начал именно тогда - в период внутренней борьбы. Сакс больше интересовался политикой и историей, чем духовными вопросами, но его политика была окрашена, так сказать, в религиозные тона. Как если бы вовлеченность в политику было чем-то большим, чем средством решения проблем здесь и сейчас, но еще и способом личного спасения.

Я считаю это очень важным пунктом. политические идеи Сакса никогда не подпадали ни под одну из общепринятых категорий. Он настороженно относился к системам и идеологиям, и, хотя он мог рассуждать о них с большим пониманием и тонкостью, политическое действие превратилось для него в вопрос совести. Именно это подвигло его сесть в тюрьму в 1968. Так случилось не потому, что он считал, что сможет этим чего-нибудь добиться, но потому, что знал, что не сможет мирно уживаться с самим собой, если туда не пойдет. Если бы мне понадобилось изложить суть его убеждений, я бы сначала упоминул трансцеденталистов 19-го века. Образцом для подражания для него был Торо, и я сомневаюсь, что без «Гражданского неповиновения» он бы стал тем, кем стал. Я говорю сейчас не только о тюрьме, но обо всем его подходе к жизни, об отношении беспощадной внутренней бдительности. Однажды, когда в разговоре всплыл уолден, сакс признался мне, что носит бороду, «потому что ее носил Генри Дэвид». И тогда я внезапно осознал, сколь глубоко было его восхищение этим человеком.

Когда я сейчас написал эти слова, мне вдруг пришло в голову, что они прожили одинаковое количество лет. Торо умер в сорок четыре, сакс пережил его всего на месяц. Я не думаю, что из этого совпадения можно сделать какие-то выводы, но это как раз из тех вещей, которые сакс всегда любил, - мелкая деталь, которую надо взять на заметку.

Его отец работал администратором в больнице в Норволке, насколько я понял, семья их никогда не была ни особо состоятельной, ни особо бедной. Сначала родились две дочери, потом Бен, затем была еще одна дочь, все четверо появились на свет в течение шести-семи лет. Сакс, кажется, был ближе к матери, чем к отцу (мать еще жива, отец умер), но у меня не возникло ощущения, что между отцом и сыном были крупные конфликты.

В качестве примера собственной глупости в малолетнем возрасте, Сакс приводил историю о том, как он расстроился, узнав, что его отец не участвовал во второй мировой войне. В свете его более поздних его взглядов на жизнь такая реакция кажется почти комичной, но кто знает, насколько сильно это разочарование отразилось на нем в те годы? Все его друзья хвастались подвигами своих отцов на войне, и он завидовал боевым трофеям, которые притаскивались, чтобы играть в войну во пригородных дворах: каски, патронташ, кабура, фуражки и медали. Но он так и не объяснил мне, почему его отец не служил в армии.

С другой стороны, сакс всегда с гордостью рассказывал об участии отца в социалистическом движении тридцатых годов, что, по-видимому, включало в себя организацию профсоюзов и другую деятельность, связанную с рабочим движением. Если Сакс больше тяготел к матери, то только потому, что они с отцом были похожи по характеру: оба воинственные и прямолинейные, оба, наделенные незаурядным талантом побуждать других рассказывать о себе. По словам Фанни (которая рассказала мне об этих вещах чуть ли не столько же, сколько Сакс), отец Сакса был тише, чем мать, более уклончив, замкнут в себе, менее склонен показывать другим людям, что он думает. И все же между ними была очень сильная связь.

Самым надежным тому свидетельством была история, рассказанная мне той же Фанни. Вскоре после ареста Бена к ним в дом пришел местный репортер, чтобы расспросить деверя Фанни о суде. Ясное дело, репортер искал очередную историю о конфликте поколений (любимая тема в те дни), но как только мистер Сакс почуял, что тот замышляет, этот обычно тихий и молчаливый человек стукнул кулаком по подлокотнику кресла, посмотрел журналисту прямо в глаза и сказал:

«Бен - потрясающий парень. Мы всегда учили его грудью вставать за то, во что он верит. И я бы был полным идиотом, если бы не был сейчас горд за него. И если бы в этой стране было бы побольше таких людей, как мой мальчик, то она, черт возьми, стала бы гораздо лучше.»

Я никогда не видел его отца, но я помню день Благодарения, который я так хорошо провел в доме его матери. Я приехал туда через несколько недель после избрания рейгана президентом, значит, было это в ноябре 1980 - теперь уже десять лет тому назад. Это был тяжелый период в моей жизни. Мой первый брак распался двумя годами ранее, а с Айрис я должен был познакомиться только в конце февраля - то есть спустя целых три месяца.

Моему сыну Дэвиду было три года. Его мать и я устроили так, чтобы он провел со мной праздники, но в последнюю минуту планы, которые я строил, рухнули. Альтернативы были самые мрачные: или пойти куда-нибудь в ресторан, или есть холодную индейку в моей маленькой квартире в Бруклине. Я уже стал себя жалеть (где-то еще в понедельник или во вторник), когда фанни спасла ситуацию, пригласив нас в дом матери Бена в Коннектикут. Там соберутся все внуки и внучки, сказала она, Дэвиду будет весело.

Миссис Сакс тогда уже перебралась в дом престарелых, но при этом все еще приезжала в дом в Канаане, где выросли Бен и его сестры. Это был большой дом сразу за городом, судя по его виду построенный во второй половине 19-го века, один из тех викторианских лабиринтов с чердаком, чуланами, черной лестницей и странными переходами на втором этаже. Темные интерьеры, гостиная забита стопками книг, газет и журналов. Миссис Сакс было сильно за шестьдесят, но она не казалась старой и ни чуть не была похожа на бабушку. Долгое время она была социальным работником в бедных районах Бриджпорта, и было понятно, что свою работу она делала хорошо: прямодушная женщина, со своим мнением по всем вопросам, с грубоватым, абсурдистским чувством юмора. Казалось, что ее, как человека никогда не впадающего в сентиментальность и не поддающегося плохому настроению, интересует множество вещей, а всякий раз, когда разговор заходил о политике (в тот день это случалось довольно часто), оказывалось, что у нее злой острый язычок. Некоторые из ее замечаний были на грани фола. В какой-то момент, когда она назвала осужденных соучастников Никсона «тем типом людей, которые аккуратно складывают свои трусы перед тем, как лечь спать», одна из ее дочерей бросила смущенный взгляд с мою сторону, как будто извиняясь за неподобающее поведение своей матери. Ей не о чем беспокоиться.

Я искренне полюбил миссис Сакс в тот же день. Она была главой рода, который сам подрывает все устои, до сих пор любит ткнуть мир палкой и, кажется, готов посмеяться над собой так же, как над всеми остальными, включая собственных детей и внуков. Когда я приехал, она почти сразу призналась, что отвратительно готовит, поэтому все обязанности по приготовлению ужина передала дочерям. Но, добавила она (придвинувшись ко мне поближе и шепча на ухо), эти три девицы на кухне готовят ничуть не лучше. В конце концов, это она научила их всему, что они знают, и если сам повар маразматик, то чего ждать от его учеников?

Еда и впрямь была ужасная, но у нас не было времени это заметить. Учитывая, сколько в тот день в доме было народу, и какой гвалт подняли пятеро детей, все моложе десяти лет, мы больше разговаривали, чем ели. Семья Сакса была шумным сборищем. Его сестры с мужьями прилетели с разных концов страны, и, поскольку большинство из них уже какое-то время не видело друг друга, разговор за ужином превратился в общую болтовню, когда все говорят одновременно. В каждый конкретный момент за столом велось четыре-пять диалогов, но, так как совсем необязательно, что человек говорил с соседом по столу, диалоги эти постоянно пересекались, собеседники внезапно менялись, и казалось, что каждый разом участвует во всех разговорах, рассказывая о своей собственной жизни и при этом прислушиваясь к тому, о чем говорят остальные. Добавьте к этому детей, которые всех перебивают, приносимые и уносимые кушанья, разливаемое вино, уроненные тарелки, перевернутые стаканы и опрокинутую подливу, и ужин станет похож на сложную, впопыхах съимпровизированный водевиль.

Это крепкая семья, подумалось мне тогда, насмешливая, неуправляемая группа людей, любящих друг друга, но не цепляющихся за образ жизни, в прошлом их объединявший. Мне было приятно видеть, как мало между ними вражды, как редко всплывают на поверхность былые обиды и соперничество. Но в то же время, особой близости тоже не проявлялось, они не казались тесно связанными друг с другом так, как это обычно бывает в большинстве успешных семей. Я знаю, что Сакс любил сестер, но как-то автоматически и издалека, и не думаю, что он был близок к кому-то из них в свои взрослые годы. Может быть, это случилось потому, что он был единственным мальчиком. Всякий раз, когда мне случалось увидеть его мельком в течение этого длинного вечера, он всегда говорил или с матерью, или с Фанни; и, вероятно, он интересовался моим сыном Дэвидом больше, чем кем бы то ни было из своих племянников и племянниц. В пристрастных наблюдениях такого рода можно легко ошибиться или неверно истолковать увиденное, но факт в том, что Сакс вел себя в своей собственной семье как одиночка, человек, стоящий особняком от всех остальных. Не хочу сказать, что он сознательно их избегал, однако были моменты, когда мне показалось, что ему здесь неуютно, даже тоскливо.