Проза

(Из записок неизвестного)

Начало

7.

Дверь открыла сама директриса. Это была высокая, худая женщина с
ярко-рыжей химией (вместо масонов в голове) и с папиросой в
нервически быстрых руках. Старость ещё всерьёз не прошлась по
её лицу, так, обозначив лишь несколько морщин на лбу, щеках,
шее. Но, быть может, я не очень рассмотрел: электрический
свет обычно все смазывает, тем более, если мадам не по
возрасту напомажена, напудрена, да и блеск глаз такой, будто бы она
наглоталась экстази клубного.

Не знаю почему, но чувствовалось, что вдова советского полковника
сама не прочь лечь с мужиком (и даже гораздо младше себя);
может, поэтому она и взялась за такой сомнительный доход: её
женские возможности, вероятно, не совсем ещё на исходе, а себя
предлагать мужчине – утрачен товарный вид, – вот это-то
подсознательное, неистребимое желание быть при самце, стелиться
под самца, и реализовалось в занятном бизнесе – выставлять
молодых девчонок, смазливых, сексуальных, – главное, чтобы
дом ломился от кобелей!

Она была навеселе; по ее охмелевшей, неприлично улыбчивой физиономии
прилипчивой я догадался, что Валерка здесь желанный гость,
он хозяйке симпатичен и даже очень; это и не секрет –
Валерка всем нравится, и как человек, и как… умеет себя подать,
одним словом.

– Ой, Валера, это ты? – выдыхая дым, как в матросском кабаке,
приторно промусолила она, повлеклась долговязым чувственным и
дрожащим телом к нему, заволокла в коридор. – Проходи, у нас
сегодня Ирочка свободна... Ба! С тобой молодой человек? – она
искоса посмотрела на меня, как будто бы не заметив сразу. –
Ну-кась, я разгляжу... здесь темно – дайте его на свет! – она
взялась-таки за меня (я не выказал особого сопротивления),
приветливо, но осторожно заглянула в глаза, затем как
малолетнего вдруг шлепнула по заднице, беспардонно с намеком, –
выдала направление куда-то в кухню. – Проходите, гости
дорогие, мы всегда рады гостям!

Чуть не растерявшись остроты напора (но и не растеряв от
неожиданности хранимых своих масонов, попрятавшихся, как это обычно и
бывает в период значимой исторической ломки – по чердакам и
подпольям в моем мозгу), я прошел невесомо на кухню. Валерка
остался в коридоре шептаться с хозяйкой, и очень бурно,
вероятно, что я халявный гость, а не обычный клиент, желающий
пощеголять деньгами, кутнуть; что друг я близкий, хотя и
странный с виду, которому позарез нужна баба, а сам, мол,
экс-компаньон по бизнесу в долгу перед хозяйкой не останется.

Меня умиляло, что Валерка, этот независимый эгоистичный зверь, так
досконально заботится обо мне филантропически...

На кухне врасплох застает богатство убранного всевозможными
деликатесами и выпивкой стола. Где-то рядом вовсю захлебывается
магнитофон – какими-то уже азиатскими плясками, а почти
обнаженная девица на коленях у черномазого (так без прикрас в
больших городах сплошь и рядом называют кавказцев с рынков)
заливается безудержным смехом.

Приглушив магнитофон, как будто догадавшись о возможном ином
музыкальном предпочтении (за что им и большое спасибо!),
«влюбленные» с полсекунды оценивали меня, затем приветливо поманили к
столу; кавказец налил коньяку. Я хлопнул рюмашку и принялся
напряженно думать, как знаться с этими двумя, на каких
тонах; я давно не бывал в обществе, совершенно забыл, какие в
этом «обществе» вообще царят правила, что можно, что нельзя. А
вдруг меня сейчас погонят как таракана, – ежели я сделаю
что-нибудь не то, скажу не то, или на худой конец посмотрю
как-то не так, умножая в геометрической прогрессии – уже и в их
легкоплавких спонтанно головах – все свои запредельные
помыслы?

Тем не менее, я быстро наполнил тарелку снедью, что попалась на
глаза, и, махнув на всякое приличие и персональную (свою или
чужую) коммуникационную совместимость, принялся набивать рот
вкуснятиной – откушать под завязку я люблю, черт возьми! «А
если захотят общаться, – бодро рассудил я, – буду общаться.
Сам напрашиваться не стану!..» – и повалил в тарелку очередную
котлету – на вкус: из слепящей креативным неоном кулинарии
с проспекта (сразу видно: стряпух в этом доме нет, одни
диверсантки!).

Однако «молодые» уже не обращали на меня внимания (исключая редкие
колкие подсматривания девицы), они были поглощены друг
другом. Тогда я принялся с усердием сканировать их: случись бы при
мне сверкающие пенсне – поправил бы укромно и въедливо на
переносице.

На девице была накинута какая-то изжеванная желто-розовая простынка,
и то небрежно, с равнодушием, как бы подчеркивая, что здесь
«все можно», незачем скрывать «свой товар». Девка одной
рукой бесстыдно лезла черномазому в штаны, а другой –
поглаживала его волосатую грудь. При этом все заливалась и заливалась
прерывистым хохотом, что-то внушала своему избраннику,
мнимо грозя время от времени ему указательным пальцем.

Все эти манерные жесты и движения – брожения в психике расшатанной и
без того, которыми к тому же так и пестрят глянцевые
журналы и фильмы со «свободным» уклоном, – использовались нашей
проституткой не только как средство возбудить клиента, но как
и явное желание доказать миру, что она свыклась с ролью
продажной женщины, что себя она виноватой не считает, наоборот,
занимается важным делом – обслуживает посетителя, – что она
не какая-нибудь дилетантка, а самая настоящая
профессионалка, заранее знающая ходы в обращении с мужиком: сама создаст
веселый, непринужденный тон беседы, сама зальется, где надо
хохотом, сама полезет в штаны. И главное в этом во всем –
закрепить собственный же наивный штамп, взятый напрокат из
претенциозного (я вспомнил, так и есть) сериала телевизионного –
«Секс в Большом Городе». Ну, в общем, кругом театр, прежде
всего – перед собой. И это нервирует моих дотошных и
куртуазных масонов в большей степени.

Наконец, через долгие минут десять (совместно-коммунальных минут
десять, изнуряюще-коммуникабельных) в кухню ввалился Валерка.
Он буднично подмигнул лобзающейся парочке и деловито, но
почему-то с отдышкой, принялся выкладывать содержимое своей
бродяжьей сумки на стол – в общий котел. Затем уселся, выпил
стакан вина, как после трудоемкого затратного поприща, и, не
обращая внимания на дурашливую трескотню девицы, утерев со лба
две крупные капли пота ли, воды ли, внятно растолковал во
всеуслышание, но без всегдашнего своего изящества, почти
отстраненно уж, – мои обязанности на предстоящий вечер.

Мне следовало поесть-попить, а когда внутренне созрею, направляться
к «возлюбленной» – она уже ждет с нетерпением и на сегодня
полностью в моем распоряжении.

– …и без особых там философских прелюдий в твоем стиле! –
диктаторски заключил Валерка.

– А как же ты? – сочувственно вырвалось из меня. – Для тебя ведь нет
свободной дамы?.. Может, я в другой раз?.. Иди, иди, –
уступаю. – Оставил я без дружеского участия Валеркину
взмыленность и отрешенность.

– Ну что ты, старик, я эти задницы как облупленные знаю. – Он
пригнулся к девице, из последних сил жиганул ладонью по едва
прикрытой бледной ягодице. – Буду вот напиваться с айзером, – он
вяло протянул кавказцу руку, спросил имя. – Давай пей, жри и
катись к своей раскрасавице! – оскалился Валерка опять в
мою сторону. От его былой королевской стати – той, что
позитивно отличала на подвиг, – не осталось и следа.

– Может, она к нам сама выйдет? Ее Ира зовут, кажется?.. А если она
мне не понравится?..

– Как это не понравится. В твоем-то положении, с твоим-то
воздержанием?.. Нет, она миленькая, я уверен: в твоем, хе-хе, вкусе! –
Валерка сдал на глазах; прибавляя в себя винищем, и в
который уж раз, он вроде как добирал (стараясь, сам уж
догадывался) нужных красок.

– Она немного с шизой! – вдруг встряла полуобнаженная девица,
нескладно поправляя на себе простынку. – Не выходит к столу –
ожидает клиента в комнате. Не любит шумных компаний...
Ха-ха-ха-ха!.. – опять захлебнулась она вызывающим смехом, выказав
два ряда довольно редких зубов, подстать редкому
этически-эстетическому обличию.

Надо отметить, кавказец почти не выдавал своего присутствия. Он
осоловело клевал носом в ухо экзальтированной особе, сидевшей у
него на коленях, и что-то ей нашептывал. Иногда
проскальзывали нерусские слова, даже фразы, но девица заливалась и
заливалась хохотом, будто понимала. Единственное, что внятно
произнес кавказец, так это свое имя по просьбе Валерки, но я его
тут же забыл.

Смуглый парниша был в жутком расслаблении: видать, после полового
акта или обкурившись какой-нибудь дряни. Но ни анаша, ни вино
не в состоянии выжать человека, как выжимает его… женщина...

Мне предстояло сейчас то же самое: я должен направиться в комнату,
что слева по коридору (как объяснил Валерка), и в сексуальных
судорогах, беспрерывных поцелуях и лобзаниях добиваться
своего статуса – статуса мужчины, мужика, самца…

– Опять грузишься? Давай выпьем! – вдруг внедрился в поле моего
бессознательного Валерка, протягивая стакан с лукавым прищуром
Мефисто. – Или уже коленки трясутся? Хочешь удрать? – Слава
богу, Валерка приходил в себя; я узнавал знакомые устрашающие
и одновременно бахвальские нотки – да и в глазах
(повторюсь) появился живой искусительский бес.

– Глупости, женщина сейчас не помешает, – вполголоса оправдывался я,
радуясь за счастливое возвращение друга в реальность. – Мне
просто трудно воспринимать продажную женщину – моральные
страдания. Наверное, не привык еще. Никогда с проституткой не
спал – хотя часто и думал об этом…

И вдруг подумалось укромно еще о том, что вся мировая литература, –
русская и американская, прежде всего, да и французская, и
английская в том числе, – восстала во всю стать именно из
постели наложниц – большинство известных писателей пользовались
услугами жриц любви, не скрывали этого, даже афишировали…
однако проговаривать не стал.

– Расслабься! Все существующее, раз оно существует, – уже имеет
право быть! У всего есть закономерные предпосылки. Ха-ха-ха! –
припомнил Валерка чьи-то очень знакомые философемы и позы; он
даже наморщил лоб, многозначительно отмахнул жестуально
o’key. В точности я! Мне это импонировало: мой друг вновь в
игре – в своем обновленном теле королевских мастей – как после
реинкарнации обнаружился он в момент специальной комиссией
тибетской.

– Да, да, конечно, – кратко и кротко, по интеллигентному, ответил я
(было б сверкающее пенсне – поправил бы безобидно на чуткой
переносице), и опять ушел в себя, склонился над тарелкой.

Но тут встряла полуголая девка. Ее что-то покоробило в моих словах –
изменилась в лице, даже попыталась спрыгнуть с кавказца,
который был до того отстранен, что не заметил ее гневного
трепыхания – подкорректировал девчонку обратно, будто бы та
случайно потеряла удобное положение.

Она вдруг не мнимо пригрозила мне пальцем:

– Это мы-то продажные? Наглец! Сам ты продажный!.. Морда вроде
интеллигентная, говоришь – складно, а не поймешь простой истины!

– Интересно, интересно, – выступил из задумчивости я, обнаружив в
девке нечто большее, чем казалось раньше, когда она специально
строила из себя потрясную наложницу.

– Вот я и говорю, – напрашивалась проститутка на дискуссию, – вроде
интеллигент, а мозгов совсем нет!.. Ну, скажи: кто нас всех
сделал такими?.. Кто заставил нас, мало-мальски смазливых
девчонок, – идти на панель?.. Молчишь? Я отвечу. Да вы сами и
заставили. В вас корень зла!

– В мужчинах, что ли? – усмехнулся я; однако что-то меня зацепило всерьез.

– Да нет – не в мужчинах! – она раздражена моей непонятливостью. – В
том-то и дело, что не в мужчинах, а в таких, как ты! – она
ткнула опять в меня указательным с чертово-красным
отклеивающимся ногтем. – Такие, как ты, все позволили, все допустили!

– Ничего не пойму. Что позволили? Что – допустили? Бред какой-то! Ты
можешь по порядку? В чем я-то виноват – объясни спокойно?

– Я сразу догадалась, как только вошел, – что ты за гусь. Валерку
давно знаю, с первого взгляда он мне пришелся по сердцу –
настоящий товарищ, каких поискать! А ты – слюнтяй, интеллигентик
гнилой! По сторонам озираешься, думку гадаешь, презрительно
все оцениваешь, накручиваешь в мозгу – в общем, не
живешь... а шебаршишься, как червь...

– Это мои личные качества. Ты превратилась в проститутку – причем
тут я?

– Из таких, как ты, вечно недовольных, презирающих все естественное
земное, – и происходят всякие революционеры, демократы,
масоны! А вот они-то нашу матушку-Россию и уродуют – уже
замордовали – обкорнали всю! – подкидывают порнографию, свободный
секс и так далее. Они просто вынуждают нас, молодых баб, идти
на панель – только для того, чтобы купить лишнюю пару
колготок или сапог... Да, да, да, – чтобы не ходить с голой
задницей, я вынуждена сама участвовать в разрушении России,
разрушая ее нравственность!!!

Тут уж не выдержал я – залился вызывающим, гомерическим, не
свойственным мне хохотом, даже дремавший напропалую кавказец
встрепенулся по-индюшиному – вопросительно повел вокруг мутным
оком.

Действительно, была прекомичная сцена: полуголая проститутка на
колене своего трахателя рассуждает о России и масонах, не
понимая, что ее жалкая начитанность разными патетическими
листовками красно-коричневого уклонения – в этих раздолбайских
типично условиях, в борделе, – никуда не клеится, наоборот,
выглядит чем-то уродливым, безрассудным, напускным.

Сквозь смех проклюнулось и злорадство:

– Ты хоть представляешь – о чем говоришь, дура? Оставь нам с
Валеркой рассуждать! Займись делом. Видишь, приятеля твоего трава
забирает не на шутку!.. На таких, как ты – и рассчитывают
бывшие коммунисты, перекрашенные в патриотов, радетелей
отчизны. Обычная совковая пропаганда. Они хотят в вас пробудить
поистине ужасное, возмущенное… Именно все вы, объясни вам
бездну, в которую вы угодили, и укажи на врага, – броситесь все
крушить, восстанавливать старое! Вы собственный укор –
направите вовне, оправдываясь, что кто-то в вашем личном падении
виноват, какие-то масоны... Восстановление старого, однако, –
обернется для России еще большими безднами и бедами!.. Хотя
по большому счету все было и без нас решено изначально:
прибрать к рукам народную собственность, приватизировать, так
сказать, – затем восстановить жесткий режим, с небольшими,
правда, поправками, дабы охранить новых собственников, выдать
на-гора проект так называемой «Золотой России»!.. Но и
выходит многое сейчас наоборот – за всем и не уследишь, мозги
враз и не переправишь. Знать, масоны мешают, не иначе…

Сквозь горячку спора я совсем забыл, для чего вообще пришел сюда.
Просветитель, блин, политинформатор выискался!

Я глянул на Валерку, понял: он – единственный, кто сохраняет здесь
здравый рассудок. Его пробирал потаенный и управляемый
восторг. А вообще ему было дико, что я пытаюсь дискутировать с
потаскухой. Беспечно раскачиваясь на стуле, Валерка цедил
манерно портвейн, как виски двадцатилетней выдержки, и с
нескрываемой усмешкой следил большими синими, почти добрыми глазами
за нелепой перебранкой.

...Я еще попытался что-то разъяснить девице касательно лично меня, –
масонов и России в целом, – но в кухню уже вошла
превосходная и невозмутимая Марья Ивановна.

– Что-то вы расшумелись, – по-домашнему, мягко и пьяненько
произнесла она. – О чем речь? Проблемы надо решать...

– Они тут, Марья Ивановна, насчет масонов рассуждают, – ответил
кавалергардом Валерка, – никак не выяснят, кто столько дел
натворил в России.

Хозяйка широко раскрыла подведенные искусно и пряно глаза –
заглотнула наживку. Она поглубже запахнулась в домашний халат с
бархатным ободком, проворно уселась на свободный стул,
выключила, покривившись в сторону кавказца, магнитофон… Не знаю
почему, но я был уже точно уверен, что она только что вышла из
ванной; чем это они там с Валеркой занимались
десять-пятнадцать минут назад?

– Да, конечно, много набедокурили, – глубокомысленно ринулась в
водоворот спора полупьяная и почему-то предельно удовлетворенная
хозяйка борделя, – за двадцать лет не расхлебать каши...
Мой покойный Петрович, царство ему небесное, не дожил до этого
беспредела – вот уже тринадцать лет как помер. Но уже
тогда, когда только затевалась Перестройка, он говорил, прямо в
воду глядел: что Демократия до добра не доведет! России нужна
крепкая рука, ну, вроде Сталина, любил повторять мой
полковник. А дашь всем волю, каждый потянет вожжи на себя – бардак
бардаком!..

Тут меня опять пробрала истерика. Мне хотелось выть от дурноты.
Хозяйка публичного дома – и та лепечет против засилья Свобод, и
она кого-то обвиняет, но только не самое себя!

Мгновениями начинало казаться, что я заявился не в дом терпимости
удовлетворять свою похоть – мне чудилось, что я заглянул на
огонек в приятный и словоохотливый кружок, к давним друзьям на
посиделки; ведь все внешне-де прилично, исключая
полуобнаженную бабу, которая с самым серьезным видом треплется про
масонов. Не притон, а симпозиум!

……………………………………………………………………………

Вся страна превратилась в огромный публичный дом, в жалкую потаскуху
перед другими странами, – но шепчется на каждом углу, во
всем обвиняет неуловимых масонов (о, этот наивный,
сварганенный перманентно штамп!), ни черта не может с ними и с собой
поделать, а только заламывает руки, накидывается с упреками на
так же изжившую себя интеллигенцию.

Страна сама виновата в своем падении; народ сам виноват, что
допустил Ленина, Сталина, прочих деятелей... По молодости большой и
безрассудный этнос – русский – превосходящий другие народы
по потенциальным возможностям… допускает и огромные ошибки…
Но только эти самые сбои дают вероятность их не совершать в
перспективе. Чем больше промахов вначале, в юности (а у нас
сейчас именно сия пора) – тем гарантированней процветание в
будущем; мы просто болеем сейчас самыми что ни на есть
детскими болезнями, не пройти через которые нельзя...

Но, быть может, нет вообще «ошибок» и «не ошибок» (все это
логические условности), – а есть Неизбежная Фатальность
Происходящего, стремление к развитию, расцвету, – закономерное влечение к
свету, солнцу… Точно так же, как у растений нет
Объективного смысла (помимо имманентного – слепого торжества и влечения
к жизни, продолжению жизни), даже тогда, когда стебли
налились соком, распустили бутоны, – точно так и с
«Объективностью» стремления человеческого к процветанию: все равно ведь
опадут яркие лепестки! Все то, чем мы по ученичеству
восторгались, возводили в абсолют (отдельные культуры, человечество в
целом) – обречено, – рано или поздно расцвести и увянуть
впоследствии!

Смысл во всем (а, стало быть, страдание вечных школяров) есть только
для тех, кто непосредственно находится в том или ином
событии: митингует, либо с жадностью хватается за отдельный факт
– пишет репортаж, агитирует с трибуны; да и вообще – для
тех, кто доверяет возможности вклинить окружающий мир в слова и
фразы, кто пытается сузить мировой необъятный процесс – до
абстрактных форм того или иного языка... И вот, находясь в
этом сжатом, урезанном пространстве смыслов, на отрезке
одного события, вырванного из контекста единой априорности –
Всеобщего Геополитического Процесса Мысли и Миропредставления –
человек по недоразвитости ищет «ошибки» и «не ошибки», не
понимая, что это всего лишь голые схемы: многострастные ли
потуги патриота, который во всем своем наносном величии так же
необходим всемерному строю гармоническому, как и
демократические интеллектуальные амбиции либерала-космополита…

……………………………………………………………………………

Что-то меня опять занесло в «безудержное мышление»!

Я только хватаюсь за очередную мысль, которая приходит в голову,
например, по поводу «бездны, куда мы угодили», – как сразу
поглощает другая – «не допускающая никаких идей», так как все
концепции – блажь! Ведь любая идея – не достойна меня!.. Я
обязан констатировать всеми фибрами лишь факт самого себя – во
времени и в пространстве! Я выше всего умозрительного!
Что-то себе полагать – значит опять попадать в ловушку того, что
сам же и отрицаешь!!! Ха-ха! – мои внутренние масоны вершат,
видишь ли, гениальный проект: они очищают сознание,
разрушая старые установки и схемы; я – идеал Человека Будущего –
Русского Человека!

Я опять прислушался к разговору между девицей и хозяйкой, затем
перевел взгляд на Валерку. Друг мой уже явно скучал, был
сосредоточен на грибочке, тщетно стараясь догнать его вилкой.
Кавказец уснул, бережно поддерживаемый девкой, восседающей на нем
же и тарахтящей во всю катушку за Россию. Мне эти люди
порядком надоели, я наконец решился отправиться к своей
незнакомке.

– Вы не будете против, если я захвачу бутылочку вина? – учтиво
обратился я к хозяйке, указывая на Валеркино подношение.

– Да, да, конечно, – также сдержано улыбаясь, отозвалась Марья
Ивановна, – и салатика тоже возьми. У тебя ночь долгая, сынок,
силенки нужно держать!.. Хотя подожди, – подскочила со стула
она, – я сама отнесу… – и суматошно начала собирать тарелки с
едой; затем с деловитостью расторопной хозяйки таверны
направилась по заказу.

Помешкав с минуту, я отправился за ней, еще не догадываясь, какой
сюрприз уготовили мне мои масоны!

...От внезапного «думанья» вдруг просыпается странная энергия.
Поразмыслив над каким-нибудь предметом, выяснив предпосылки
волнуемого явления, я испытываю небывалый подъем, тайная энергия
настоящим девятым валом поднимается изнутри – требует
немедленной реализации. Находясь у себя в четырех углах, я начинаю
безудержно ходить вперед-назад; здесь же – иная
перспектива, и я рад, что придется весь свой пыл выместить на
незнакомке, которая дожидается за этой дверью – дверью, нарочито
опять прикрытой директрисой (прямо у меня под носом!) вдруг и
расшаркавшейся ни с того ни с сего в узком коридоре после
отбуксировки-то подноса – как в лучших домах Парижа, или даже
Лондона! Ай да Марья Ивановна – ай да Бодрая Корова!.. Все мы,
мужчины, тратим себя на баб; любые наши эмоциональные и
интеллектуальные выпады обречены развеяться под воздействием
секса – в объятиях жены или любовницы. Возможно, все это для
моих весьма достопочтенных женоненавистников звучит и
банально, но что делать – такова Природа...

(Окончание следует)