Проза

Проспект Мира

…на, наконец, на, – и моя станция, на… Проспект Мира, на!.. Уф-ф,
пронесло! Но, может, все еще статься! SOS!.. Примите всем
существом своим и несите: в любой момент нас может не стать! в
любой момент мы можем вылететь в трубу! обратиться горсткой
говна-на!.. Кошмар не оставляет человека ни на секунду!..

Я выплываю из вагона – мерно вливаюсь по течению в бурливый людской
поток. Рядом со мной уверенной говорливой стайкой держатся
упитанные московские школяры, под суетливое призыв-клокотание
своей нахохлено сдобной провожатой; сзади меня угребает со
скрипом на одном весле изможденный аскезой и несварением
желудка инвалид: быстро подтягивается ко мне, словно
привязанный на невидимой лебедке, – решил почему-то уже изменить
привычный маршрут сбора податей: будет теперь стоять у одной из
колонн станционного зала со своей неотразимой табличкой.

Всюду, со всех сторон, куда ни обрати свое вибрирующее, как
тончайшая струна, сознание, меня окружает месиво животворящей
субстанции: дышащей, чающей, неистово вбирающей в себя и все мои
индивидуальные порывы и прорывы – эксклюзивные ноты, аккорды
пробуждения. И никуда мне не деться от этого назойливого
соседства: ведь все мы, живущие в этом мире, обречены нестись
единым зычным потоком, преодолевающим все тягостные пороги, –
потоком, вливающимся неминуемо в единый бесконечный
посмертный коловорот бытия…

…Да, хороша эта станция, Проспект Мира Живых. Заботливой и умной
рукой вселенского архитектора смонтирована – занесена из
трепетного венценосного воображения в суровую животную же
реальность. Многие поколения советских людей, и вот уже нынешняя
постсоветская популяция москвичей и гостей столицы, с любовью
(а как же иначе) взмывает свой взор на все это великолепие –
резные мраморные декоры, фризы, пилоны, украшенные
барельефами на темы благоденствия Проспекта Мира Живых; украдкой, с
тайной любовью взирают вечно спешащие люди на стены перронов
из незабвенного красного нижнетагильского мрамора,
сталактиты люстр и настенных светильников. Я сам когда-то лупатым
подростком, прилежным неофитом совдепа, засматривался этой
мишурной красотой: формы бытия казались мне незыблемыми,
монументальными, – да так оно и было. Верилось, Проспект Мира Живых
спасет, если и не красота, то, по крайней мере, порядок и
точный расчет. Хотелось самому воплотиться в эту мраморную
стабильность, – сотвориться в себе таким же дворцово-нарядным,
статным, как и эти величавые венценосные пилоны; грезилось
закрепить беззащитную мякоть своего сознания в чем-то
устремленном в века, на многие поколения человеческих существ
вперед, – попросту говоря, хотелось превратиться в саму эту
станцию, стать ее мыслящим гранитом, жить вечно и непрестанно
объективировать каждой частью, каждой йотой осознающей
мраморной сущности – весь этот безграничный, вздымающийся,
багряный, венценосный Проспект Мира Живых: славить его беспрестанно
в своих стихах, поэмах, песнях!!!

«Граждане пассажиры! Не создавайте заторов на пути подступа к
эскалатору! Не загромождайте Этрант ПМЖ! О сумках и вещах, забытых
другими пассажирами, немедленно сообщайте дежурному по
станции!»

О, в состоянии ли был тогда подросток прозреть времена неодолимого
грядущего: триумф и разгул террористической угрозы на этой
лучшей из станций – Проспекте Мира Живых? О, эти стеклянные
глазки видеонаблюдения, вмонтированные повсюду, источившие,
что тля, некогда единую мраморную цельность… прозревающие
холодно и неотвратно и колкое каменное крошево, и известковую
пыль, забивающую глаза-окуляры и динамик-рот нашей станции… и
парные ошметки человеческих тел… и коричнево-черные кровяные
лекала повсюду – на поверхности некогда озерной глади
гранитных настилов под ногами…

Пассажиро-поток несет меня прямиком к эскалатору, мимо взлелеянных
еще с детства царственных интерьеров, мимо преследующих, что
сумасшедший с бритвою в руке, образов грядущего. Ох, это
безумное мельтешение немногосложных ритмов присутствия «здесь и
сейчас» – чающих единиц – как насекомые облепивших
плоскость скольжения жизни. Жесткая проявленность каждого из
участников грандиозного шествия, его уверенность в своем пребывании
в так называемой реальности – вызывает во мне кривую
усмешку, как и эта табличка с надписью: «Выход в город. Дворец
Спорта Оптимистский».

Я хочу прокричать, вам, люди: я никогда не принимал вас всерьез!!! –
и могу только сейчас об этом заявить открыто, признаться в
этом, наконец, и самому себе, а не юлить, оправдывая всю
вашу липовую цивилизованность, ссылаясь на «культурные» же
штампы – речения так называемых великих гуманистов из прошлого и
настоящего.

«О подозрительных и агрессивно настроенных гражданах срочно
сообщайте в линейное отделение милиции нашего Этранта!»

Я усмехаюсь вам, люди: – за то, что вы голодным косяком идете в мир
за событием и результатом! За то, что вы уплотняете этот
ранимый хрустальный мир моей мечты своим алчущим присутствием –
вот здесь и сейчас! За то, что тесно мне с вами из-за вашей
чудовищной назойливости, упования на телесный выигрыш! За
то, что все ваше массовое восприятие и диктует вам подобный
спрос – чтобы над вами всегда кто-то во всеуслышание…
потешался! За невыносимую тяжесть, с какой вы облепили мою землю
несуразными кропотливыми муравьями, за тихую серую массу и
психологию толпы, – смеюсь; за эти нелепо выбритые головы в
наушниках, – смеюсь; за чертово красные накладные ногти и запах
мусса для укладки волос, доводящий до спазм и тошноты –
смеюсь; за мобильные телефоны, мурлыкающие неотвязно вздорные
мотивчики из шлягеров, – хохочу; за прайс-листы в руках
менеджеров от жизни, выставляющих все и вся на продажу, начиная
от несуразных пустышек – жевательных резинок и презервативов,
– заканчивая высокоточным оружием смерти; за спросовую
литературу, шуршащую в метро и электричке, куда погружается, как
в омут, вся твоя интеллектуальная начинка, весь
интеллектуальный твой вектор, – за все, за все, что связано с тобой,
мой современник, – до слез, до колик хохочу, можно сказать,
рыдаю! И сманифестирую сейчас без обиняков: Жить тебе не
стоит! Вот, стало быть, как: что скажешь ты на это? – Не стоит
тебе жить! Тебе жить не стоит! Жить не стоит тебе!!!

«Повторяю: в случае выявления подозрительно настроенных лиц или
оставленных ими предметов срочно обратитесь к дежурному по
залу!..»

На вершине эскалатора я таки стопорюсь, оборачиваюсь всем навстречу,
создавая неразбериху пинков в живот и грудь, бестолковщину
мелко частных оскорблений: представляю уже, вероятно, то
самое «подозрительно настроенное лицо» и тормоз для несущейся
неизвестно куда гигантской сороконожки, задумавшейся вдруг
однажды о главной ноге… «…Смотрите же, смотрите, граждане,
пассажиры, что за дивная скульптура украшает наземный вестибюль
нашей горячо любимой станции!.. Смотрите же…» – широко
жестикулируя, пытаюсь я докричаться до всех. И сам уже смотрю
заворожено, запнувшись на полуслове.

Так и есть. Тот самый, запечатленный в металле и камне, –
вожделенный гость с широко распростертыми миру руками: желающий объять
необъятное, вобрать в себя весь плывущий навстречу людской
поток. (– Новый Христос? – Нет! – Ведь Новый Христос сидит в
Кадиллаке, курит сигары, меняет фраки, несколько раз на
дню; ему подносят диет-меню…) На челе же нашего нового знакомца
нет и тени страдания, лишь отпечаток блаженной улыбки,
обращенной ко всем и каждому. Вот он, как на ладони – доступный
и ясный Черный Человек с распахнутыми полами лапсердака и
проступающей плотной кольчугой многослойного пояса. И,
наконец, это громогласное, многократно усиленное неотвязным
станционным динамиком, проникающее во все поры нашего озабоченно
копошащегося у подножия чудесного монумента Здесь и Сейчас, –
пронизывающий истинный Логос: «Граждане пассажиры, да будет
Свет!!!»

Еще несколько фантастических мгновений – и мне представилась
(дополнилась) удивительная картина. Как в замедленной съемке предо
мной разверзлось следующее. Я, или очень похожий на меня
человек, высокий и статный, находящийся в самом эпицентре
пересечений смысловых магистралей и так называемых энергетических
потоков, по какому-то эстрадно-цирковому наитию, дремлющему
в истоках каждой человеческой души, ужасно зашедшийся в
блаженной улыбке, – распахивая полы своей новомодной силки,
высвобождается торжественно и неуклонно из кокона своих
одеяний; и вот уже и оно – чудо приспособление двадцать первого
века, мигающее всеми мыслимыми и немыслимыми огнями, –
серебряный пояс шахида, пленительной кольчугой охвативший вдруг торс
несогбенного человека… К нему тянутся со всех сторон руки,
много рук, и лица, близкие лица современников, взволнованные
и просветленные, молящие о скорейшем разрешении чего-то
главного, великого и торжественного. И наконец давно сулимое
чудесным исполином свершение – вспышка света, пронзительная,
всеобволакивающая, упразднившая вдруг всю суету ожидания –
вмиг и бесповоротно!

Действительно, ничто (и никого) уже нельзя было вернуть в прежнее
«человеческое состояние»: форма вещей, форма мира распалась,
как, впрочем, и форма восприятия человеком опостылевшей
реальности. В образовавшуюся воронку – к великому первоисточнику
хлынули души некогда мельтешащих по жизни и лабиринтам метро
людей: но теперь уже плавно и степенно, словно в
предощущении святых таинств слияния с Абсолютом.

Внизу же беспрецедентным мусором, осколками былых устремлений
сиротливо блекли растерзанные на оконечности тела покинувших мир
существ. Безалаберность российского первомайского пикника в
лесу могла бы сравниться по драматизму беспорядка, по
устремленности бросить, как попало, похерить использованные
емкости. Но здесь не было вины вновь обращенных в небеса: потребив
себя без остатка, они не по своей воле покидали свои
«обертки», глянцевые этикетки одежд и надкусанные взрывом мускулы
тел. В них, во вновь обращенных в небеса, была безропотность
и святая безграмотность подчинения неизбежному, триумфу
вожака, бесплотные сияющие слезы о неведомом.

Больше всех благодарили безмолвно лучезарного шахида дети. Покидая
свои добрые непогрешимые тела, они по взрослому соглашались с
новым выбором реальности, небеспочвенно уловив, что не так
давно, еще до их земного воплощения, их принимала в себя вот
такая же благодать и прозрачность, как и теперь. Неровной
цепочкой настраивали свой путь в неведомое прекрасное дети,
вырвавшиеся, наконец, из-под неотвязной опеки классной
руководительницы (цепко удерживающей в своих объятиях лишь Машу
Лукашенко), курлыча дивные свои прощальные песни
несостоявшейся юности. Явно опережая разряженный строй, несколько впереди
и слева, летел инвалид, словно по мановению незримого
кутюрье, обращенный в благоухающего метросексуала: рьяно
раздвигал он встречные облака, ловко орудуя костылем, преображенным
в светящуюся алебарду.

И лишь для некоторых новая ипостась представлялась особенно
устрашающей, пугающе неведомой: трем уже знакомым нам по вагону
молодым парням-менеджерам, замыкающим фланг правого звена.
Выстроив избитую схему достижения своей земной цели, уплотнившись
в ней, став ею, они, забыв юные грезы, всерьез постигали
теперь истинную реальность, словно бы в первый раз, всерьез
проникались ответственностью, вбирая в себя колоссальный
масштаб вселенной, при жизни их земной сузившейся в тривиальную
топографическую карту знакомой местности: карьера, деньги,
женщины, слава… Что там говорить, вселенная вдруг распахнулась
для всех в истинную свою ширь – стать и ширь; и, сознавая
свою сопричастность ей, каждый из покинувших свою земную
оболочку некогда мужчин, женщин, детей вбирал теперь в себя
новую оболочку, неизменно состоявшую из… Нового Смысла.

И вот уже стройный журавлиный клин потянулся далеко в неведомое –
каждой своей малой (великой) толикой вливаясь во вновь
обретенный Смысл, как когда-то вливался человек в собственное же
тело по пробуждению от ночного кошмара, соглашался с
интерьером и экстерьером своего жилища. (Вся земная жизнь и была тем
кошмаром: Этрантом ПМЖ!) Этрант Смысла давал каждому
особенное знание, дабы, вернувшись с очередным перерождением на
землю (в Этрант ПМЖ) в преображенном уже обличии, люди эти
становились мудрецами: на очередном витке, раздвигая горизонты
профанного знания, развивали Идею мироздания – каждый в своей
плоскости!

И только лишь одно существо прорвалось за Этрант Смысла –
преодолело-таки затяжной вселенский коловорот, обращающий все живое
вновь и вновь вспять (дабы по новой формировать качество
Этранта Жизни, составлять по новой смысловой калейдоскоп его,
вектор восприятия). Преодолев самый главный Этрант – Этрант
Смысла – существо это устремилось дальше, за пределы
представимого, за пределы знаковой системы и Логоса. Хотя сказать
«устремилось дальше» – это ничего не сказать, так как «дальше» –
это примитив захваченностью Смыслом мыслящего тростника.
Существо это оставалось здесь и сейчас, становясь всем, и в то
же время, отрекаясь от всего. Существо это взирало сейчас
перед собой бесконечную вереницу лиц на эскалаторе
(вглядывается оно пристально в каждое лицо, и вновь прогоняет тень
лица чужого с лица своего). Существо это в качественно ином
своем состоянии, нежели современники, – преодолевая в каждом
своем шаге Этрант Жизни и Этрант Смысла, – обратило свою
невесомую поступь, по выходу из метро, налево по Проспекту Мира,
прямо к музею Серебряного века, городскому дому-усадьбе
Валерия Брюсова. (Огненная книга раскрывается ночью. Шелест
звезд в шелесте переворачиваемых страниц. Психика,
испепелившись, покрывает пеплом простыню, подушку, одеяло. Здесь не
картины мира, здесь – мир. Первый лист дает безынформационное
постижение Вселенной, редко кому удавалось перевернуть его, все
принимали его за белый лист. Я есть, и в тоже время – меня
нет… Всегда сейчас, или – нигде и никогда!)

Подошло это существо к глухой железной калитке, легко справилось с
тяжелым засовом, вошло во внутренний дворик старинного
особняка, и там, в глубине небольшой аллеи с античными статуями,
пройдя к южному флигелю, распахнуло тяжелую дубовую дверь с
бронзовым медальоном – циркулем и перевернутым наугольником,
заключенными в кольцо; стало спускаться вниз по крутым
каменным ступеням, растворившись, наконец, в темноте портала.

Заключение

Из электронного послания неофита к мастеру.

Анатолий Степанович, здравствуйте!

Прежде всего, прошу прощения за столь внезапное вторжение в Ваш уже
по-новому устоявшийся жизненный уклад, в Вашу новую
«вербально-электронную» реальность – экран домашнего монитора,
клавиатура, мышь, сеть Интернет; но и Всемирная паутина, по
видимому, уже тесна как мир: и здесь путники на тропе Познания
зачастую пересекаются в виртуальном пространстве и на новых
высоких скоростях общения свидетельствуют свое почтение друг
другу.

Итак, по прошествии энного времени, траектории наших орбит грозят
пересечься по-новому, теперь уже в грандиозной компьютерной
вселенной (не есть ли это первый шаг преодоления Этранта
Жизни?!): я вновь с готовностью заявляю о себе, вхожу в фокус
Вашего видения, терпеливо ожидаю снисхождения с горних высот –
Мастера Духа к неофиту-выскочке.

Немного истории. От небезызвестных мудрецов города М., я в какой-то
степени дознался (ну, насколько это было возможно, поверх
всех барьеров секретности, титанически хмуря лоб до
пульсирующей в висках жилки, словом, поломал голову над сей мудреной
загадкой) о некоторых новых аспектах Вашего, Анатолий
Степанович, учения. Эти новые Ваши положения меня, конечно, чего уж
греха таить, заинтересовали, тем более, что нахожу я много
общего у Вас с нынешними моими размышлениями. Теория
Пракуризма (в свете новых этих Ваших положений) вдруг засверкала
точно алмаз, вдруг и приобрела те необходимые ей огранки,
которые делают любую стоящую концепцию окончательно полной и
всеобъемлющей (что из горней породы – бриллиант), заставляют
уже соотноситься с ней надолго и всерьез. Да, именно всерьез и
надолго!!! Ведь то, что мы имели раньше – почти
непререкаемый джентльменский набор поступатов: «Мир погряз в
Пракуризации, и наша задача эту Пракуризацию снизить, а затем вообще
одолеть! В этом наша славная миссия на Земле – славная миссия
славного региона!» – манифестировали Вы всегда в своих
работах, предназначенных не для общедоступного пользования. Во
имя Великого Общего Делания – призывались под союзные стяги и
Достойные Человеки из Прошлого. Но не доставало, не могло
еще пока быть главного всескрепляющего звена, центрального
аспекта во всей Вашей теории, а именно: во имя чего
посвященному брать на себя ответственность за судьбу мира? как
культивировать ему намерение не принимать, не соглашаться с
Пракуризацией во вне и втуне? что значит «не потребление» успеха и
результата в миру? как охранить природу и своего ближнего?
словом, как преодолеть в себе Пракуристического монстра?

Теория Этрантов теперь цементирует всю мистическую плоть Вашей
концепции. Я рад за Вас! Трудное и загадочное место пройдено! Вы
ставите теперь мыслящий тростник перед фактом: ЖИЗНЬ
НЕОБХОДИМО ПРЕОДОЛЕТЬ, так как преодоление само по себе того, что
насквозь Пракуризировано – и есть типичная черта нашего
происхождения, нашего путешествия во вселенной, задача выходца из
иного Этранта. Ведь все мы – выходцы из иного Этранта, и
здесь, на Земле – гости временные. ТАК ЛИ ГОВОРИТЕ ВЫ ЭТО?
Ведь все, чем располагают мудрецы города М., это игра в
испорченный телефон: какие-то лишь досужие догадки, домыслы, личные
сны, игра в символизм и Серебряный век.

Со своей стороны я ответственно заявляю-добавляю следующее: Этрант
Жизни наглухо, напропалую, по всем пунктам захвачен,
оккупирован Этрантом Смысла, и главная задача состоит прежде всего в
преодолении Этранта Смысла!

Анатолий Степанович, хотелось бы побеседовать с Вами в свете Новых
Положений Вашего Учения, относительно происхождения человека
и его миссии во Вселенной. Так уж, чтобы такого вечно
сомневающегося индивидуума, как я, удовлетворить окончательно.

С уважением, Ваш верный почитатель, неотступающий, хоть и в
некоторой оппозиции находящийся, брат А.

P.S. В ближайшее время намереваюсь посетить Санкт-Петербург и до
конца месяца прожить у родственников под Питером.

P.P.S. Анатолий Степанович, подскажите, где находится или хотя бы
как называется та Гора, с вершины которой можно выпрыгнуть за
круги Сансары?

6 февраля 2005 года