Онтологические прогулки

Начало

Ритуал – это пред-ставление, представление мифа, некий спектакль
для зрителей (в том числе для предков и богов). Ритуал – это постановка
мифологического сюжета, по-становка = подтверждение, воплощение,
утверждение сакрального события. Такая театральность ритуала вовсе
не является его недостатком. Сравнение и сближение ритуала с театром
скорее показывает архаические и мифологические корни театра, подчеркивает
его космогоническое значение.

Театр, так же, как и ритуал, инсценирует некие мифологические
события, архетипические сюжеты, общезначимые события и ситуации,
использует универсальные метафизические коды. Как и ритуал, театр
символическое делает конкретно переживаемым, смыслы наполняет
энергией. Катарсис вполне может быть соотнесен с религиозным экстазом
и мистическим трансом.

Театр отделен от повседневной реальности, противостоит ей. Театр
– это уход в условную реальность, которая постоянно напоминает
о том, что человек участвует в сверхчеловеческой драме. Задача
театра – игра на повышение ценностей, цель – заставить человека
вспомнить всё и вернуться в сакральное измерение бытия. Театр
показывает судьбу человека и его выбор на фоне вечности, перед
лицом хаоса и абсурда.

Театр – это миф, способ и форма существования мифа. И не только
современного мифа (мифов), а мифа вечного и абсолютного. Свобода
творчества в театре оборачивается неизбежностью всегда говорить
(играть) об одном и том же. Это – Единое, являющееся в многообразии,
вечно длящееся Начало и последние смыслы. Все разнообразие сюжетов,
тем и мотивов можно свести к одной вечной тайне: взаимоотношения
Человека и Бога.

В театре, так же как и в ритуале, многократно повторяется одно
и тоже представление, каждый раз с полной самоотдачей, как будто
действие происходит в вечности. Театр вырос из ритуала, и он в
каком-то смысле превосходит ритуал. Театр – это ритуал в свободной
форме и с неуловимым содержанием. Это миф, который каждый раз
сочиняется (вспоминается?) заново. Это ритуал, который созидается
в контрапост всем существующим ритуалам.

Театр тайно религиозен. В нем есть все: молитва, скрывающаяся
в комедии и шутовстве, надежда, рождающаяся в трагедии, смирение,
побеждающее страсти в драме. Театр – это сокровенное моление «неведомому
богу», неопознанное богослужение в безбожном мире, неочевидное
жертвоприношение бескровной жертвы. Может быть потому у театра
такие сложные отношения с официальными религиями, что они чувствуют
некую скрытую конкуренцию.

Театр часто обвиняют в притворстве, искусственности, иллюзорности
чувств. Будто бы за масками и костюмами скрывается ложь и внутренняя
пустота. Различные символы бесконечно отсылают друг к другу, теряя
всякую связь с реальностью. Однако ритуальные и театральные маски
не просто символизируют какого-то героя, а выражают некую сущность,
воплощают ее в реальность.

Театральное действо онтологично, оно изменяет реальность не только
косвенно, влияя на чувства зрителей, но и непосредственно, воздействуя
на различные сферы бытия как ритуал. Символическое становится
реальным, приобретает самостоятельное существование. Театр творит
виртуальные миры и заставляет поверить в их реальность, тем самым,
превращая их в действительность.

Однако, в отличие от ритуала, который тяготеет к закрытости, герметичности,
тайне, театр, наоборот, стремится все скрытое сделать явным, видимым,
открытым. Театр делает сокровенное откровенным. Ритуал Откровение
показывает сокровенно. Тайные ритуалы обладают наибольшим эффектом.
Тайное – всегда ценнее, фундаментальнее.

Маска ритуала скрывает частного человека, чтобы показать всеобщее,
универсальное в человеке. Маска придает ему дополнительную, новую
сущность. Первоначально страшные маски отождествляли участников
ритуала с тотемным животным. Затем маски стали символом власти,
причем тайной власти, их надевали члены тайных мужских союзов.

Вообще в мифе есть что-то мужское. Логос, космос, порядок, день,
Солнце, свет – мужские категории. Бог–творец, демиург, первопредок,
культурный герой – это мужчины. Универсальность и тотальность
мифа, его экспансия – это мужские черты. Утверждение воли, силы,
власти – мужские задачи, а в ритуале есть что-то женское: сохранение
ритуала, повторение, традиция, вкус к частностям и мелочам.

Важное место в мифе занимают стихии: земля, вода, воздух, огонь
и свет. Они не только выполняют роль материала для творения мира,
что уже само по себе подчеркивает их исключительное значение,
фундаментальный статус. Стихии имеют ценностные характеристики,
задают онтологические уровни – Земля и Небо.

Исключительное место в мифах о творении занимает свет. Свет исходит
сверху, т.к. источник бытия – вовне, свыше, снаружи. Божественный
свет – это ровное, равномерное свечение, сияние. Это прямой свет,
свет истины.

Такие же смыслы воплощает ритуальное опьянение. Вообще любое застолье
совершается как церемония, священный обряд, где стол – алтарь,
жертвенник, общая еда – коллективное тело, питье – наша кровь.
Мы с тобой пуд соли съели, мы пили вместе, следовательно, «мы
с тобой одной крови, ты и я». В опьянении происходит братание,
единение, устанавливается кровное родство, общая судьба. Тамада
выполняет роль жреца, а тосты соответствуют магическим формулам,
чтобы заговаривать беду, приманивать удачу, богатство, счастье.

Конечно, нужно разделять сакральное опьянение и профанное, однако
различить их практически невозможно, так как в каждом случае пьянства
можно обнаружить мифологические мотивы и религиозные смыслы, любая
пьянка бессознательно строится по священной модели. У человека
есть потребность особо отметить хорошие события, выделить судьбоносные:
рождение, свадьба, похороны, и что-то противопоставить неприятностям
и несчастьям. В празднике и через опьянение любое отмечаемое событие
автоматически подвергается сакрализации.

Чтобы разобраться в этом феномене, рассмотрим семантическую нагрузку
понятия «вино». За тысячи лет накопилось множество смыслов, ассоциаций,
сюжетов, мотивов, связанных с вином. Они пересекаются, накладываются
друг на друга, но общую логику можно проследить и даже обнаружить
удивительное единство представлений среди самых разных народов
и эпох. Из этого можно сделать вывод об архетипической структуре
этого смыслового комплекса и его фундаментальности.

Прежде всего, вино – энергия Солнца и сок земли, то есть кровь
земли и поэтому обладает особой силой. Тогда употребление вина
предстает как участие в движении природных сил, жизненных соков,
космических энергий, как поддержание жизни. Вино – самая сакральная
из всех природных субстанций. Это двойная субстанция: вода + огонь,
огненная вода или жидкий огонь. Вино как вода очищает, омывает
душу и, как огонь, выжигает всего нечистое. В опьянении совмещается
крещение водой и огнем, т.е. духом. Хотя вино не может гореть,
но водка горит чистым пламенем без дыма. И водка согревает изнутри,
ее огонь – внутренний, скрытый, сокровенный, таинственный.

Вино можно соотнести с первозданными водами, которые в понимании
древних тождественны материи. «Я бы пил и пил, я бы выпил все,
над чем летал Дух» (БГ). С другой стороны, с огнем ассоциируется
эрос, логос, небесный огонь и свет. Таким образом, вино = материя
+ дух, материальный дух, духовная материя.

В мифах и сказках часто упоминаются мертвая и живая вода _ ⁶.
Этот символ можно понимать по-разному, но больше всего для него
подходит вино, которое убивает и воскрешает, забирает и возвращает
здоровье, молодость, жизнь. Герою сначала надо выпить мертвой
воды, потом живой. А у нас на практике всегда получается наоборот.
Мы торопимся выпить вино как живую воду, а потом оно становится
для нас только мертвой водой _ ⁷.

В опьянении воплощается судьба, рок, фатум. Вино исцеляет и может
погубить, возносит и бросает в бездну. Вино и водка – это одновременно
лекарство и яд (на др.-гр. одно слово – pharmakon), горькое лекарство
и сладкий яд, отрава для тела и исцеление для души. Вино – это
смертельное лекарство и спасительный яд, лекарство, которое может
умертвить (в него удобно подсыпать яд – «не пей вина, Гертруда» _ ⁸) и яд, который может облегчить душу.

Может быть, алкоголь – это квинтэссенция, «пятая сущность» алхимиков?
Кстати, именно они открыли чистый спирт (spirit=дух), идеальный
растворитель. Так и в опьянении происходит растворение личности,
исчезновение Эго, совершается возгонка телесного существа к духовному,
трансмутация человека.

Итак, вино сочетает в себе противоположные качества, несет в себе
различные космические стихии, огромную энергетику, имеет уникальную
ценность и поэтому опасность. Пить вино – значит участвовать в
круговороте сакрального в природе.

Во всех мифологиях вино известно как напиток, пища богов: Сома,
Амрита, Нектар, Амброзия, причем смысл названия всегда одинаков
– напиток бессмертия, преодолевающий смерть, не-смерть. «Но в
этих реках такая вода, что я пью, не дождавшись тоста. Мы пили
эту чистую воду, и мы никогда не станем старше» (БГ). В тантризме
вино – вода причины, вода мудрости. Этот божественный напиток
охраняется богами, в нем сконцентрирована магическая сила, и он
даруется лишь герою.

Вино возносит человека на седьмое небо, где он соучаствует в пире
богов. «Сказываю же вам, что отныне не буду пить от плода сего
виноградного до того дня, когда буду пить с вами новое вино в
Царстве Отца Моего» (Матф. 26, 29). Во время застолья люди делают
то же, что и боги на Олимпе, как боги, вместе с богами. Совершается
жертвоприношение вина богу (нужно было плеснуть из чаши), и богам
желанна такая жертва. Со всей возможной торжественностью творится
некое священнодействие по образу и подобию пира небожителей, воплощающее
высшие ценности.

Пить – это значит участвовать в отсчете времен, лет, эпох. Пить
– это значит призывать сакральные смыслы, воплощать высшие ценности,
связывать наш мир с божественным. Пить – это значит почитать творца,
славить создателя. И мы, когда пьем, отмечаем юбилей сотворения
мира, одобряем и поддерживаем, присоединяемся к торжеству, разделяем
восхищение, приносим свою жертву на алтарь.

Первое чудо Иисуса Христа на свадьбе в Кане Галилейской связано
именно с вином, которое Он дал гостям, чтобы праздник продолжался.
Апостол Павел говорит: «Едите ли, пьете ли, или иное что делаете,
все делайте во славу Божию» (1 Кор. 10, 31). Пьющий пред лицом
Господа Веничка восклицает: «Раздели со мной трапезу, Господи» _ ⁹.

Кроме вина, есть еще одна субстанция, в которой соединяется вода
и огонь. Это кровь. Следовательно, вино подобно крови, а по своим
чудесным и страшным свойствам, именно крови божества. Кстати,
если красное вино символизирует кровь, а кровь есть носитель души,
духа; тогда прозрачная водка – дух в чистом виде.

Многие мифы о сотворении мира описывают принесение в жертву первочеловека
или божества в начале времен. Мир творится или воссоздается из
частей расчлененного божественного тела и проливаемой крови божества.
И если религиозные ритуалы, жреческие церемонии – это повторение
творения мира, то это и соучастие в первичном жертвоприношении,
в заклании божества. Этому соответствует понятие «теофагия» –
поедание частицы божества, приобщение к богу через его поедание,
присвоение.

На Тайной Вечере было сказано: «ядите: сие есть Тело Мое, пейте
все, ибо сие есть Кровь Моя Нового Завета, за многих изливаемая
во оставление грехов» (Матф. 26, 26-28). И в память об этом православные
причащаются хлебом и вином, веря, что на литургии действительно
происходит пресуществление вина в кровь Христову. Употребление
вина – это причастие Божеству, принятие Его жертвы, искупление
грехов.

Опьянение вином подобно опьянению Богом, их можно перепутать.
Ной – первый пьяница – был самым праведным человеком. И его опьянение
было не от вина, это священное опьянение от богообщения, которое
нам уже не доступно. Опьянение вином чем-то похоже на состояние
боговидения, но оно не заменяет, а лишь подменяет подлинное богоприсутствие.
Но у нас сохранилась подсознательная память о святости опьянения
и осторожное и даже нежное отношение к любому пьяному.

Подведем некоторые итоги: боги пьют вино, божественный напиток;
боги дали вино человеку, обычно герою; вино есть кровь бога, кровь
высшей жертвы; вино причастно божественной реальности; вино –
принципиальный элемент для сотворения мира и удержания мирового
порядка (вспомним, как в древнеиндийских мифах боги добывали сому);
вино – проводник, посредник для приобщения человека к божественной
реальности; жрец приносит вино в жертву богам; человек, когда
пьет, также совершает жертвоприношение, священнодействие, таинство.

И сейчас люди пьют, как будто исполняют священную обязанность,
свой «конституционный долг». Пьянство предстает как служба, некое
служение, самопожертвование. Как будто по каким-то высшим законам
положено пить, не хочется, а надо. Когда люди вместе отмечают
праздник, то быть трезвым – неприлично, некрасиво. Здесь главное
не результат, а участие. Непьющий на празднике человек – ненормальный,
ренегат, изгой.

Итак, в мифологии праздник понимается как способ общения человека
с богом, то место и время, где они встречаются и воссоединяются.
Это происходит реально и не может быть подвергнуто сомнению. Однако
в ритуале нет никаких критериев реальности происходящего, подлинности
ожидаемой реализации. Требуется лишь верить, что на нашем празднике
все произойдет как надо и то, что должно случиться – свершится.
Такой подход может превратить символический смысл праздника именно
в символический, т.е. оторванный от действительности.

Отметим ограниченность мифологических представлений о празднике
и опьянении. Преодоление хаоса и победа над злом предполагают
лишь обновление бытия, возвращение от хаоса к норме, но не создают
ничего нового, небывшего. Есть только возвращение того же самого,
новое повторение старого, вращение по замкнутому кругу. И опять
боги оставят людей, снова будет упадок, все вернется на круги
своя. На празднике не происходит никаких радикальных и необратимых
изменений бытия, полного и окончательного преображения космоса
и человека.

Ритуал может выполняться механически. При всем внешнем подобии
высшим образцам, сущность человека остается той же. В мифологическом
мышлении считается, что сакральное настолько близко к человеку,
что не требуется никаких специальных усилий, чтобы установить
контакт с богами. Вообще не идет речи об обожении человека (теозисе),
но только о богоявлении (теофании). Хотя опьянение создает впечатление
богоприсутствия, оно может оказаться иллюзорным.

Идеал мифа ограничен – это установление порядка и нормы, это гармония
космоса, постоянство природных циклов, полнота жизненных сил и
не более того. Та же земная жизнь, только более сытая и приятная.
Человек остается самим собой. Все в принципе известно, ожидаемо,
все – «человеческое, слишком человеческое». Здесь нет места спонтанности
и свободе, вдохновению и творчеству, порыву и созиданию. Даже
на празднике нет экстаза, транса. Ритуал легко вырождается в церемонию.

Задача праздника как ритуала – сделать видимым невидимое, т.е.
еще раз воспроизвести в наглядной форме сакральное событие, бывшее
лишь единожды. А праздник как церемония сохраняет только внешнюю
оболочку, утеряв первоначальный смысл. Он имеет строгую форму,
четкую структуру, сюжет, длительность, начало и конец. В церемонии
у каждого есть своя роль, определено место, все подчинено одной
цели, выучено, доведено почти до автоматизма. Над таким праздником
довлеет обязательность, официальность (как в коммунистической
мифологии). После церемонии не остается ничего, кроме чувства
выполненного долга.

В ритуале чудо подразумевается, но это не случится прямо сейчас,
иначе оно бы разрушило весь размеренный ход церемонии. Чудом будет
начало нового годового цикла, все будет как всегда и ничего сверх
того не ожидается. Такое понимание чуда можно назвать натуралистическим.
Сверхъестественным чудом считается естественный ход природных
и священных событий. Боги и души предков настолько близки к людям,
что постоянно участвуют в жизни коллектива (охота, урожай, лечение
больных) и никаких особых чудес быть не должно.

3. Магия. Экзистенциальный смысл праздника и опьянения. Карнавал

Однако внутреннее содержание праздника не исчерпывается формальным
воспроизведением мифа и не сводится к простой церемонии. Даже
архаический праздник – это всегда нечто большее, чем ритуал. В
человеке неистребима потребность в экстазе и трансе, в чем-то
большем, чем он имеет сейчас и может иметь в будущем. В празднике
человек ищет не возвращения к норме, а превосхождения нормы. Примером
такого праздника может служить карнавал. После Бахтина _ ¹⁰ писать
о карнавале как-то неловко, однако нам придется подробно рассмотреть
карнавал, чтобы сравнить его с ритуалом и в дальнейшем противопоставить
ему другие типы праздников.

В отличие от прагматического и мифологического представлений о
празднике, где задачей было достижение полноты бытия, целью карнавала
является достижение избытка бытия. Карнавал устроен так, чтобы
принимающий в нем участие забыл о своих проблемах и горестях,
о слабости и ограниченности, о болезнях и смерти. На празднике
человек ведет себя так, как будто он бессмертен и всемогущ, для
него нет ничего невозможного. И на самом деле он начинает чувствовать,
что уже переполнен силами, энергиями сверх всякой меры, и даже
пытается освободиться от этого излишка.

Обычно бывает так – человек после работы приходит на праздник
уставший, чуть живой. Ему бы лечь поспать. Но вот заиграла музыка,
все выпили и ему уже хочется петь и плясать. Откуда появились
силы? Да не просто силы терпеть эту жизнь, а буйство сил, переполнение
через край. Приятное переполнение, которое невозможно держать
внутри и требуется излить, разрядиться, выбросить излишек сил
и энергии, причем нет никакого очевидного источника этих сил,
ведь их только что не было, и человек не успел отдохнуть, накопить
энергию. Этот источник нечеловеческих сил можно назвать экзистенциальным.

Есть тайна карнавала – как в маленьком и слабом человеческом существе
вдруг воплощаются космические силы, природные стихии, безграничная
энергия? Все это ему не принадлежит по его природе, но в этот
момент человек сливается со стихией праздника, становиться чистой
экзистенцией. В празднике человек больше чем он есть, он преодолевает
свою ограниченность, выходит за рамки своей сущности. Стихия праздника
его подхватывает и несет, человек уже не принадлежит самому себе.

В празднике парадоксальным образом сочетаются индивидуальность
и коллективность, эгоизм и самоотдача. С одной стороны, хочется
остаться самим собой, но меня должно быть много, очень много.
Чтобы мощь моего бытия могла покрыть любые издержки, подмять под
себя все, победить, побороть все чужое, плохое, все пересилить,
переварить. Я переполнен самим собой и уже хочу выплеснуть себя
вовне.

С другой стороны, хочется освободиться от личности, от своей истории,
прошлого и будущего, остаться только в «здесь и сейчас». Участвующему
в празднике хочется забыться, погрузиться в коллективное бессознательное,
уйти в глубину к первичным архетипам, раствориться в едином теле,
в общем экстазе, отдать свое тело потоку жизни. Тогда ничего не
страшно, даже смерть. Она лишь предоставляет возможность освободиться
от своей ограниченной сущности, сделать ее бесконечной.

Праздник – это способ получения избытка сил, энергии, бытия и
одновременно возможность избавления от этого излишка. Чрезмерность
не менее мучительна, чем ущербность. В празднике совмещается присвоение
бытия и трата своего бытия. Одновременно происходит превращение
внешнего во внутреннее (присвоение бытия) и превращение внутреннего
во внешнее (экспансия бытия). Присвоение переходит в отторжение,
хочется сделать бытие своим и тут же избавиться от него. Получается,
что во время праздника человек как бы перерабатывает бытие, перепахивает
его, заставляет бытие двигаться, меняться, становиться, обеспечивает
круговорот бытия.

Праздник – это автономный процесс, не требующий специальных внешних
условий. Праздник самогенерируется, появляется из ничего и получает
неисчерпаемую энергию из ничто. Этим он опять сходен с процессом
творения мира, теперь уже в библейском изложении. Праздник не
детерминирован, а телеологичен, нет причин праздника, есть цель.
Праздник – причина самого себя, causa sui. Поэтому нужно искать
ответ не на вопрос «почему?», а «зачем?». Однако цель праздника
тоже не очевидна, она неописуема, может быть, запредельна.

Неисчерпаемость энергетики праздника делает его привлекательным
для достижения других (ложных) целей. Пережитое в празднике ощущение
могущества оказывается слишком соблазнительным, чтобы не попытаться
обрести его навсегда. На желании человека любыми средствами увеличить
свою онтологическую мощь основывается такая сфера человеческого
бытия, как магия.

Магией мы будем называть такое отношение человека к бытию, когда
желаемое берется силой, техническими средствами. Знание связей
и закономерностей в мире естественном или сверхъестественном позволяет
осуществлять власть над этими мирами. Бытие используется, потребляется,
присваивается. Человек, каков он есть сейчас, проецируется на
внешний мир, претендуя на власть над всем бытием и не считаясь
ни с чем, кроме своих желаний. Современная наука и производство
тоже попадают под это определение.

Однако в классической магии для достижения рациональных целей
кроме технических приемов также используются иррациональные, не
контролируемые сознанием феномены. Это всевозможные трансы, экстатические
состояния, в которых происходит прорыв уровней бытия. В карнавале
присутствует много элементов, присущих и магии. Это телесность
и сексуальность, музыка и экстатические пляски.

Магические практики используют праздник как инструмент для входа
в транс, как способ концентрации энергии многих людей и направления
ее в нужном русле. Магия эксплуатирует праздник, пытаясь поставить
его под контроль, использует в прагматических целях. Но праздник
сам по себе бескорыстен. Он больше чем то, что после него остается.
Праздник представляет из себя самостоятельную ценность, не зависящую
от конкретной пользы. Праздник может дать нечто такое, что было
бы невозможно даже ожидать.

Магия обедняет не только праздник, но и все бытие. Для магии мир
– чужой, враждебный, в нем нет любви. Своеволие и самовластие
магии извращает праздник, превращая его в оргию. Вместо полноты
отношений с миром в магии остается только «я хочу», вместо ритуального
благоговения перед высшими силами – «выше меня нет ничего и никого»,
вместо благодарного принятия даров, посылаемых небом и богами
– «я хочу овладеть всем».

Магия нужна тому, кто ни в чем не уверен, ни во что не верит,
никому не доверяет, ничему не верен. Не уверен в своих метафизических
правах, в своих силах и возможностях, чувствует себя песчинкой,
потерянной в чужом и страшном мире. Не верит в высший смысл мироздания,
в божественное происхождение мира. Не верит в благодать, которая
может снизойти когда угодно и все преобразить. Не доверяет своей
судьбе и хочет ее изменить, не видит смысла в испытаниях и страданиях.
Не верен своему пути, своему долгу, не желает видеть своего предназначения
и промысла Божьего.

Магия нужна тому, кто боится жизни и боится смерти, кто слаб и
слеп. Магия дает силу и власть, но, по большом счету, человек
все равно остается бессильным, потому что он не может открыться
высшей силе. Магия нужна тогда, когда человек пытается удержать
свое бытие, вместо того, чтобы позволить бытию держать человека.
Он работает над бытием, пытается заслужить определенный статус
вместо того, чтобы получить все в дар. Маг постоянно пребывает
в борьбе, находится с мирозданием в состоянии войны и поэтому
его поражение неизбежно.

Мистик чувствует себя своим в бытии, родным, возлюбленным, сыном
Божиим, царем, которому можно все и все прощается. Маг чувствует
себя чужим в бытии, посторонним, изгоем, тварью, рабом, который
ни на что не имеет прав, может только украсть и неизбежно будет
за это наказан. Человек может довериться стихии праздника только
в том случае, если он верит в божественное покровительство, в
высший смысл, превосходящий все наше разумение, больший, чем добро
и зло, жизнь и смерть.

Карнавал в значительной степени магичен и поэтому амбивалентен.
По сравнению с ритуалом он дает реальное ощущение силы, личного
могущества, полной свободы. Вместе с тем он погружает человека
в состояние неопределенности, стихийности, хаотичности, которое
может быть разрушительным. Карнавал соблазнителен и опасен. Стихия
карнавала вовлекает, заманивает, затягивает в свое поле всех и
все, что есть вокруг. Праздник – это грандиозное, завораживающее,
потрясающее, шокирующее зрелище. Это скандальное, провокационное
событие.

Зритель чувствует энергетику праздника, огромную мощь воплотившихся
природных стихий и хтонических сил. Зритель не может не стать
участником карнавала, не поддаться иррациональным импульсам. Карнавал
обычно происходит ночью, чтобы было легче отключить сознание и
отдаться подсознательным влечениям. Темный свет карнавала делает
невидимым то, что при свете дня было бы соблазном, грехом, падением.
Обжорство, пьянство, промискуитет, мат являются неотъемлемыми
элементами карнавала.

Карнавальное переворачивание, выворачивание наизнанку меняет местами
низ и верх, раба и господина. Карнавал превращает зло в добро,
смерть в жизнь, но все может повернуться и в обратную сторону.
В опьянении праздником человек теряет свою сущность, приобретая
взамен огромную энергию. Маска переодевания граничат с половой
травестией. Карнавал целенаправленно разрушает нормы и установки
дневного сознания, чтобы в хаотическим движении, кружении и переворачивании
освободить внутреннюю экзистенциальную энергию, а будет она созидательной
или разрушительной заранее не известно.

Карнавал можно рассматривать как развитие, дополнение праздника
как ритуала. Принципиальной особенностью карнавала является моделирование
хаоса, который в ритуале понимается лишь как временная помеха
и преодолевался как внешняя враждебная сила. Однако если космический
порядок нарушен и требуется новое творение, пересотворение, то
сначала мир должен быть возвращен к первоначальному состоянию
хаоса. Это возвращение к первобытному хаосу, к состоянию до сотворения
мира и реализуется на одном из этапов карнавала.

Хаос – это такая вещь, которую нельзя оставить без внимания и
контроля. Хаос должны воплотить сами люди, чтобы ввести его в
определенные границы. Лучше самим организовать хаос, на время
отдаться стихии разрушения, чтобы потом как бы изнутри победить
его. «Праздник своей структурой воспроизводит порубежную ситуацию,
когда из Хаоса возникает Космос. Он начинается с действий, которые
противоположны тому, что считается нормой, с отрицания существующего
статуса и заканчивается восстановлением организованного целого» _ ¹¹.

В ритуале возвращение к хаосу символизировалось в жертвоприношении.
Расчленение тела животного «как бы доводит работу хаоса до конца,
до некоего нуля космичности» _ ¹². Жрец, совершающий жертвоприношение,
прошел специальную подготовку и принимает на себя всю ответственность
и опасность соприкосновения с хаосом. В карнавале каждый участник
сам рискует разрушить старый порядок, отказаться от своего социального
статуса и погрузиться в царство темной свободы.

Можно перейти от старого порядка к беспорядку через ритуальные
нарушения нормы в специальных церемониях ругани, кощунства, где
сохраняется контроль над ситуацией, и хаос удерживается в некоторых
рамках. А на карнавале позволяется спонтанное проявление стихийных
сил через всех и каждого. Человек доверяется высшим силам, когда
личная судьба становится лишь частью универсального космического
закона и нечего бояться. В такой перспективе добродетель неотличима
от греха, а смерть от жизни.

На карнавале антисоциальные поступки совершаются с такой легкостью
и невинностью, что человек как бы возвращается к состоянию до
грехопадения. Парадоксальным образом хаос ближе к раю, чем люди
в сегодняшнем, падшем состоянии. Райское состояние блаженства
непосредственно примыкает к изначальному хаосу и отделено от него
«лишь» моментом творения мира. Этот момент соединяет эти два онтологических
состояния и, одновременно, противопоставляет их.

Есть даже некоторое сходство между хаосом и раем, заключающееся
в отсутствии внутренней структуры, неделимости на части и уровни,
нерасчлененном единстве; то, что может быть названо – Единое _ ¹³.
Хаос и рай непроницаемы для взгляда и сознания внешнего наблюдателя
и поэтому для него не различимы. Но изнутри отличия принципиальные:
в хаосе возможно все и все гибельно; в раю можно все и все спасительно.
Хаос и рай противостоят законосообразному порядку, профанному
бытию, только с разных сторон. Хаос – это беспорядок, рай – сверх-порядок.
Хаос – стихия и произвол, разрушающие порядок и закон, а рай –
это благодать, превосходящая и преобразующая порядок и закон.

Хаос и рай схожи бессобытийностью. Только хаос – это бессмысленный
и бесцельный поток, нерасчленимый на события, а рай – это сверх-событие,
такое состояние, когда все возможные события уже случились, исполнились.
Поэтому хаос и рай вне времени, вне истории, вне становления бытия.
Хаос до становления, рай – после него. Хаос и рай непознаваемы,
там нет ничего, что можно было бы узнать и узнав, остаться живым.

Праздник – это нечто среднее между хаосом и раем, это попытка
превратить хаос в рай сразу, минуя все промежуточные состояния.
Этим праздник подобен акту творения мира и одновременно – концу
света. Праздник пытается мгновенно отменить, упразднить старое
и воплотить, утвердить новое безо всяких переходных форм. «Се,
творю все новое» (Откр. 21, 5) _ ¹⁴.

У карнавала свободная форма, открытая структура, неопределенная
длительность. Карнавал снимает ограничения, раздвигает рамки,
увеличивает масштаб, всё позволяет и поэтому всё возможно. В ритуале
человек воспроизводит свое представление о мироздании и божестве.
В лучшем случае эти представления получены свыше через шаманов,
пророков, жрецов; в худшем – с искажениями от предков. А на карнавале
человек ожидает непосредственного откровения, открыт новому, готов
к чему угодно. Он освобождается от критики, предзаданности, ожиданий,
настроен на встречу с Другим, Иным, готов ему открыться, довериться,
отдаться.

«Во время праздника снимаются «законосообразные» правила поведения.
Отказ от них как руководства для поведения, преодоление их во
имя разрыва с рабством объективации и обретения состояния высшей
полноты, реализации своей судьбы имеет место при выходе человека
в сферу свободы, которой он может ответить только своей открытостью,
т.е. ее, свободы, приятием. На этом пути человек выходит за пределы
любого «законосообразного» эмпирического опыта (и знания), сознательно
или бессознательно избирает неопределенность, полагаясь не на
«законы» жизни, а на высший смысл мира и на свою сопричастность
ему, в конечном смысле – на свою способность внимать этому смыслу
и в зависимости от этого строить свое поведение» _ ¹⁵.

Праздник дарует человеку свободу. Свобода – это возможность мгновенного
удовлетворения всех желаний. Поэтому они быстро исчерпываются,
и вскоре человек с удивлением ощущает отсутствие конкретных потребностей.
Свобода – это когда ты чувствуешь, что можешь все и поэтому уже
ничего не надо, все у тебя может получиться и можно даже не проверять.
Свобода и есть цель и результат карнавала. Свобода – это легкость
бытия, когда иго – благо и бремя – легко. На празднике все желанно,
все в радость.

Свобода – это отсутствие границ и пределов, открытые горизонт
и вертикаль. В пространстве свободы нет греха и вины, нет суда
и наказания. Любое свободное действие является творчеством и поэтому
оправдано. Праздник дает человеку опыт свободы. Праздник освобождает
человека от царства необходимости, от воспоминаний о прошлом и
заботы о будущем, все желания могут исполниться здесь и сейчас.
«Итак не заботьтесь и не говорите: что нам есть? или что пить?
или во что одеться? Ищите же прежде Царства Божия и правды Его,
и это все приложится вам. Итак не заботьтесь о завтрашнем дне…»
(Матф. 6, 31-34).

Праздник – это дар бытия человеку, дар беспричинный и бескорыстный.
«Жаждущему даром дам от источника воды живой» (Откр. 21, 6). Дар,
постоянно ожидаемый и всегда неожиданный, долгожданный и застающий
врасплох. Его невозможно заслужить, он равно доступен богатому
и бедному, умному и глупому, доброму и злому. «Просите, и дано
будет вам; ищите, и найдете; стучите, и отворят вам; ибо всякий
просящий получает, и ищущий находит, и стучащему отворят» (Матф.
7, 7-8). От этого дара невозможно отказаться, он настигнет нас
везде.

Праздник – это встреча с бытием, обращение к бытию «на ты». Исчезает
дистанция между человеком, его сознанием и бытием, жизнь превращается
в игру. Праздник открывает человеку удивительный новый мир, где
нет ничего невозможного. И если человек откроется этому миру,
то может случиться любое чудо. Праздник – это нежность бытия,
взаимность человека и бытия. На карнавале человек получает удовольствие
от бытия, чистое наслаждение, чувствует радость, легкость.

В празднике воплощается любовь к бытию, когда нравится все, что
нас окружает и с удовольствием принимается все, что происходит.
Человек находится в интимном отношении с бытием, можно сказать
– в соитии с бытием. Он принимает в себя бытие и сам проникает
в него. Человек и бытие открываются на встречу друг другу и отдают
себя, желая слиться в одно целое полностью и навсегда.

Секс имеет много качеств праздничного бытия. Во-первых, это скорее
отдых, чем работа. Во-вторых, отношения между мужчиной и женщиной
обставляется множеством почти религиозных ритуалов. Две половины
сливаются в одно целое, восстанавливается изначальная целостность
человеческой природы. В этот момент для каждого его партнер –
воплощение божества. В-третьих, секс тесно связан с магией и карнавальной
стихией.

Эротическим напряжением пропитан весь воздух праздника. Как правило,
на празднике секс легко доступен, однако возможность реализации
половых потребностей вовсе не снижает общего эротического потенциала
праздника. Сексуальная энергия разливается по всем праздничным
действиям – песням, танцам, шуткам. Праздник демонстрирует эротику
в широком смысле, показывает, что сексуальность больше чем пол.
Можно даже говорить об асексуальности праздника, потому что эротика
реализуется помимо секса.

Вершиной праздника является достижение его участниками экстатического
состояния. Экстаз – это достижение максимума возможного наслаждения,
выход из себя с последующим возвращением. Человек на время становится
чем-то иным, принимает в себя стихии, энергии, отдается власти
внешней силы, впускает в себя Другого.

Как ни странно, при этом сущность человека не изменяется, видимо
нечему меняться. Человек есть то, что он есть в данный момент.
Экзистенция может спонтанно направляться в любую сторону. Человеческая
природа настолько гибка, что позволяет человеку уподобляться нечеловеческому.
Критерием экстаза является самозабвение, захваченность, безграничность
желаний, когда ни что не слишком.

Источником экстаза являются хтонические силы – силы рождающие
и умерщвляющие, порождающие и разрушающие, плодоносящие и растерзывающие.
Эта неустранимая амбивалентность связывает экстаз не только с
рождением, но и со смертью. Отсюда и матерная ругань, сводящая
все к материальному низу. Однако рождающее лоно невольно уподобляется
земле, а половой акт – акту творения. Женщина приравнивается всей
природе, а мужчина – демиургу. Сексуальная символика, эротические
действия, мат выражают жажду нового рождения, воз-рождения.

Экстаз – это попытка остаться самим собой, но стать большим и
сильным, полным сил, энергии, жизни. При этом ничего не отдать
взамен, ничем не заплатить. Припасть к неисчерпаемому источнику,
вернуться в лоно. Туда, где нет выбора и риска, ответственности
и вины, страдания и смерти. В этом смысле сексуальный экстаз тождественен
состоянию младенца в утробе матери. Круг замыкается.

Экстаз – это выход в хаос, желание освоить его, приручить, сделать
своим, добрым, хорошим. На карнавале происходит «хаотизация» действительности,
совершаются хаотические движения, спонтанные действия, произвольные
поступки. Но экстаз не побеждает хаос, лишь признает его тотальность
и неустранимость. Человек погружается в хаос, отдается ему, пытаясь
получить удовольствие. Благо, что демократизм карнавала позволяет
все и всем. Если в ритуале пить можно не всем, вводятся строгие
рамки, условия, ограничения, назначается специальное время, то
на карнавале – пьют все и сколько угодно.

Каждый чувствует себя жрецом. При этом не ставится вопрос о духовном
и сакральном статусе человека, готов ли он заглянуть в бездну
и прикоснуться к вечности. Каждый желающий, без обучения и подготовки,
соприкасается с нечеловеческой реальностью. И если он после этого
не погибает или не сходит с ума, то это воистину чудо. Либо ничего
реального не произошло, либо что-то (или кто-то) его хранит. И
внешний наблюдатель не может дать однозначного ответа, да и сам
участник вряд ли в состоянии дать себе отчет – что же на самом
деле с ним случилось.

Неопределенность карнавала, неразличимость реальности и воображаемого,
подлинного и иллюзорного, роднит его с игрой. Также разворачивается
бурная деятельность и при этом ничего не делается. Все действия
– не обязательны, но желанны. Это – недеяние, превосходящее всякую
деятельность. Карнавал, как и игра, не зависит от конкретной пользы
и свободен от достижения внеположных ему целей. В свою очередь,
игра легко прочитывается как праздник, со всеми модусами сакрального
события в сакральном пространстве и времени. Игра – это нечто
среднее между ритуалом и карнавалом, свободное от крайностей того
и другого, строгости ритуала и необратимости карнавала.

На карнавале игра служит входом в измененное состояние бытия,
запускает механизм праздника. Артисты, клоуны задают ощущение
нереальности всего происходящего. Все окружающее кажется иллюзией.
Реальность преодолевается воображением. Грезы становятся действительностью.
Это позволяет каждому вернуться в детство, в беззаботность, радость.
Праздник похож на сон, это сон наяву, сон воплотившийся. И если
реальность существует по законам сна, становится сном, то и сны
могут стать реальностью.

Иллюзорность праздника можно понимать в смысле неполноценности
его бытия, недостаточной укорененности, онтологической необязательности.
На наш взгляд, такое утверждение было бы некорректным. Сначала
надо бы определить, что является подлинным основанием бытия. И
только тогда можно сделать вывод, что более фундаментально – обыденное
или праздничное состояние бытия. Поэтому мы будем понимать иллюзорность
праздника в смысле его непрозрачности для дневного сознания, несводимости
к очевидным данностям.

Карнавал – это мерцание бытия _ ¹⁶: все одновременно и есть и
нет, то ли есть, то ли нет, то есть, то нет. Основные модусы такого
состояния бытия специально обыгрываются в цирке и на ярмарках:
переворачивание – акробатами, мелькание – жонглерами, произвольное
исчезновение и появление вещей – фокусниками.

Праздник – это виртуальная реальность, он подчиняется своим внутренним
законам, которые могут устанавливаться произвольно. Неопределенность,
спонтанность, алогичность, иррациональность праздника создают
условия, когда реальное и фантастическое легко меняются местами.
Праздник – это сказочная, волшебная, фантастическая реальность,
в которой все возможно. И естественно ожидается только самое хорошее.
Если в ритуале человеку противостоит мировое зло, вселенский хаос,
который во что бы то ни стало нужно победить, то на карнавале
мы имеем дело с миром уже спасенным и преображенным.

В ритуале человек как бы показывает: Бог помнит о нас, он даст
нам все. На карнавале в нас входит высшая сила, хочется думать,
что – божественная. На карнавале человек ведет себя так, как будто
бы Бог есть, он всех нас уже спас, мы пребываем в раю, больше
нечего желать и остается только праздновать спасение, праздновать
Бога _ ¹⁷. Бог любит меня, он подарит мне все, что я хочу, мне
можно все, я все могу, я сам бог. В нас вселяется Бог, и мы празднуем
как боги, вместе с ними, а может быть без них, вместо них?

В неопределенности карнавала скрывается соблазн и искушение –
«будете как боги». В этих словах Искусителя все правда: будете,
но не боги, а как боги, похожи на них, но не они. И не Бог, а
боги во множественном числе. Не Единый, Сущий, Абсолют, а множественность
богов и их раздельность, противоречащие самому понятию «Бог».
Карнавальная инверсия может сыграть злую шутку, многократно перевернуть
все ценностные оппозиции и привести к их полной неразличимости.

Основная проблема карнавала – невозможность определить источник
нисходящих на человека энергии и сил: то ли от Бога, то ли от
дьявола. В экстатическом состоянии, когда тебя подхватила и понесла
некая сила, нет желания, да и возможности заниматься различением
духов. Кажется, что главное – эффект эйфории, и не важна его причина.
Если критерием истины являются переживаемые ощущения и они похожи
на благодать, то какая разница – подлинная она или нет.

На карнавале стирается не только грань между высоким и низким,
небом и землей, но и между подлинным и мнимым. Карнавал – это
симуляция благодати, попытка вести себя так, как будто она на
тебя уже снизошла благодать. Возможно, что происходит всего лишь
имитация, а затем и подмена, порождаются иллюзии и симулякры.
Самое страшное, что псевдоблагодать замещает собой настоящее богообщение
и оставляет человека в обольщении.

Но, с другой стороны, карнавал можно рассматривать как практическое
апофатическое богословие. Если о Боге ничего нельзя сказать, то
давайте вести себя так, как будто мы уже в раю. Но что именно
делать? Никто не знает. Все, что придет в голову. Но не так, как
это делается обычно, а все наоборот, иначе, от противного. Потому
что это должно быть максимально непохоже на все известное нам
здесь. Проще всего – все перевернуть. У меланезийских народов
распространены так называемые «Карго-культы»: нужно все делать
обязательно с точностью до наоборот.

На карнавале человек попадает в «антимир» с изнаночными характеристиками.
Все человеческое доводится до предела, до абсурда, чтобы оно могло
перейти в свою противоположность, то есть в нечто нечеловеческое
(только заранее не известно – божественное или бесовское). Отсюда
вытекает праздничное «анти-поведение«, когда человек делает то,
что он никогда бы не позволил себе в другое время. Речь идет не
только о нарушении норм и запретов, но и о таких парадоксальных
поступках, как безмерное поглощение пищи и пития, бессмысленные
траты, раздаривание вещей и денег, и даже целенаправленное разрушение
и уничтожение предметов (битье посуды, ломание стульев и т.п.).

В этих поступках демонстрируется уверенность в избыточности своего
бытия, его неисчерпаемости. Происходит нарушение профанной логики
– чем больше потратишь, тем больше останется. По такому принципу
построены многие свадебные обряды: все, что принесено в жертву
должно вернуться сторицей. Хотя на карнавале никто не думает о
будущем, всем хочется, чтобы праздник длился вечно, или произошло
что-то сверхъестественное и завтра все было бы совсем по-другому.
Поэтому на карнавале все делается так, как будто это последний
день жизни, нечего терять и нечего жалеть. И каждый праздник празднуется
так, как будто из него не будет возврата.

Стратегия карнавала строится по принципу увеличения абсурдности,
чтобы дистанцироваться от обыденности, оттолкнуться от профанного.
Для этого применяются различные средства, например, маски, ряжение
и раздевание (вплоть до наготы), загадки, бессмыслица, розыгрыши,
шутки, игры, смех. Смыслом всех этих действий является желание
сделать знакомое незнакомым, узнаваемое неузнаваемым, понятное
непонятным. В пределе все реальное должно стать нереальным, но
тогда все нереальное в каком-то смысле станет реальным, невозможное
– возможным.

Из столкновения различных онтологических уровней возникает смех,
сквозь ложь и миражи вдруг проявляется нечто несомненное и незыблемое.
Человек смеется тогда, когда он неожиданно обнаруживает и осознает
бессилие зла. Когда сквозь абсурдность бытия вдруг прочитывается
высший смысл и сквозь мрак просвечивает изначальный свет. Тогда
человек чувствует свою неуязвимость и исчезает страх.

С абсурдом связана и некоторая жестокость карнавала: спонтанное
насилие, драка, боль, страшилки. Близость потустороннего, возможность
смерти делает человека невосприимчивым к боли, провоцирует садомазохизм
и самоистязания. Карнавал легко превращается в оргию и шабаш.
Возникает желание растерзать живое тело, хочется почувствовать
или хотя бы увидеть кровь. На празднике толпа любит смотреть корриду,
собачьи или петушиные бои. Еще интереснее рукопашный бой, бокс
или бои гладиаторов.

Видеть чужую смерть – это значит, что ты пережил этого человека,
смерть взяла не тебя, твоя смерть отложена, и ты поживешь еще.
На карнавале повышенная вероятность несчастного случая, спонтанного
преступления, случайного убийства. Но смерть возможна, а мы еще
живы, смерть была где-то близко, а мы обманули ее. Значит, мы
победили смерть и не только сейчас, но и как будто навсегда.

Праздник – это своеобразная битва, сталкивается должное и недолжное,
желанное и действительное. Карнавал в чем-то похож на войну, часто
разыгрываются шуточные сражения или спонтанно вспыхивают нешуточные
драки. А значит, верно и обратное – в войне есть что-то праздничное.
«Страшно и весело» – сказал Андрей Болконский об Аустерлице. «Есть
упоение в бою и бездны мрачной на краю». Победа в битве, на войне
– всегда праздник. Враг побежден, зло уничтожено, теперь начнется
новая и светлая жизнь.

Революция тоже похожа на праздник: массы выходят на улицы, все
переворачивается вверх дном, «кто был ничем, тот станет всем».
Много шума (митинги), света (пожары), переименовывание улиц и
городов, перераспределение и уничтожение продуктов и ценностей,
веселое разрушение, радостные убийства. Пир во время чумы – естественная
абсурдная реакция на неприемлемые условия бытия. Когда нет решения
проблемы, остается только довести ее до предела, до абсурда, нарушить
правила игры, совершить преступление.

Ожидается, что после революции начнется новое время, когда все
будут братья и всего будет вдоволь. Обычно вводится новый календарь,
чтобы обозначить это особенное время. Освобождение от старого
само по себе обещает нечто небывшее, превосходящее всякое воображение.
Резко увеличивается количество всяких праздников, демонстраций,
митингов, субботников.

Вся жизнь предстает как один сплошной праздник, когда незачем
работать. Ведь в мире произошли такие радикальные изменения, что
даже окружающая среда должна измениться (резко увеличится урожайность _ ¹⁸). Мало того, неизбежно исправится природа человека, и в мире
не будет больше зла, лжи и насилия. Однако стихия революции очень
скоро бывает обуздана, революционные праздники превращаются в
ритуалы, а затем в нудные церемонии.

Особенностью участников праздника является бесстрашие, часто доходящее
до безрассудства. Если Бог с нами, то кто против нас? «И Он положил
на меня десницу Свою и сказал мне: не бойся» (Откр. 1, 17). На
празднике каждый чувствует себя героем, воином, победителем. Хочется
совершить подвиг, но не только для того, чтобы испытать свои силы.
Нужно проверить свою удачу, убедиться в высшем покровительстве.
«Побеждающий наследует все, и буду ему Богом, и он будет Мне сыном»
(Откр. 21, 7).

Подвиг – это способ приобщиться к сверхбытию, к божественной реальности.
«Царство Небесное силою берется, и употребляющие усилие восхищают
его» (Матф. 11, 12). Подвиг – это попытка взять Бога приступом,
поставить его перед фактом – вот я явился перед тобой, а теперь
делай, что хочешь. Подвиг – это не только вызов злу, но и призыв
Бога, приглашение его не только стать свидетелем подвига, но и
принять участие, разделить его с героем. «Побеждающему дам сесть
со Мною на престоле Моем, как и Я победил и сел с Отцем Моим на
престоле Его» (Откр. 3, 21).

В подвиге герой побеждает хаос и небытие. «Побеждающий не потерпит
вреда от второй смерти» (Откр. 2, 11). Герой получает свыше силы.
«Побеждающему дам вкушать от древа жизни, которое посреди рая
Божия» (Откр. 2, 7). Герой получает благодатную помощь. «Побеждающему
дам вкушать сокровенную манну, и дам ему белый камень и на камне
написанное новое имя, которого никто не знает, кроме того, кто
получает» (Откр. 2, 17).

Герой изменяет свою природу. «Побеждающий облечется в белые одежды;
и не изглажу имени его из книги жизни, и исповедаю имя его пред
Отцем Моим и пред Ангелами Его» (Откр. 3, 5). Посредством подвига
герой прорывается от бытия к сверхбытию. «Побеждающего сделаю
столпом в храме Бога Моего, и он уже не выйдет вон; и напишу на
нем имя Бога Моего и имя града Бога Моего, нового Иерусалима,
нисходящего с неба от Бога Моего, и имя Мое новое» (Откр. 3, 12).

В архаические времена устраивались праздники в честь посвящения
подростков племени в воины. Но и в каждом празднике есть элементы
инициации. Если в ритуале происходит символическое приобщение
сакральному, то инициация – это реальное причастие божественному
бытию. Подросток проходит тяжелые испытания, находится на грани
жизни и смерти, преодолевает страх перед огромным и неведомым
миром. Ему сообщаются древние мифы, он получает покровительство
высших сил.

Праздник отрывает человека от привычных условий существования
и погружает его в мир непредсказуемый, существующий по сверхчеловеческим
законам. Праздник постоянно создает экстремальные и пограничные
ситуации, выталкивает человека за границы гарантированного бытия,
забрасывает в пространство выбора и риска. Чтобы соответствовать
праздничному бытию, нужно проявить инициативу, смелость, дерзость.
Дерзость в смысле дерзание, готовность к новому, поиск неожиданных
решений, нарушение правил и законов.

Высшие ценности, сакральные нормы невыразимы в понятиях здешнего
бытия, непонятно, насколько мы близки к ним. Отсюда следует амбивалентность
праздника: невозможно определить, что именно мы сейчас празднуем
– Бога или бесов. В празднике мы сталкиваемся не только с неопределенностью
будущего, но и настоящего. Прошлое также оказывается несущественным,
безразлично – кем ты был до праздника.

Праздник – это всегда вызов, брошенный старому миру, и это зов,
взывание к бытию новому. Старый мир нужно обругать, осудить, разрушить,
уничтожить. А новое бытие будет ни на что не похоже, его не с
чем сравнить, к встрече с ним невозможно подготовиться. «И увидел
я новое небо и новую землю, ибо прежнее небо и прежняя земля миновали»
(Откр. 21, 1).

В празднике человек взыскует такого бытия, которое превосходило
бы наше профанное бытие по всем критериям и параметрам. Чтобы
можно было почувствовать себя бесконечно богатым и всемогущим,
совершенным и бессмертным. Радикальное превосхождение нормы здешнего
бытия выражается в тратах и дарах, безоглядных действиях и рискованных
поступках. «Мы же из серебра – золота, что с нами станется» (БГ).

Праздник вне необходимости, целесообразности, гарантий, поэтому
он выглядит как нарушение нормы. Праздник всегда на грани, на
границе, за гранью, по ту сторону нормы и патологии, правила и
его нарушения, закона и преступления, морали и безнравственности,
добра и зла, благочестия и кощунства. В бесконечной перспективе
сакрального бытия профанные ценности обесцениваются, здешние иерархии
отменяются.

Поведение на празднике может выглядеть как кощунство, святотатство.
Но это именно осмеяние человеческих представлений о сакральном,
в то время когда подлинные ценности так близко. Праздничная дискредитация,
снижение, переворачивание общепризнанных ценностей – это их проверка
на истинность. Если ценности не выдерживают испытания на прочность,
значит, они с самого начала были неподлинными.

В празднике человек отпускает себя на свободу, уходит в свободный
поиск нового бытия, поэтому любой праздник всегда будет праздником
непослушания. Детское озорство, баловство, хулиганство являются
самостоятельной попыткой праздника, противопоставленного серьезности
и обыденности окружающего мира. Из-за этой разницы онтологических
позиций и возникает конфликт между детьми и взрослыми, для которых
смешение времени праздника и будней недопустимо. Дети же склонны
всеми доступными средствами в любой момент времени превращать
свое бытие в игру и праздник.

Поэтому в какой-то момент неизбежен бунт. Праздник – это бунт
против всего старого, отжившего, скучного, надоевшего. Праздник
– это нетерпимость к несовершенству бытия, отрицание власти профанного
мира, непризнание чужой воли, тем более, если она преграждает
путь к свободе. Презрение к миру выражается в отказе от общепринятых
норм и правил. Происходит целенаправленное нарушение всех запретов
и табу. Скандал как бы расчищает дорогу новому, дает свежие силы.

Праздник – это суд здешнего бытия, его отрицание и приговор. Мат,
вроде бы беспричинный и безадресный, можно понять как ругань миру
вообще. Праздник – это провокация против привычного порядка, устоявшегося
положения вещей, это желание все взорвать. Каждый праздник – это
попытка сакральной революции. На этот бунт бросаются все силы,
вся энергия, ничего не оставляется про запас. Все или ничего,
пан или пропал. Поэтому приемлемы все средства.

«Достижение сверхцели всегда подразумевает новое, неожиданное,
нестандартное решение, причем непременно на путях, противоположных
известным схемам» _ ¹⁹. Складывается впечатление, что нарушение
закона – это и есть путь к благодати. Что можно достичь блага
не благими средствами. Главное – воля, желание и его направленность.

Это в каком-то смысле искушение Бога, попытка уклониться от общего
пути. «Стыдно всем стадом в Царство Отца» (БГ). Но ведь сказано,
что «в доме Отца Моего обителей много» (Иоан.14, 2). Неудача скорее
постигнет того, кто даже и не пытался быть свободным и совершенным.
«Знаю твои дела; ты ни холоден, ни горяч; о, если бы ты был холоден,
или горяч! Но, как ты тепл, а не горяч и не холоден, то извергну
тебя из уст Моих» (Откр. 3, 16).

В ситуации онтологической и ценностной неопределенности наиболее
эффективной стратегией может оказаться анти-поведение, противоположное
стандартным схемам и способам поведения. Даже если анти-поведение
не гарантирует успеха, по крайней мере, оно наиболее быстро и
радикально доводит ситуацию до кризиса и хоть какого-то разрешения.
Анти-поведение позволяет в какой-то степени различить и разделить
профанные и сакральные ценности. К сожалению, определенность достигается
только на какой-то момент, и результат невозможно зафиксировать,
опредметить, сделать общезначимым и вечным.

Праздник – всегда на грани преступления, пре-ступления всего известного,
одобренного, рекомендуемого. Праздник – это преступление против
самосохранения старого мира, его самоуверенности и мнимой самодостаточности.
Праздник нарушает, разрушает, взрывает изнутри все устоявшиеся
социальные структуры, общественные привычки, моральные нормы.
На празднике смешивается грех и святость, когда грех совершается
ради общей радости, а уверенность в собственной непогрешимости
и богоугодности разоблачается как грех.

Отсюда следует, что любое преступление в некотором смысле – праздник.
Обыкновенная жизнь слишком пресная, скучная, мрачная, тусклая.
Преступление интереснее, ярче, веселее, романтичнее. Хочется острых
ощущений, ярких переживаний, веселья, радости, упоения, полета,
света. Все должно быть по моему, как я хочу. Преступление неизбежно.
Каждый участник карнавала в какой-то степени преступник, и каждый
может оказаться жертвой.

Преступление – это другой тип отношения с бытием, иная тактика
и стратегия человеческого бытия, альтернативный способ проживания
человеком своего бытия. «Жить нужно быстро, умереть молодым» (БГ).
Преступление – это высокая интенсивность бытия, бытие под напряжением,
праздник экзистенции. Преступление – это воля к самовластию, вызов
судьбе, испытание удачи, везения. В преступлении достигается экстаз,
транс, прорыв в другие измерения бытия.

Преступник в момент совершения преступления чувствует себя всемогущим
существом, сильным, дерзким, свободным, самовластным, почти богом
– я все могу! право имею! Преступник на какое-то мгновение прорывается
в такое состояние, где еще (или уже) не возможны оценочные суждения,
где все начинается сначала, как бы в момент Первотворения, в состояние
до грехопадения. Преступление – это попытка обожения своей волей,
желание своими силами сделать свой рай, темный, черный рай.

Для праздника и преступления более подходит ночь, когда скрывается
все очевидное и наступает время иллюзий и грез. Ночью возможен
обман, подмены и любые превращения. Ночное бытие изменчиво и зыбко.
Ночью привычные истины оказываются ложью, а ложь хочет казаться
правдой. Только утро может расставить все по местам. Только утром
становится ясно, что мы пережили ночью – праздник или преступление.

Важную роль в мифах играет трикстер – обманщик, осквернитель,
пересмешник и сквернослов. Он притворяется, передразнивает, парадирует,
осмеивает святыни. Трикстер – анти-герой, противник героя, лже-герой,
самозванец. Он пытается подменить героя, занять его место, воспользоваться
плодами его подвига, присвоить себе его славу. Но в то же время
трикстер – это альтер-эго героя, его второе я, тёмная сторона
его души. Обычно он хитрый, жадный, трусливый, подлый.

Можно предположить, что трикстер – это несостоявшийся герой, он
выделяется среди всех остальных, но не дотягивает до героя. Однако
его роль более сложная, даже парадоксальная. Трикстер нужен сюжету
мифа не только как спутник или противник героя. Он выполняет свою,
вполне самостоятельную функцию. Это функция разоблачения всего
ложного, чтобы могла утвердиться истина. Это функция наказания
всего греховного, чтобы восторжествовала справедливость. Это функция
разрушения всего старого, чтобы освободить место для нового творения.

Такую роль выполняет Шива в Тримурти Брахма-Вишну-Шива. В христианстве
это гнев Божий, бич Божий, Страшный Суд. Поэтому трикстером не
может быть кто угодно. Главный трикстер христианства – это сатана
(др. евр. – противник, подстрекатель), дьявол (др.-гр. – клеветник),
когда-то бывший первым ангелом Денницей. Трикстер должен быть
сильным, смелым, умным (см. образ Иуды Искариота у Л. Андреева,
М. Волошина, Борхеса).

Богоборчество трикстера – это претензия на божественный статус,
высшее дерзание. Трикстер не просто конкурент героя, претендент
на сакральное бытие. Он представляет альтернативную стратегию
поведения, которая в сверхсложных ситуациях может оказаться более
эффективной. Поэтому в кризисные моменты герой вынужден пользоваться
парадоксальной тактикой трикстера. Иногда подвиг почти не отличим
от преступления, вернее, отличим лишь после того, как все кончится.

Трикстер представляет альтернативные ценности, которые настолько
противоречат общепринятым представлениям, что могут оказаться
ближе к сакральному бытию. Когда пророк говорит от имени Бога,
у слушателей нет никаких критериев определить, что это – истина,
провокация или безумие.

Но даже в социальном плане функция трикстера нетривиальна и выражается
в умении вести себя в сложной ситуации, находить неожиданные ходы
и парадоксальные решения, тем самым, задавая новую тактику и стратегию
поведения. Кроме того, трикстер постоянно провоцирует экстремальные
ситуации и пограничные состояния. Он буквально вынуждает окружающих
действовать в условиях, когда привычное поведение неэффективно,
все известные решения недействительны и остается только совершить
подвиг, то есть нечто невозможное.

«Готовность и умение усвоить себе особый тип поведения с особой
логикой (точнее, анти-логикой) определяет активный
полюс деятельности трикстера; отдача же себя ситуации рокового
выбора, напротив, отсылает к пассивному полюсу,
где сам трикстер оказывается игрушкой в руках Судьбы, если только
на следующем этапе он не переиграет её за счёт особой, даже Судьбе
неизвестной стратегии поведения» _ ²⁰.

Однако его опыт не может никому пригодиться, его невозможно повторить.
Эти открытия значимы только в единственном числе, только первый
раз. Каждый должен пройти этот путь самостоятельно с самого начала
и до конца. Анти-поведение, альтернативные ценности, перевернутые
отношения, свойственные трикстеру, все мы пытаемся в той или иной
степени реализовать на карнавале.

Каждому человеку хоть однажды нужно испытать предельный и пограничный
опыт. Праздник – это специальное время, когда можно почувствовать
себя трикстером. И состояние опьянения этому способствует. Кроме
того, есть особый возраст, когда этот опыт кажется более ценным,
наиболее актуальным. Все подростки и юноши, противопоставляя себя
старшему поколению, пытаются примерить к себе роль трикстера.

В обществе существуют даже целые социальные группы, тяготеющие
к разрушительным стратегиям и выполняющие функции трикстера –
это преступники. Также это могут быть специфические возрастные,
социальные, культурные или политические группировки – панки, анархисты,
террористы. К роли трикстера тяготеют артисты, клоуны, шуты. В
сфере религии некоторые функции трикстера выполняют юродивые,
дервиши, пророки.

В этом контексте представляет интерес фигура шамана. Он воплощает
в себе образы героя и трикстера одновременно. Как герой он ведет
битвы с темными силами, побеждает зло. Но он как трикстер пользуется
странными методами, непонятными и недоступными для остальных людей.
Шаман применяет подозрительные средства, которые могут быть использованы
в пользу или во вред. Никогда не известно, что он сделает в следующий
момент. Но именно в этих качествах шамана нуждается коллектив
для решения нестандартных задач, для общения с нечеловеческим
миром.

Нужно отметить, что кощунство, вызов, бунт, преступление – происходят
на карнавале непреднамеренно, по ходу дела. Они не являются самоцелью,
задачей карнавала. Это лишь следствие свободы и спонтанности поведения.
Если что-то возможно, то оно рано или поздно неизбежно произойдет.
На карнавале хочется испытать все, разыграть все сценарии, перебрать
все варианты. «Я качусь по наклонной, только не знаю –
вверх или вниз» (БГ).

Цель участника карнавала противоречива. Это задача измениться,
стать больше, сильнее, совершеннее и одновременно остаться самим
собой. Человек хочет получить все желаемое и не быть никому ничем
обязанным. В карнавале сочетаются предельная вовлеченность участника
и его свобода, возможность выйти из карнавала в любой момент и
постоянная угроза несчастного случая, интенсивность переживаний
и легкость отношений, полнота ощущений и желание идти еще дальше,
секс и детскость, иллюзорность и боль, игра и смерть.

С одной стороны, безответственность всех участников, непризнание
авторитетов и норм, разрушение всех ценностей и иерархий, отрицание
должного и абсолюта, утверждение полной свободы и анархии. С другой
стороны, танцы, песни, смех можно рассматривать как богослужение,
как поклонение источнику, благодаря которому все это стало возможным.
Магические элементы карнавала очищаются незаинтересованностью
и бескорыстностью, темные энергии просветляются искренностью,
чувственность преображается наивностью. Может быть, грехи участников
карнавала не будут зачтены, ибо они не ведают, что творят. «Пустите
детей и не препятствуйте им приходить ко Мне, ибо таковых есть
Царство Небесное» (Матф. 19, 14).

Показателен карнавальный отказ от своего имени, коллективная замена
имен. Каждый старается взять иное имя, любое другое, иногда все
равно какое. Берутся случайные или аллегорические имена, псевдонимы.
Каждый пытается выдать себя за кого-то другого. На карнавале можно
присвоить себе самый высокий социальный или священный статус,
изображать царя или жреца. Либо скрывают свои имена, забывают
их, чтобы стать никем, неизвестным, инкогнито, мистером Х. Все
это – отказ от личной ответственности и попытка забыть себя и
раствориться в коллективе.

Все сказанное о карнавале всецело относится и к опьянению. Пьяный
редко сразу ложится спать, сначала он разворачивает бурную (буйную)
деятельность: ему хочется праздника, общения, петь и плясать.
При этом обычно бывает трата всех денег, угощение знакомых и посторонних,
раздача подарков. Затем его тянет на подвиги, требуется срочное
наказание зла и восстановление справедливости. Кроме того, обязательны
путешествия и приключения, а также любовь. Все это – не случайный
набор действий, а специфические модусы сакрального поведения в
сакральных пространстве и времени.

Опьянение не просто дает ощущение прилива сил, но и реально открывает
неисчерпаемый источник экзистенциальной энергии. Тяжесть и нудность
бытия сменяется чувством лёгкости и свободы. Опьянение не просто
похоже на возвращение в детство, состояние невинности, райское
блаженство, но и действительно открывает недоступные прежде измерения
бытия. Иллюзорность переживаний не отменяет их реальности и конкретности.

Состояние опьянения укоренено в бытии и отличается особым телесно-духовном
единством. Все даже слишком материально: объедание, тошнота, рвота,
драка, рана, боль, агония, смерть. Телесность карнавала и пьянства
гипертрофирована: без меры есть, пить, танцевать, кричать, заниматься
любовью. Внутренние субъективные впечатления выражаются в движениях,
жестах. Физиологические ощущения воспринимается как психические
явления. Эмоциональные чувства переживаются как духовные феномены.
Стирается граница между подсознанием и сознанием. Бессознательное
прорывается на поверхность.

В опьянении внутреннее и внешнее смешиваются, меняются местами,
становятся неразличимы. Действительность кажется иллюзорной, грезы
вторгаются в реальность. Все легко и быстро изменяется. Бытие
становиться зыбким, все течет, плывет. То, что прежде было важным,
кажется бессмысленным, а мелочи и нюансы оказываются фундаментальными.
Меняются масштабы и пропорции, отодвигаются пределы и горизонты.
Можно сказать, что в опьянении человек попадает в другое состояние
бытия, с иными свойствами и качествами.

Это какой-то антимир, зазеркалье, где все перевернуто вверх ногами,
вывернуто наизнанку. В этом мире все смешано: свобода и алкогольная
зависимость, хаос и сверхбытие, чудесное и чудовищное, наслаждение
и боль, возрождение и смерть. В этом мире причины и следствия
связаны иначе, невозможное возможно, прошлое не остается в памяти,
будущее безразлично. Пространство и время опьянения имеют иную
топологию. Очень трудно попасть туда, куда хочешь, мгновение длится
вечно, многие часы выпадают из памяти.

В опьянении человек открывается бытию, впускает в себя силу, энергии,
смыслы. Причем он принимает все без разбора, отключает все фильтры
и предохранители. Он отдается воле стихий, бесконтрольно пропуская
их через себя. Он вручает себя бытию, доверяет ему свою жизнь.
Это послушание, отказ от своей воли. В пьяном проявляется Дао.

Каждое опьянение, особенно первую пьянку можно рассматривать как
инициацию, посвящение. Это и соревнование (кто больше выпьет),
и испытание (эксперимент на себе). Опьянение предполагает и героическое
путешествие (поход за водкой, когда её не хватило или пьяные блуждания
по ночному городу), и волшебное приключение (встреча с потусторонними
силами и снисхождение в ад). Как при инициации пьяный последовательно
испытывает боль, ощущение смерти, беспамятство, воскрешение.

Каждый пьяный чувствует себя как герой. В опьянении всегда есть
место подвигу. Вообще пьяный – это идеальный воин, абсолютный
солдат (вспомним наркомовские сто грамм). Он бесстрашный, нечувствительный
к боли, не думает о завтрашнем дне _ ²¹.
Воевать лучше в пьяном состоянии, чтобы не замечать всех ужасов
и мерзостей войны. Политические перевороты и некоторые революции
тоже совершаются пьяными, у них появляется сильное желание устанавливать
справедливость.

Пьяница не может ужиться с несовершенством мира, не хочет примириться
с недостатком любви, поэтому он объявляет войну всему злу на свете.
Причем он пытается вести воину с дьяволом на его территории, в
логове врага. Пьяный вызывает огонь на себя, в него вселяются
темные силы, он должен выдержать битву с ними внутри себя. Он
берет на себя функции жреца, пьёт так, как будто исполняет ритуал,
совершает богослужение.

Но все же пьяный в большей степени соответствует фигуре трикстера.
Его тянет на нарушение законов, запретов, табу. Все поведение
пьяного – это сплошная провокация, вызов, скандал. Он хочет всем
показать, что все привычные ценности – иллюзорны, все иерархии
– фиктивны, так жить нельзя. Пьяный начинает энергично разрушать
старый порядок вещей. Милые шалости и весёлое озорство легко и
незаметно превращаются в преступление.

Пьяный чувствует себя так же, как шаман. Он вдруг начинает видеть
сущность вещей, оказывается, что все предметы живые, одушевленные,
с ними можно говорить. На каком-то этапе у пьяного вырастают крылья,
и его душа совершает полет в нижний и верхний миры. Там она встречается
и общается с духами. Добрые духи могут оказать помощь в обретении
волшебной силы, злые духи будут всячески мешать и вредить. В конце
концов, неизбежна борьба с хтоническими чудовищами, битва со змеем.

Пьяный, как и шаман, может отождествить себя с тотемом, почувствовать
себя неким животным, оборотнем. В какой-то степени пьяный – это
медиум, посредник, проводник иных сил (низших или высших). Пьяный
слышит голоса, говорит с небом. В обществах, где нет профессиональных
шаманов, их роль может взять на себя любой пьяный человек. Шаманом
может почувствовать себя каждый.

Кстати, настоящий шаман для входа в транс использует опьяняющие
или наркотические вещества. С помощью музыки, песен и плясок он
создает праздничное настроение, погружается в экстатическое состояние
и устраивает для зрителей драматический спектакль, в котором сочетаются
элементы ритуала и карнавала.

Опьянение очень магично, чувственно, своевольно. «Все будет, как
я хочу». Человек пьёт, чтобы прорваться к основанию бытия, источнику
энергии и сил. Он входит в транс, чтобы открыть в себе экстрасенсорные
способности. Он впадает в экстаз, пытаясь обрести магическую силу
и власть. Опьянение – это насилие над бытием, попытка техническим
(химическим) способом добиться того благодатного состояния, которое
может быть только получено свыше как дар. Поэтому опьянение никогда
не может достичь своих целей полностью и окончательно.

Магия может достичь некоторого эффекта только на некотором ограниченном
участке бытия, с фиксированным набором свойств и законов. Она
может быть эффективной только в условиях, где количество вариантов
развития ситуации конечно, где можно просчитать все шаги и проконтролировать
результат. Магия может ставить только конечные цели и ограниченные
задачи. Но она замахивается на всемогущество и абсолютную власть,
претендует на победу в бесконечно сложных условиях, где ее поражение
гарантированно. Бесконечность побеждается только любовью и жертвой.

Опьянение погружает человека в такую реальность, где весь прежний
опыт становится недостаточным, недействительным. Где рациональное
кажется убожеством, а иррациональное – откровением. Хаос воспринимается
как рай, ад не кажется страшным _ ²².
Гиперсексуальность опьянения незаметно переходит в асексуальность
алкоголизма. Свобода виртуальной реальности опьянения оборачивается
наказанием похмелья. Лёгкость и полёт превращается в тяжелый сон.
Воспоминания неотличимы от сновидений. Радость и удовольствие
проходят и забываются, боль и страдание остаются.

Опьянение – это соблазн, искушение. Обещая все, в результате оно
не дает ничего. Свобода, совершенство и всемогущество оказываются
иллюзорными. Хаос, абсурд, насилие становятся постоянной и единственной
реальностью. На время может стать лучше, потом с каждым разом
становится все хуже и хуже. Опьянение – это самовоспроизводящийся
процесс. Оно терпимо только изнутри и поэтому требует повторения
еще и еще раз.

Показывая желаемое и дразня, опьянение отбрасывает человека в
обратном направлении. Рай, который был так близко, с каждым разом
становится все дальше. Как сказал один йог: «наркотики позволяют
увидеть бога, но не позволяют его достичь». Испытать радости опьянения
– это все равно, что туристом побывать в прекрасных странах без
права там остаться. Так еще больнее. Лучше бы не видеть и не знать
чего ты лишаешься.

К тому же принять предлагаемое опьянением – значит продать первородство
за чечевичную похлебку, удовлетвориться суррогатом и подделкой
вместо чистой и прекрасной пищи. Согласившись на это, человек
лишается возможности когда-либо обрести нечто бесконечно большее.
Стремление к опьянению – это проявление нетерпения, желания поскорее
получить все наследство. Но пока человек не стал духовно взрослым
было бы лучше воздержаться от рискованных экспериментов. «Я
питал вас молоком, а не твердою пищею, ибо вы были ещё не в силах»
(2 Кор. 3, 2).

Опьянение – это симуляция благодатного состояния. За божественную
благодать принимается нечто очень далекое – сытость, пьяность,
возбуждение, экстаз, оргазм, транс. Высшие духовные состояния
охватывают все существо человека, в том числе и телесность и эмоции,
преображая и просветляя их. Но любые телесные и чувственные феномены,
оторванные от духовной реальности, не могут охватить всей человеческой
целостности.

Настолько велико желание приобщиться высшему бытию, что человек
готов ухватиться за всё, что хоть чем-то отличается от обыденного
состояния, что хоть в чём-то превосходит его. Тем более что нет
надежного критерия различить, что именно «накатило» на тебя сейчас.
Если отказаться от всего сомнительного, то как тогда сможет прийти
настоящее. Опьянение – это надежда и ожидание того, что рано или
поздно свершится чудо.

Пространство и время карнавала и опьянения – волшебные, сказочные,
словно предназначенные для подвигов и чудес. Здесь все похоже
на чудо. Праздник – это то, что следует за чудом, отмечает его.
Но если мы начнем праздновать заранее, может быть, чудо придет
скорее. Карнавал – это ожидание и предвкушение чуда _ ²³, модель и репетиция чуда, это самодельное чудо.
Карнавал – это самовнушение чуда.

Чудо ассоциируется со светом. На карнавале горят костры, факелы,
фейерверки, фонари, прожектора. Их свет яркий, демонстративный,
искусственный, чрезмерный. Этот свет – зыбкий и мерцающий, неверный
и преходящий, он обманывает. Этот свет – раздражающий и соблазняющий,
он возбуждает чувственность. Этот свет кажется ярким в ночи, но
меркнет при свете дня. «Если свет, который в тебе, тьма,
то какова же тьма?» (Матф. 6, 23).

Так как карнавал обычно бывает ночью, все происходит на грани
света и тьмы. Достаточно сделать шаг, чтобы уйти со света во тьму
или неожиданно появиться из темноты. Многие феномены карнавала
связаны с игрой света и тьмы и их контрастом. Но, «что
общего у света с тьмою?» (2 Кор. 6, 14). Тьма нужна людям,
она скрывает, защищает от суда. «Свет пришел в мир; но
люди более возлюбили тьму, нежели свет, потому что дела их были
злы» (Иоан. 3, 19). Однако свет карнавала является пусть
преломленным и искаженным, но отражением подлинного Света. «И
свет во тьме светит, и тьма не объяла его» (Иоан. 1,
5).

На карнавале обязательно должен открытый огонь – костры и факелы,
живое пламя, которое может обжечь. Хочется видеть огонь, прикоснуться
к нему, почувствовать огонь как мировую субстанцию, осязать как
стихию мироздания, приобщиться к творческой силе огня, впитать
в себя его мощь и гнев.

(Окончание следует)

_____________________________________________________________

Примечания

6 Водка (фр. Eau-de-vie) – буквально, «живая вода», «вода жизни».

7 См.: Башляр Г. Психоанализ огня. М., 1993, Башляр Г.
Вода и грезы. М., 1998.

8 Шекспир В. Гамлет. Действие V. Картина II.

9 Ерофеев Венедикт. Москва – Петушки // Ерофеев В. В.
Оставьте мою душу в покое: Почти всё. М., 1997. С. 45.

10 Бахтин М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная
культура средневековья и Ренессанса. М., 1990.

11 Топоров В.Н. О ритуале. Введение в проблематику //
Архаический ритуал в фольклорных и раннелитературных
памятниках. М., 1988. С. 15-16.

12 Топоров В.Н. Праздник // Мифы народов мира. С. 330.

13 Весьма близко к представлениям о У-цзы и Тай-цзы в
китайской философии.

14 В христианской парадигме «творения мира из ничего» все
намного сложнее. В отдельной работе нужно было бы
проследить взаимосвязь понятий ничто, хаос (=бездна) и ад.

15 Топоров В.Н. О ритуале. Введение в проблематику //
Архаический ритуал в фольклорных и раннелитературных
памятниках. М., 1988. С. 57-58.

16 См.: Беседа с В. Подорогой. К вопросу о мерцании бытия
// Логос. 1993. № 4. С. 139-151.

17 Собственно, это единственное, что происходит в раю.
Рай – это перманентное празднование.

18 На ВДНХ каждый год привозили и высаживали особые
яблони, которые осенью ломались под тяжестью своих плодов. На
следующий год их заменяли на новые.

19 Топоров В.Н. О ритуале. Введение в проблематику //
Архаический ритуал в фольклорных и раннелитературных
памятниках. М., 1988. С. 58.

20 Топоров В.Н. О ритуале. Введение в проблематику //
Архаический ритуал в фольклорных и раннелитературных
памятниках. М., 1988. С. 59.

21 У викингов были особые воины – берсеркеры, которые
всегда были пьяны и обычно спали. Но если их удавалось
разбудить, то исход любой битвы был предрешен. Причем свои тоже
разбегались – берсеркерам было все равно кого убивать.

22 Современная дискотека или рок-концерт вполне
соответствует средневековым представлениям об аде.

23 «Тогда подобно будет Царство Небесное десяти девам,
которые, взяв светильники свои, вышли навстречу жениху» (Матф.
25, 1).