Онтологические прогулки

Начало

4. Метафизика. Трансцендентальный смысл праздника и опьянения. Мистерия

На карнавале человек ищет сильных переживаний, острых впечатлений.
Он взыскует свободы, совершенства, могущества. Он хочет
измениться, стать больше, сильнее. Он желает экстаза, оргазма,
транса. Но все это является лишь продолжением, развитием,
усилением его сегодняшних состояний, чувств, представлений. В
этом нет ничего в принципе невозможного, вопрос только в
степени реализации. В этом нет никакой тайны, никакого чуда.

Больше всего мы нуждаемся не в том, что знаем и чего хотим в данный
момент; это лишь поверхностные искаженные проявления
глубинных потребностей. На самом деле нам нужно только припасть к
источнику жизни, найти центр мира, опереться на фундамент
бытия. «Я тебя знаю, ты хочешь то, чего здесь нет» (БГ). В
основе многих наших действий лежат метафизические причины, но их
реализации мешают духовная слепота и нетерпение. «Ибо не
понимаю, что делаю: потому что не то делаю, что хочу, а что
ненавижу, то делаю» (Рим. 7, 15). Наши подлинные желания
сокрыты от нас самих.

В каждом празднике есть скрытое измерение, недоступные уровни,
неосознаваемая глубина. Праздник не прозрачен для сознания. Все,
что мы видим в празднике и знаем о нем, не исчерпывает его
содержания. Всегда будет некий остаток, ни к чему не
сводимый. Праздник не с чем сравнить. Он ни с чем не соизмерим.
Праздник невозможно познать. Он не похож ни на что уже
известное. Праздник невозможно помыслить. Он парадоксален.

Главное в празднике – это приоткрывающаяся реальность иного бытия,
другого мира, возможность встречи с совершенно Иным,
абсолютно Другим. Праздник можно считать свершившемся, если эта
встреча состоялась, такая реальность воплотилась. Для такого
праздника нет специального названия, мы будем называть его
Праздник с большой буквы. Можно было бы назвать сверхпраздник,
суперпраздник, но это подразумевало бы существование некой
иерархии праздников. Поэтому лучше говорить – настоящий
праздник, свершившийся праздник. Таким Праздником может оказаться
и ритуал, и карнавал, любая встреча или вечеринка, если на
них произошло некое метафизическое событие.

Праздник – это обнаружение новых измерений бытия, открытие новых
горизонтов. Бескомпромиссное стремление к абсолюту, ненасытная
жажда бесконечности диктуют наиболее радикальный способ
совершенствования – уход от несовершенства, исход из мира греха,
выход из этого бытия, переход в инобытие, прорыв к
сверхбытию. Карнавал – это только ожидание, подготовка к встрече
чуда. Настоящий праздник – это прорыв в запредельное, бросок в
бездну, прыжок через пропасть.

Праздник – это не просто изменение, возрастание, совершенствование.
Праздник – это необратимое изменение сущности, уникальное
событие, чрезвычайное происшествие, неповторимый случай.
Должно произойти нечто действительно новое, небывшее,
неизвестное, невозможное. Такое может случиться вследствие различных
действий или пережитых состояний. Это может быть музыка или
танец, драка или секс, наслаждение или страдание, удовольствие
или боль, подвиг или преступление. Любое из этих событий
может привести к неординарным последствиям, к непредсказуемым
результатам.

Каждый человек может совершить такое действие, которое имело бы
метафизический статус, было бы укоренено в бытии. Будем называть
это фундаментальным жестом. Это может быть поступок, слово,
даже мысль. Более вероятно совершение фундаментального
жеста в экстремальной ситуации, в пограничном состоянии.
Праздник также создает некоторые условия для совершения
фундаментального жеста, что собственно и является единственной задачей
и смыслом праздника. Фундаментальный жест обладает
парадоксальными свойствами, выпадает из ряда обычных событий
человеческого бытия. Опишем некоторые его характеристики.

Фундаментальный жест может быть только спонтанным, случайным,
непреднамеренным и непредсказуемым. Любой жест может оказаться
фундаментальным. Фундаментальный жест – это обычный
нефундаментальный жест, неожиданно оказавшийся фундаментальным жестом.
Фундаментальный жест, осознанный как фундаментальный жест,
не есть фундаментальный жест. Любой жест, специально
производимый как фундаментальный жест, не может стать
фундаментальным жестом. Только нефундаментальный жест может стать
фундаментальным жестом.

Результат любого фундаментального жеста непредсказуем.
Непредсказуемо – какой именно результат фундаментального жеста является
победой, выигрышем, а какой может считаться поражением,
проигрышем. Повторение точно такого же фундаментального жеста в
тех же условиях дает совершенно непредсказуемый результат.
При повторении того же самого результата фундаментального
жеста ценностная оппозиция победы и поражения может
перевернуться, прежняя победа обернуться поражением и наоборот.

Фундаментальный жест является таковым только в момент свершения.
Совершенный фундаментальный жест перестает быть фундаментальным
жестом. Повторение фундаментального жеста не может быть
фундаментальным жестом. Все возможные фундаментальные жесты уже
совершены. Новый фундаментальный жест уже невозможен.
Единственно возможный сегодня фундаментальный жест – это
воздержание от любого фундаментального жеста.

Фундаментальный жест остается незамеченным для внешнего наблюдателя.
Настоящий фундаментальный жест – это невидимый жест, не
имеющий никакого внешнего выражения. Фундаментальный жест –
оставивший след в истории, не есть фундаментальный жест.
Подлинный результат фундаментального жеста – это уход в Другое,
исход, переход к Другому, что внешнему и внутреннему
наблюдателю может представляться как катастрофа. Подлинный уход
замыкается возвращением в новом качестве, и они не разделены во
времени. Фундаментальное отсутствие неотличимо от присутствия
(нирвана = сансара).

Фундаментальный жест, достигший видимого результата – есть ложный
фундаментальный жест. Фундаментальный жест остается
незамеченным и для внутреннего наблюдателя. Свершившийся
фундаментальный жест (преображение) разрывает последовательность и
преемственность психических состояний, разрушает непрерывность
самосознания, не остается в памяти.

Воспоминание (знание) о фундаментальном жесте делает его
нефундаментальным жестом. Поиски фундаментального жеста и желание его
совершить делают его невозможным. Фундаментальный жест
приходит сам, когда его совсем не ждешь. Реально свершившееся
преображение – невидимо и непостижимо (неведомые праведники,
тайные монахи, неизвестные святые). Единственное отличие
преображенного (совершенного) человека от несовершенного – это то,
что у него нет потребности (необходимости) сделать
фундаментальный жест.

Итак, фундаментальный жест невозможно совершить своевольно,
целенаправленно и непосредственно, но лишь косвенно, невзначай, как
бы нехотя. Он всегда ускользает от прямого действия. Поэтому
игра и праздник оказываются наиболее подходящими сферами
реализации фундаментального жеста. Праздник – неисчерпаем, он
дает возможность совершиться любым событиям, во всех
вариантах и сочетаниях. Можно испробовать все возможное и
невозможное, вдруг что-нибудь произойдет, что-то получится.

Праздник никогда не повторяется, каждый раз происходит по-новому. В
празднике происходит сдвиг онтологических пластов,
соприкосновение различных уровней бытия, смещение горизонта. Далекое
становится близким, замкнутое открытым, сокрытое явленным.
Враждебное оказывается дружественным, чужое своим, мертвое
живым. В празднике присутствие неотличимо от отсутствия,
пустота от наполнености, появление от исчезновения.

Праздник – это не только карнавальное переодевание и притворство, но
и изменение сущности, выворачивание всего наизнанку. Это не
только восхождение, но и превосхождение. Это не подражание
кому-то, а действительное превращение в него. Праздник – это
непредсказуемые и неповторимые перемены, радикальные и
необратимые изменения сущности человека, преображение его
природы. Нужно так измениться, чтобы выйти за пределы себя,
превзойти самого себя. Праздник – это превращение, метаморфоза,
трансформация, трансмутация. Нужно стать Другим, кем угодно,
каким угодно, но другим.

Праздник – это не только экстаз, но и трансцендирование. В экстазе
человек испытывает нечто особенное, оставаясь самим собой. Он
получает новый опыт, впечатления, силы и возвращается к
прежнему существованию. При трансцендировании происходит выход
из себя без возврата, полный отказ от себя, возвращение к
прежнему положению вещей не предполагается. Человек переходит
в другое качество, на другой уровень, старая сущность
заменяется новой.

Возникает разрыв в бытии, скачок экзистенциальной энергии. Тогда
произойдет прорыв к сверхбытию или падение в небытие. Человека
ожидает бесконечный выигрыш (совершенство и бессмертие) или
бесконечный проигрыш (гибель и ничто). Причем поражений
может быть много, а победа только одна. Любой праздник не имеет
смысла, если на нем не был совершен фундаментальный жест и
не случилось трансцендирования.

Праздник – это попытка увидеть сущность вещей, найти исток бытия,
обнаружить в имманентном трансцендентное, открыть небеса. Но с
имманентным нужно быть осторожным, оно двойственно. С одной
стороны, имманентное – это символ трансцендентного начала,
намёк на него, напоминание, обещание, обетование. С другой
стороны, имманентное – это ловушка, преграда, препятствие для
достижения трансцендентного. Имманентное обманывает,
изображает из себя то, чем оно не является, выдает себя за то, что
оно лишь символизирует.

Поэтому можно легко ошибиться и принять нечто имманентное за
трансцендентное. Такая ошибка совершается на карнавале, когда
удовольствие, опьянение, секс принимаются за благодать, экстаз –
за трансцендирование. Хуже всего – посчитать, что это и есть
наивысшая ценность, на этом и успокоиться, прекратить
поиски и навязывать остальным свое заблуждение. Тогда имманентное
встает между человеком и трансцендентным, исключает всякий
контакт.

Трансцендентное тоже амбивалентно. Во-первых, это начало, цель и
смысл всего существующего. А во-вторых, это нечто недостижимое
и неприступное, непостижимое и невыразимое. Трансцендентное
всегда не то, что мы о нем думаем; всегда не там, где мы его
ищем. Поэтому возможна ошибка второго рода – не признать
трансцендентное, когда оно придет; не узнать божество, когда
оно воплотится. Быть рядом с трансцендентным и не заметить
этого, принять сокровище за мишуру – это обидно.

Возможны несколько стратегий поведения в поисках трансцендентного.
Можно терпеливо ждать, когда трансцендентное само заявит о
себе, явит себя, проявится сквозь имманентное, воплотится.
Можно пристально всматриваться в имманентное, стараясь
разглядеть в глубине проблеск трансцендентного. Можно
последовательно проверять все феномены, испытывая их близость к истоку
бытия, в надежде когда-нибудь случайно наткнуться на последнюю
истину.

Возможен радикальный трансцендентализм: между имманентным и
трансцендентным существует абсолютное различие, непреодолимая
пропасть. Ничто имманентное не может служить для достижения
трансцендентного и боговоплощение невозможно. Из этого следует
либо полный пессимизм и апатия. Либо мистический терроризм:
разрушить, уничтожить все имманентное (то есть все мироздание),
чтобы ничто не мешало созерцанию трансцендентного божества.

Возможна и противоположная стратегия: попытаться имманентное
превратить в трансцендентное, произвести сакрализацию всех
феноменов бытия, вернуть всем вещам их истинный изначальный смысл.
Это невозможно сделать по собственной воле, только по воле
свыше, действием благодати. Это случается при творческом
вдохновении поэта, в откровении пророку, при сошествии Духа
Святого.

На празднике реализуется еще одна – парадоксальная – стратегия. В
празднике имманентное и трансцендентное не
противопоставляются, не различаются, а отождествляются и на самом деле могут
стать тождественны. Имманентное принимается как уже (или еще)
трансцендентное, освящается, преображается и действительно
становится трансцендентным. И тогда трансцендентное выступает
из своей запредельности и неприступности и становится
имманентным. Они возвращаются к единству, становятся неразличимы.
Все есть одно. Атман есть Брахман.

Такое событие и является целью любого праздника. Но оно возможно
лишь при совпадении внутренней готовности человека к
трансцендированию и неведомой высшей воли, его искреннего желания и
благодатной помощи. При отсутствии любой из этих составляющих
встреча человека с трансцендентным не случится. Однако если
такая встреча произойдет, то она изменит все до
неузнаваемости, перевернет все бытие, ее результат превзойдет все
ожидания. Такое событие невозможно запланировать, подготовить,
подстроить. Его можно ждать, но оно всегда случается
неожиданно.

Подлинный праздник необратим, из него невозможно выйти. Из Праздника
не возвращаются, в том смысле, что в него входит один
человек, а выходит уже совсем другой. Происходят такие
радикальные перемены, что он не узнает самого себя. С другой стороны,
настоящий праздник никогда не кончается. Новое состояние
настолько отличается от всего известного, его невозможно
забыть. Оно настолько превосходит все старое, что уже никогда не
исчезнет полностью. Однажды случившись, Праздник всегда будет
с тобой.

Если задачей Праздника является трансцендирование, то на нем нужно
сделать что-то особенное, надо делать все принципиально
иначе, наоборот. В отличие от карнавала, где кощунство, мат,
насилие, преступление были необязательны, случайны, спонтанны,
на Празднике они совершаются специально. Чтобы обострить
ситуацию, радикализовать отношения, целенаправленно делается все
противоречащее правилам и нормам не просто общественной
морали, но и всего здешнего бытия.

Приветствуется все парадоксальное, иррациональное, предельное.
Практикуются наиболее радикальные стратегии и перевернутые
отношения, провоцирующие экстремальные ситуации, пограничные
состояния, маргинальный опыт. Нужно пойти на встречу Другому,
категорически отрицая старое, отрекаясь от всего прежнего,
игнорируя все правильное. Надо целенаправленно прорваться в
такие области бытия, где ничто не запрещено и ничто не
гарантировано. Критерием такого трансцендирования является страдание
и боль.

Праздник – это судьба. Он приходит неизвестно откуда, не спросясь,
он настигает нас в самый неожиданный момент. Иногда мы ещё
сопротивляемся. Организованный ритуал и запланированный
карнавал – это попытки избегнуть судьбы, самостоятельно
распорядиться своей жизнью. Настоящий праздник утверждает тотальность
и величие случая, неслучайность случайного. Праздник – это
переворачивание страниц книги судьбы. Все судьбоносные
события (рождение, свадьба, похороны и т.п.) празднуются. Все
праздники судьбоносны. Именно на празднике происходят встречи и
знакомства, на празднике лишаются девственности и зачинают
детей, на празднике легко совершить подвиг и радостно
умереть. На миру и смерть красна.

На празднике человек испытывает судьбу, с ним происходят
непредсказуемые происшествия, приключения, испытания. Он совершает
путешествия, надеясь на встречу с новым, другим, иным. С тем,
что может оказаться потусторонним, высшим, сакральным,
божественным. Он блуждает по городу, как по лабиринту с минотавром,
в поисках подвига. Он, как игрок в рулетку, стремится
рисковать. Он рвется на встречу опасности, уверенный, что только
так можно выиграть суперприз.

На празднике всё бытие человека может измениться в один момент,
нужно только не пропустить своего счастья. Именно в празднике
человек пытается увидеть знак свыше, услышать внутренний
голос, понять высшую волю о себе. Подлинное предназначение
человека – стать причастным сверхбытию – проявляется скорее в
празднике, чем в работе или служении, иначе они автоматически
становятся праздником.

Праздник – это инобытие вещей и явлений. Всё, что вовлекается в
круговорот праздника, предстает в неожиданном ракурсе, в
непривычном виде. Всё становится чем-то другим, отсылает к чему-то
еще, кажется лишь тенью, следом чего-то большего,
священного. Праздник – это встреча с неизвестным, дуновение вечности.
«Повели нас дорогами странными» (БГ).

Всё, что встречается на пути, может оказаться толчком к
трансцендированию. Считается, что праздник возможен по любому поводу, и
желающий выпить повод всегда найдет. Но это можно понимать и
так, что очень многие события имеют в себе потенцию
превращения в праздник, тяготеют к переходу в сакральное
пространство и время.

Праздник – это мистерия. Разыгрывается сценарий некоторого события,
при котором уже однажды произошло нечто чудесное.
Воспроизводится драматический сюжет с полным переживанием всех
страстей и страданий. Предполагается, что этим самым могут быть
созданы условия для повторения трансцендирования. Но, в отличие
от ритуала, сюжет праздника принципиально открыт – у всех
праздников общее, одинаковое начало и у каждого свое
непредсказуемое завершение.

Свет праздника имеет метафизическое значение и фундаментальный
онтологический статус. Это не тот свет карнавала, который только
видимость и иллюзия. Это свет, реально изменяющий всё бытие.
«Народ, сидящий во тьме, увидел свет великий, и сидящим в
стране и тени смертной воссиял свет» (Матф. 4, 16). Это свет,
просветляющий человеческую сущность. «Вы были некогда тьма,
а теперь – свет в Господе: поступайте, как чада света»
(Иоан. 5, 8).

Это свет, преобразующий всю природу человека. «Но вы – род
избранный, царственное священство, народ святой, люди, взятые в удел,
дабы возвещать совершенства Призвавшего вас из тьмы в
чудный Свой свет» (1 Петр. 2, 9). Это свет, не оставляющий тени.
«Ибо все вы – сыны света и сыны дня: мы – не сыны ночи, ни
тьмы» (1 Фессал. 5, 5). Этот свет непреходящий. «Тьма
проходит и истинный свет уже светит» (1 Иоан. 2, 8). Этот свет
абсолютный. «Бог есть свет, и нет в Нем никакой тьмы» (1 Иоан.
1, 5).

Свет праздника – это свет преображения, Фаворский свет. Огонь
праздника – это огонь пятидесятницы, огонь Духа Святого.

5. Мистика. Апофатический смысл праздника и опьянения. Похмелье.

Подлинным результатом праздника является полноценное
трансцендирование: не только полная власть над своим бытием (ритуал),
экстатическое переполнение (карнавал) или встреча с инобытием
(мистерия), но и окончательный переход в сверхбытие. Это
является целью любого праздника. И в случае её достижения уже не
требуется повторение праздника. Однако из личного опыта мы
знаем, что праздник кончается, и всё то, что казалось таким
близким и реальным, исчезает почти без следа, оставляя после
себя только смутные воспоминания, разочарование и боль.

Можно было бы сказать, что каждый раз праздник заманивает нас
иллюзорной надеждой, ложными обещаниями. Праздник снова и снова
обманывает, обкрадывает и лишает нас веры. Однако выход из
праздника и послепраздничное существование являются не менее
ценным экзистенциальным и метафизическим опытом, чем сам
праздник с его экстазами и трансами.

Ситуация «после» – это действительно предельная, экстремальная
ситуация, и состояние «пост» – воистину пограничное состояние.
Они имеют фундаментальный онтологический статус и представляют
собой уникальные феномены, позволяющие человеку испытать
радикальный опыт. Ситуация и состояние «после» никогда не
совпадает с состоянием «до». Многое меняется принципиально и
необратимо. Человек уже никогда не сможет стать прежним, каким
он был до праздника. Он испытал нечто такое, что изменит его
навсегда и заставит опять возвращаться в праздник и снова
искать утерянное блаженство.

Пост-праздник – это уже не праздник, но и не не-праздник (так как
это все-таки праздник, который перестал быть праздником). Его
характеристики трудно описать, и более адекватным методом
выражения является апофатический. В празднике и пьянстве
проявляется нечто непостижимое и невыразимое, непознаваемое и
недостижимое. В этом смысле можно говорить о мистике праздника,
его тайне, о запредельных и неуловимых смыслах.

После праздника, после карнавала все окружающее предстает в другом
свете, по контрасту с радостью и наслаждениями праздника все
воспринимается как наказание, жизненная ситуация кажется
чистым проигрышем и полным поражением. Чрезмерность опьянения
сменяется ущербностью похмелья. Допраздничный недостаток
бытия, который, как казалось, преодолевается экстатическим
переполнением, оказывается фундаментальным и неустранимым. Жажда
сверхбытия остается неутоленной.

Послепраздничное состояние в целом можно назвать одним словом –
похмелье (не столько в физиологическом и психологическом смысле,
но и в метафизическом). В этом понятии (если угодно –
философской категории) выражается состояние потери и
потерянности, в котором оказывается человек после праздника. Эта
ситуация может быть охарактеризована как анти-праздник.

Похмелье – это не ритуал, потому что первоначальный миф уничтожен
карнавалом, упорядоченный космос разрушен, сакральный центр
исчез среди многообразия превращений, истина потерялась в
плюрализме инобытия. Это скорее анти-ритуал, потому что шествие
и славословие невозможны (так как идти некуда и славить
некого), человек вынужденно остается на одном месте, в котором
находиться невыносимо.

В похмелье уже не до карнавала, есть и пить, петь и танцевать совсем
не хочется, потому что тошнит. Это скорее анти-карнавал,
потому что удовольствия оказались относительны и преходящи, а
страдание кажется абсолютным и неизбывным. Само воспоминание
о карнавале вызывает отвращение. Всплеск экзистенциальной
энергии сменяется полным отсутствием её. Хотелось бы
отомстить за свои обиды, но нет сил искать виновных.

Поэтому совсем не тянет на подвиги. Похмелье – это скорее
анти-подвиг, потому что в этом состоянии не до резких движений и
крика, не до бунтов и экстазов, не до подвигов и преступлений.
Похмелье – это преодоление в человеке «героического, слишком
героического». Однако опыт поражения не менее ценен, чем опыт
победы. Человек вдруг попадает в новую онтологическую
ситуацию, не похожую на все испытанное ранее.

Я чуть живой, я разбит, опустошен, уничтожен, я ничего не могу, я
без сил, без воли, слаб и беззащитен, я беззащитен как
ребенок, меня обидит любой. Эти экзистенциалы выражают воистину
радикальный опыт, действительно экстремальную ситуацию и
подлинно пограничное состояние. Человек превращается в
онтологического маргинала. В похмелье у него не остается ни капли
собственного бытия, ни воли к бытию. Только малодушие и, как
следствие, радикальное недеяние и абсолютное бездействие.
Остается только одно – желание покоя.

«О, если бы весь мир, если бы каждый в мире был бы, как я сейчас,
тих и боязлив, и был бы так же ни в чем не уверен: ни в себе,
ни в серьезности своего места под небом – как хорошо бы!
Никаких энтузиастов, никаких подвигов, никакой одержимости! –
всеобщее малодушие. Я согласился бы жить на земле целую
вечность, если бы прежде мне показали уголок, где не всегда есть
место подвигу. «Всеобщее малодушие» – да ведь это спасение
от всех бед, это панацея, это предикат величайшего
совершенства!» _ ²⁴

В похмелье человек несвободен. Это скорее анти-свобода, потому что
он испытывает чувство онтологической зависимости. Нет
никакого желания и возможности экспериментировать со своей
свободой. Ощущение фундаментальной несвободы заставляет человека
почувствовать потребность в защите и помощи кого-то, нужду в
Другом. И этот Другой должен быть таким, чтобы к нему можно
было припасть и забыться, чтобы он смог избавить от этого
кошмара.

Вместо свободы человеку требуется утешение и покров. Он просит чуда,
но маленького чуда. Потому что в этот момент у него одно
скромное желание – выпить пивка. Человеку необходимо чудо, но
не что-то грандиозное, потрясающее и всесокрушающее, а чудо
тихое и незаметное, мирное и спокойное, чудо нежное. Поэтому
в похмелье человек нуждается скорее в анти-чуде, которое
«трости надломленной не переломит, и льна курящегося не
угасит» (Матф. 12, 20). Такое чудо возможно, потому что «Дух дышит
где хочет, и голос его слышишь, а не знаешь, откуда
приходит, и куда уходит» (Иоан. 3, 8).

В похмелье человек не претендует на совершенство. Все, что обещалось
в празднике, что казалось таким близким, оказалось
иллюзией, миражом, обманом. Всего этого нет, а есть разочарование,
одиночество, богооставленность, пустота, тошнота. Похмелье
позволяет преодолеть искушение совершенством, ибо совершенство
вызывающе, и поэтому оно подозрительно.

Похмелье – это скорее анти-совершенство, потому что заставляет
человека до конца прочувствовать свою тварность, ограниченность,
конечность, болезненность, смертность, свое несовершенство,
убожество, уродство, свою греховность, слабость и
никчемность. Наверное, такое состояние было у Адама после
грехопадения. Похмелье является наиболее достоверным и убедительным
воспоминанием о первородном грехе.

Именно в похмелье человек полностью растворен в теле народа, принося
в жертву свое Эго. «Мы все как бы пьяны, только каждый
по-своему, один выпил больше, другой меньше. И на кого как
действует: один смеется в глаза этому миру, а другой плачет на
груди этого мира» _ ²⁵. Опьянение у всех разное, похмелье
одинаковое. Хотя люди празднуют и пьют вместе, а мучаются в
одиночестве.

Выйдя из праздника, расставшись с ним, променяв его на похмелье,
человек принимает решение остаться в падшем мире, разделить
общее страдание, взять на себя чужие грехи и принять судьбу
своего народа. Он пьет, чтобы другим меньше досталось. Он
отказывается от спасения себя одного, чтобы спастись или
погибнуть вместе со всеми. «Кто может вместить, да вместит» (Матф.
19, 12).

Может быть, прав был Бердяев, когда писал, что «подлинно тонкие души
предназначены не для рая, а для ада. Ад не для всех, а для
особо изысканных и взысканных» _ ²⁶. И если униженность
понимать как избранничество, то в нашей стране много званных и
немало избранных. «На тех весах вздох и слеза перевесят
расчет и умысел. Есть там весы, нет там весов – там мы,
легковесные, перевесим и одолеем» _ ²⁷.

В празднике человек стремится избавиться от изначальной неполноты и
несовершенства, преодолеть свою ущербность. Но, вместо
взыскуемой силы и мощи, он получает бессилие. В похмелье человек
ощущает потерянность, заброшенность. Он испытывает слабость,
то есть фундаментальный недостаток жизненной энергии.

Он обнаруживает зыбкость бытия и чувствует, что мир ослаб, мир
качается и сейчас рухнет и придавит его. Человек становится весь
как обнаженный нерв. В похмелье тихие звуки воспринимаются
как гром, слабый свет как молния, нежное прикосновение как
удар.

Он думает: «Я беззащитен и слаб, ветерок дунет и свалит меня, солнце
выглянет и сожжет меня, ребенок посмотрит и уничтожит меня.
Я раздавлен, я потерял все, я лишился всего, что у меня
осталось? Я потерялся, я забыт всеми и забыл все, я потерял
память, у меня нет прошлого и не будет будущего, я лишен своего
места в мире, своего дома, своего бытия. Я хочу только
тишины и покоя».

Человек больше не может держать себя и просит, молит кого-то: «держи
меня, будь со мной, пока не начался джаз» (БГ). Это
положение невозможно исправить (если только не пытаться снова
вернуться в праздник) и остается только лежать и страдать.

В похмелье человек слаб и беззащитен, как новорожденный. В похмелье
человек бессилен и безнадежен, как умирающий. В похмелье
человек чувствует себя одновременно как новорожденный и как
умирающий. Можно сказать, как новорожденный, который умирает, а
может быть, как умирающий, который в страдании рождается к
новой жизни.

Даже боль похмелья какая-то другая. Это скорее сверх-боль, такая
боль, что нет сил даже кричать. Пьяница вынужден пронести до
конца свою боль и боль мира, не ища помощи и облегчения.
«Претерпевший же до конца спасется» (Матф. 10, 22).

Похмелье учит жить с болью в душе, с ранами в сердце. Но это
исцеляющая боль и очистительное страдание. Похмелье похоже на
искупление, и пьяница предстает как мученик и страстотерпец.

«Ибо душа моя прелюбодействует, когда, отвращаясь от Тебя, Господи,
Ищет... того, что может найти только в Тебе. Но как бы
далеко не отходила она от Тебя, все-таки хочет Тебе же
уподобиться... потому что некуда ей бежать от Тебя... Чем хотел
уподобиться Тебе, хотя бы и превратно? Не тем ли, что мне было
сладко преступить закон... и, будучи рабом, казаться
свободным... в темном подобии Всемогущества Божия» _ ²⁸.

Похмелье делает нас малодушными, нищими духом. Но «блаженны нищие
духом, ибо их есть Царство Небесное» (Матф. 5, 3). В похмелье
мы плачем по утерянному и несбывшемуся. Но «блаженны
плачущие, ибо они утешатся» (Матф. 5, 4). Похмелье делает нас
тихими и кроткими. Но «блаженны кроткие, ибо они наследуют землю»
(Матф. 5, 5). В похмелье мы жаждем более чем когда-либо. Но
«блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся»
(Матф. 5, 6).

В похмелье нам не до мести, мы готовы все и всех простить. Но
«блаженны милостивые, ибо они помилованы будут» (Матф. 5, 7). В
похмелье сердце омывается слезами и исцеляется болью. Но
«блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят» (Матф. 5, 8).
Похмелье делает нас неспособными к битвам. Но «блаженны
миротворцы, ибо они будут наречены сынами Божиими» (Матф. 5, 9). И
после всего этого пьяница часто оказывается изгоем,
изгнанником. Но «блаженны изгнанные за правду, ибо их есть Царство
Небесное» (Матф. 5, 10).

Пьяницы лишаются работы и дома, теряют все. Но «блаженны вы, когда
будут поносить вас и гнать и всячески неправедно злословить»
(Матф. 5, 11). Однако они не унывают, ибо сказано:
«Радуйтесь и веселитесь, ибо велика ваша награда на небесах» (Матф.
5, 12).

«И чтобы я не превозносился чрезвычайностью откровений, дано мне
жало в плоть, ангел сатаны, удручать меня, чтобы я не
превозносился. Трижды молил я Господа о том, чтобы удалил его от
меня.

Но Господь сказал мне: «довольно для тебя благодати Моей, ибо сила
Моя совершается в немощи». И потому я гораздо охотнее буду
хвалиться своими немощами, чтобы обитала во мне сила Христова.

Посему я благодушествую в немощах, в обидах, в нуждах, в гонениях, в
притеснениях за Христа, ибо, когда я немощен, тогда силен»
(2 Кор. 12, 7-10).

Жизнь человека превращается в «одно непрерывное празднество –
прехождение от видимого к невидимому, туда, где прекращаются все
образы, знаки и символы празднеств, бывших в настоящей жизни,
и где вечно чистые вечно наслаждаются чистейшую жертвою...» _ ²⁹.

Выводы противоречивы. Ап. Павел говорил: «Едите ли, пьете ли, или
иное что делаете, все делайте во славу Божию» (1 Кор. 10, 31).
С другой стороны: «Не прельщайтесь: пьяницы Царства Божия
не наследуют» (1 Кор. 6, 9-10). «И не упивайтесь вином, от
которого бывает распутство; но исполняйтесь Духом» (Эфес. 5,
18).

__________________________________________________________________________

Примечания

24 Ерофеев Венедикт. Москва – Петушки // Ерофеев В. В.
Оставьте мою душу в покое: Почти всё. М., 1997. С. 41.

25 Ерофеев Венедикт. Москва – Петушки // Ерофеев В. В.
Оставьте мою душу в покое: Почти всё. М., 1997. С. 131.

26 Бердяев Н.А. О назначении человека. М.: Республика, 1993.

27 Ерофеев Венедикт. Москва – Петушки // Ерофеев В. В.
Оставьте мою душу в покое: Почти всё. М., 1997. С. 132.

28 Бл. Августин. Исповедь. М., 1992. С. 62-63.

29 Слово преподобного Симеона Нового Богослова. Вып. 1-2,
М., 1890-1892. 41,6.