Поэзия

***
Запах детского сада 
Из эпохи советской,
Тусклозимняя сладость
Тоски полудетской...
..................
Мы бедняжки, мы пташки,
Дела наши плохи,
Нам на жизнь приходится
Больше эпохи. 





Конь без пальто
Южный ветер колышет 
Городских фасадов картоны, 
Всё зыбко, всё шатко, всё дышит, 
А в розовом небе бутоны 
Припозднившихся роз, распуститься 
Досталась им доля в раю, 
Прищурился глаз живописца, 
Он пишет картину мою, 
О том, что и я принимаю 
Троянский подарочек жизнь, 
Хоть мало что в ней понимаю, 
А город плывет и дрожит! 





Народ-бред
Для верующего народа
У нас слишком много примет,
Мы слишком верим в приметы,
Мы народ-бред.

На Невском у нас медведи,
На Красной площади лёд,
А мы себе знай всё бредим,
Избранный бред-народ.

Корову сожрали йетти,
И лыка на лапти нет,
А мы радуемся как дети,
Мол, нету дурных примет.

Ну чисто народ-бред. 





Мост над пропастью
Часто снятся мосты,
А люди не снятся,
Только местности,
Речки, деревья, холмы,
Жутковатые тропы, дороги
Пустые, леса, городские окраины,
Птицы, канавы, болота, кусты
Снятся, и мостики, и мосты,
И мосты, и мосты, и мосты…
Человек – это мост,
Мост над пропастью,
Иногда ненадежный и шаткий,
Предательский, мост-ловушка,
Иногда взорванный мост,
Порою захваченный врагом,
Или просто мост разведённый,
Поднятый подъёмный мост,
Человек – это мост,
Мост-застава,
Мост – контрольно пропускной пункт,
Мос Поцелуев,
Мост Слёз,
Мост Свободы,
Чертов мост…
Человек это мост,
Мост над пропастью. 





В шутку и всерьез
Сохраняя серьёзность,
Хоть это действительно трудно
Для того, кто шутил и шутил,
И, пожалуй, был прав,
Ты наткнёшься на новую жизнь,
Она будет стара беспробудно,
И настолько серьёзна,
как только бывает игра.

Ну, а может попробуешь?
В шутку повязку применишь,
Смотришь, рана и правда забилась,
И красным бинты зацвели,
Ты сначала почувствуешь,
Или сначала поверишь, -
все равно, это просто игру
До конца довели. 





Непонятщина
Обыватели – наплеватели,
Они думают о простых вещах,
Не о газе, и Газе – о жирных щах,
Не о смерти, и вечном двигателе,
А о том, что плевать им видите ли,

Впрочем, возможно, все наоборот,
И опять я напутал, братцы,
ФилосОф лишь жратвой набивает рот,
Гражданин плюет на проблемы нации,

А мещанин и не пьет, и не ест
А с ним и его фрау,
Товарищ! Мы сделали их, yesss!
Или – они нас, вау… 





На Волковке два
Вчера по кладбищу бродил,
И загулялся, стало поздно,
Над холмиками могил
Горели звезды, горели звезды.

Искал могилу без креста
С твоим проклятым именем,
Напрасно! Статуя Христа
Сверкала чёрным инеем. 





Петроградка
 
(поэма типа)

Я иду мимо горящих витрин,
Сквозь Петроградки коричневый мрак,
Внешне я совершенно один,
Внутренне – это не так.

Ты знаешь, на вид Петроградка грустна
Зимним днём, а уж ночью!
Моей душе так близка она,
И внешне, и внутренне – очень.

Здесь живут и оборванный пьяный сброд,
И куча богатеньких буратин,
И всех нас в один сбивает народ
Свет горящих витрин.

Конструктивизм, модерн, и эклектики спам,
Кто в «Сугробе» пьёт, кто в скверике,
Кто-то мечтает на Валаам,
А кто-то – исчезнуть в Америке.

Брандмауэры, проходные дворы,
Убежища, и урочища, 
Большой проспект: четыре норы,
И три новодельных уёбища.

Гатчинская, Стрельнинская, тартарары,
Фонарей паранойя, дождя истерика,
И снова проходные дворы,
И Съезжинская – Ам-мерика.

Назад, на проспект, в пустоту витрин,
В монастырь Петроградской матери,
Где внешне ты, может быть, не один,
Так что сопли придётся вытереть.

Примечания:

1. Петроградка... Так в нашем городе светлом не говорят.
Петроградская – так говорят. А ко мне привязалось это бодренькое
«петроградка». И не случайно.

2. На Съезжинской застрелился Свидригайлов.

Моя комната
Выцветший старый диван,
Бледное синее, Джотто,
Белая скатерть, Сезанн
В отсутствии бергамота.

Плюшевый бархат портьер,
Пятнами синее синее,
Фартук хозяйки, ВермЕр,
Только с глазами павлиньими.

Протёкшего потолка
Всадники Пизанелло, инферно,
Восковые бока
Столешницы старой, ВЕрмер.

Плашек дубовых цвет
Отмыт от последнего глянца,
Это над морем свет,
Над морем малых голландцев.

Люстры рожок – Ван Гог,
Ночь, окна, гардины,
В красном углу – русский Бог,
В пятом углу – паутина. 





И, радостный, я продолжал свой путь
Среди мыслишек остальных,
Среди тревог, и гроз стальных
Подумалось: когда-нибудь…
И радостный я продолжал свой путь.

В дороге выбился из сил,
И дождик нудный моросил,
Но вспомнилось: когда-нибудь…
И радостный я продолжал свой путь.

Прошли года, и равнодушно
Твои я уверенья слушал:
Когда-нибудь, когда-нибудь…
Всё кончится, и в этом суть…

И, радостный, я продолжал свой путь.

Примечание:

«И. радостный, я продолжал свой путь» – очевидно, фраза из какого-то
псалма. Попалась мне в дневнике немецкого унтер-офицера,
очень симпатичного математика, убитого под Ленинградом в 1942
году.

Слабое утешение
Горько быть негодяем
Совесть, и всё такое.
Да и с практической точки
выгодно не всегда.
Чаще нет никакого смысла
Быть негодяем.
Утешает одно:
Хорошие стихи пишут
Негодяи.
Плохие стихи пишут
Хорошие люди.
Слабое утешение.





***
Ложь, газ, и видео
Ложь, газ, и видео
Газ, Газа, и видео
Секс, газ, и видео
Спорт, газ, и видео
Патриотизм, газ, и видео
Кризис, газ, и видео
Бакс, газ, и видео
Вертолет, газ и видео
Козлы, газ и видео
Смерть, газ, и видео





Наши символы просты
Наши символы просты:
Арки, шпили и мосты.

Сфинксы, львы, грифоны, шпили...
Что еще мы не пропили?

Шпили, ангелы, аспИды,
Кони и кариатиды.

Полуарки, аксельбанты,
Сфинксы, ангелы, атланты.

Императоры, штыки,
Кандалы, и кабаки.

Корабли и кабаки.

Умники

И 

Дураки. 





***
Что чувствует человек, 
Медленно скользящий в пропасть?
День за днем. час за часом?
Цепляясь за пучки соломы, и комья земли
Просто чисто автоматически?
Что он чувствует?
Ужасное, самое ужасное, наверное,
А именно то,
Что привык.





Зимой душа моя крестьянская
Зимой душа моя крестьянская
Впадает типа в философию,
И ударяется в поэзию,
И в отвлеченные материи.

Когда поправлены все бороны,
И плуги старые починены,
А на полях снега метровые,
Пора зачистить философию.

Уж такова душа крестьянская – 
Зимою рассуждать и пьянствовать.





Из творчества полковника Г.
Играют в опасные игры
Поэты – бумажные тигры.

Но как беззащитны поэты,
Сняв в сауне эполеты!

Так думал полковник Голядкин,
Охраняя место посадки. 





Полковник Голядкин
Капитан Голядкин
Полковником стал давно,
О нём было снято
Блокбастерное кино.

Какой он спортсмен отличный,
И как он Россию спас,
И как ему самолично
Путин руку жал и тряс.

Ну, он и пошел в политику,
Ну, там его и убили,
Какой поэт умирает! -
Он простонал перед смертью -
Дебилы! 





Избранные животные
Я обожаю зоопарки,
Нет, я просто люблю их,
Однажды даже перевел пьесу Олби
The Zoo story,
Было мне лет шестнадцать,
С тех пор в зоопарки
Тянет меня, как магнитом.
Зоопарки, как сборники грустных стихов,
Под названием
«Избранные животные». 





Письмо кимрскому другу
Но что же мне Вам рассказать на словах
О том, что происходит со мною?
Я живу на окраине долговременного покоя,
А на окраинах, как известно, они идут в рай и нах.

От странных воспоминаний бывает докучно мне,
Но ни стереть, ни вымарать не хочу ничего,
К тому же я постоянно меняюсь к лучшему,
Потому что старею от беззакония моего.

Вечером приходит клоун-златые-власа,
Галлюцинирую, знаете ли, ни на что не похоже,
Молчат или смеются её мои голоса,
В зависимости от погоды, но это одно и то же.

А погода все та же, снег да вода,
Малахольная мартовская ида,
Надо льдом Финским такое когда,
Корюшка клюет как буквально гнида.



 

Добавь глубины!
С ума, как с поезда, соскочить,
И насвистывая из Глюка,
Смотреть как красные хвостовые огни
Исчезают в ночи,
Прощай, Сука!

Больше не будешь травить
Мое вино,
И мой кайф ломать
Неумением ни жить, ни пить,
Прощай, Блядь!

Здравствуй, безумия светлый костер!
Рыдаю... Но из-за спины:
– Добавь глубины! – кричит режиссер. -
Добавь глубины! 





Извини...
Я устал извиняться,
И жить по заветам бурсы,
Да и просто жить
Я устал слегка,
Я хочу отказаться
От слов, поступить на курсы
Птичьего, древесного,
И кошачьего языка.

Чтобы сказать себе
Всю правду одним дыханьем,
Чтобы душа ужаснулась, 
А потом себя простила,
И за то, что жив я твоим подаяньем,
И за то, что помню,
Что со мной было.

В общем, я устал от усталости,
И оттого, что все просто 
(для счастья типа опять не хватает малости),
Как машина времени,
Которого не имею,
Был старик сначала,
А потом подросток,
Говорил, агукал,
И уже немею. 





По расписанию
Я приехал из города вопросительных лиц
В город лиц утверждающих, знающих что-то, ей богу,
Так скитаясь меж двух одинаково странных столиц,
Узнаешь о себе, кое-что, понемногу.

Я приехал, уехал, приехал, а ветер свистел
В окнах старых, скрипучих вагонов, в ознобе
И бреде, я узнал, наконец, что хотел...
Мое имя не Кальций, а, видимо, на хуй, Ниобий.

Ой, вокзалы московские, придумал вас не человек – 
Грибоедов, наверное, со своим миллионом терзаний.
Отдыхает премудрость сожженных библиотек,
Когда строки читаю, да и между строк расписаний.

Плачу лихо в Москве, и рыдаю без ущерба для совести,
Все равно не поверит, как мы ей не верим на севере,
Значит, Кальций? Ну, нету печальнее повести,
Что болтается где-то на Богу не ведомом сервере. 





Довольно побыли мы детьми...
«Довольно побыли мы детьми»,
Какая грусть в открытии несрочном,
Но первый день весны мороженым молочным
В больной гортани тает, мон ами. 





День-китч
Знаешь, эти явления китча
Примиряют меня с моим необычным
Положением, и как шедевр поп-арта
Грань за окном февраля и марта.



 

Это путь из варяг в греки
(геометрическая песнь)

Это путь из варяг в греки,
Но поперёк,
И Вышний повыше Мекки
Волочёк.

Всё насущное тащим волоком,
Из варяг в греки, из грек в ляхи,
Где мы, вечно не зная толком,
Не на троне ли, не на плахе?

Знамо дело, земля! А реки!
И верней по ней – поперек,
И грехи наши, и огрехи
Через Вышний, блин, Волочёк. 





Каллиграф типа и детство
Запас туши большой,
Хоть всю жизнь пиши,
Кистью, кистью-душой
Иероглиф души.

Там деревья в окне,
Чёрных тел их и рук, 
В феврале, в пелене
Пляшет праздничный круг.

Там, где тын и овраг,
И сырые кусты,
Чёрный белого знак
Видишь ты, видишь ты.

И не слова, пожалуй,
Иероглифа знанье,
Словно угли пожара
Унести на прощанье.





Не задуматься ли?
Задуматься, в себя уйти,
Туда, где мысли все без слов,
Без указателей пути,
И время без часов.

Где рыбу ловят без снастей,
И строк не знает стих,
Где нет у целого частей,
И командиров их.  





За заслуги
Препод поставил мне зачёт
По поводу модерна,
Вступил я в собственность ничто,
И я останусь верным

Всем трем египетским домам,
Всем заигравшимся умам,
Всем заблудившимся сердцам,
И всем брандмауэрам. 





В окно
Теперь я часто думаю в окно,
О Боге, о тебе, о жизни,
И о твоем бесстрашном атеизме,
С которым вдруг не всё разрешено.

И значит веришь ты.
Твоей жестокой веры
Хлебнул я досыта в былом,
И поделом.

И эта вера – 
Верность чувству меры,
И воле собственной,
Судьбе наперелом. 





Тот человек не тот
Она сказала «пока-пока»
И закрыла дверь.
Я вызвал лифт,
И вдруг она снова открыла дверь,
Внимательно посмотрела на меня,
И снова сказала
«Пока, папа».
А вчера по телефону она сказала
«Привет, папочка!»,
А когда-то она называла меня
«Этот человек»...
Спасибо, дочка!
Прости, что я не признался,
Что я все еще, немного, надеюсь,
Тот человек...
Пока, дочка! – сказал я,
И вошел в лифт.
И сразу же стал скучать,
Редко мы видимся.
Ветер сегодня изрядный.
На Большом порыв сорвал с меня
Синюю бейсболку, подаренную сыном.
И напрасно, ветер.





Из книги «Прости, я не такой!»
Жизнь вообще душещипательна,
Матерись, не матерись,
А бывает обязательно
Ущипнёт за душу жизнь.

Не пиликаньем сиротского
Замогильного смычка,
Так ворчанием сверчка
С голосом поэта Бродского.

Ты платок накинь на волосы,
В Князь-собор наш приходи,
Что поёт он этим голосом
Едким, разбери поди. 





Большая Морская блюз
Я пишу тебе далеко, мама,
В страну не спящих 
Никогда матерей,
А помнишь, 
Как ты мыла раму
Здесь, в краю 
Снега и снегирей,
И говорила: «Держись, Сергей,
Будет праздник
И на улице нашей»,
И отмывала
От зимней печали свет,
Прости мне, мама,
Это письмо уставшее,
От улицы нашей
Шлю я тебе привет.