Проза

новелла

Человек шёл и долго думал. Потом присел на камне. Огляделся вокруг –
пустота, равнина. Смотрит – рядом камень лежит поменьше.

Человек ерошит волосы, отмахивается от обуревающих мыслей. Ведь вот
шёл, шёл – думал придти куда-то. Ноги болят, колени ломит,
камень холодный.

Встал тогда человек и, понимая, что делать всё-таки что-то нужно,
размахнулся здоровенным камнем да как врежет по базальту.
Искры. Пыль, слёзы. Крапчатую вмятину выломал.

Отодвинул валун, отошёл, посмотрел. Вокруг пустота, равнина, только
вмятина в булыжнике. Маленькая, никому бы и незаметная.

Отплюнул тогда человек надоедавшую мысль и снова схватился за
камень. Как шандарахнет! – Аж потемнело вокруг. Ещё одну вмятину
выбил.

– Ну, – думает, – так я за пару столетий управлюсь.

В общем, не пошёл никуда дальше – остался здесь камень ломать.

***

– Ты, сынок, всё в церковь ходил, молился…

– Да не молился я, просто так стоял!

– Ну вот, а теперь чего же ты хочешь. Бог, он ведь внутри молитвы
как в поезде едет. Или это мы, когда молимся, в поезде едем и
на него посмотреть можем.

– Манипулируют, дедушка.

– Что?

– Я говорю – манипулируют много, всем, и при том так манипулируют,
что сами отворачиваются, когда дело сделано – и вот, мол,
ничего не знаю, ничего не ведаю, а словом как флюгером вертеть
можно, вернее, как флагом. Туда-сюда, а кто виноват, а никто
не виноват, нам ведь сказали, вот мы и сделали. А тем, кто
сказал, тоже сказали. А сами скажут – и отворачиваются, мол,
делов по горло, давайте быстрее. А потом спросишь такого –
как же, мол, так? – а он – ой, не помню, делов по горло,
видимо, не учли. А поворачиваются всё время, чтобы не видно
было, как в глазках вычислительная работа идёт, чтоб не
догадаться, что человек и о себе, в конце концов, подумать должен.
Только вот этот «конец концов» во перве главе у каждого
стоит. Вот и тошно… Бог-то, он, конечно, в поезде проезжает, я
не спорю, только по полустанкам со злыми вонючими псами
таскаться не хочу.

– Ну а тебе не всё равно, а, сынок, манипулируют или нет? Это же
ихое дело. А ты своё дело знай. Бог, ведь он везде.

– Ну вот и ты за старое. Бог в поезде едет, дедушка, в поезде, а я
пошёл, мне камни ломать надо.

***

Стояли двое курящих человек на холодном балконе зимой. В носках.

Стояли и обсуждали дальнейшие жизненные планы.

Когда окончательно замёрзли, и скурены были три штуки за раз в
жарком пылу разговора, младший сказал:

– И вообще, строить планы – смешить Бога.

– Как ты сказал? – спросил старший. – Дай-ка я этот тезис запишу в мобильник.

– Записывай, – сказал младший, и они ещё немного постояли на зимнем балконе.

***

А человек, покрывшийся каменной пылью, по которой струями сбегали
солёные реки пота, продолжал долбить базальт.

Он давно его долбал, несколько дней. Вечером ложился рядом,
разгорячённый, и засыпал, его мучили жажда и голод, а потом стало
наплевать. Он плевал.

Вокруг по-прежнему продолжалась пустота и равнина, куда-то идти он
полагал бессмысленным. Рано или поздно камень должен был
поддаться натиску.

Вдалеке, за большой выпуклостью земли, так как земля у нас пока что
круглая, отдыхали и наслаждались видами необъятности
вечереющего простора двое людей. На машинах к ним стали подъезжать
новые, и много-много набралось людей, они включили музыку,
потом выключили, чтобы наслаждаться тишиной, и ели с
удовольствием и пили изысканные напитки.

Человек с камнем услышал в отдалении людские шумы и не веря,
одичалый, прислушивался долго, припадал к земле, а потом пошёл на
эти праздничные звуки.

Пока он дошёл до той округлости, которая скрывала за собой смех и
изобилие, люди зачем-то собрались и уехали. Поскольку вокруг
была необъятность, они не стали за собой убирать.

Возбуждённые и красные, они вспомнили, что есть там, где-то далеко,
но на машинах быстро, место, где будет ещё больше, и где
будет совсем другое, но тоже интересное.

Они воскликнули так – «Ах! Ёлки-моталки! Ребята, поехали, там уже
всё началось!» – прыгнули в блестящие чёрными боками огромные
машины и улетели.

Человек порылся в бумажных корзинках, увитых целлофановыми цветами,
понюхал из длинногорлых кувшинов кислый запах поздней осени,
засунул в рот найденный огрызок слоёной булки и лёг спать
на сдвинутую в перину кучу кружевных обёрток, бутылок и
коробок.

Подумал, что, возможно, люди вернутся.

***

Цветы зацвели на необъятности. Бумажная перина намокла росой.
Человек встал и ходил по равнине, нагибаясь и рассматривая цветы.

Он вспомнил, что в дом матери часто приносили букеты с каких-то
праздников. Мать опускала их в белую дымчатую вазу, ставила её
на незанятую керамическими безделушками и фотографиями
поверхность, закидывала ноги на невысокий столик, чтобы не
затекали тромбы, и любовалась.

Праздничные цветы в доме матери появлялись часто, постепенно
засыхали, сыпались, и она просила его, уже тогда каменеющего,
выбрасывать их на помойку. Он отказался раз и наотрез.

В увядающих цветах были те же жизнь и смерть, что и в свежераспустившихся.

На равнине цвели другие цветы. Они не были так пышнотелы, как те,
специальные, и когда отцветали, то продолжали стоять
худощавыми свидетелями перемены. В их стойкости и сухости была
красота мужества. Согласитесь, это разные красоты.

***

Когда дверь захлопнулась за курящими на морозе в носках, то эхо
разнеслось по всему звенящему воздуху ночного города. Город был
как стеклянный шар.

Каменный человек однажды проходил через этот город как раз тогда,
когда от холода звенело пустое пространство запертых домов.
Хотел было остановиться здесь. Всё-таки город – значит, он
найдёт людей. Нужно только подождать. Согреться пока самому.

Но он не смог остановиться там, в пустом звенящем шаре. Он прыгал,
он бегал, он ёрзал, он играл с мужиками в футбол, он пил
по-чёрному, он разговаривал много, чтобы не слиплись губы. Но
когда начиналась ранняя ночь, шар пустел. И он не мог быть
там. Потому что ничего не было, а то, что было – ничего не
значило.

И он не смог быть там. И пошёл из города. И однажды вышел на
равнину, где из всего, что можно себе предположить, была – дорога.

***

Посредством дороги он попал в другой город, когда уже началась
Весна. Ходил по улицам и улыбался. И играл с мужиками в футбол и
ёрзал и даже был приглашён на вечер, где с молодым
собеседником обсуждал планы на будущее. Они стояли на узеньком
балкончике роскошного по меркам этого города дома и зябко курили,
соглашаясь друг с другом в том, что человек может только
предполагать.

***

Молодой собеседник объяснял ему, что вот, мол, не получается личную
жизнь никак наладить. Вроде и зарабатывает хорошо, и
девчонку себе примерил подходящую, но как-то весь этот образ жизни,
где он хорошо зарабатывает, засасывает, как водоворот, и
девчонка почему-то всегда остаётся на обочине. А она милая.
Милая.

Да, да, соглашался каменный человек, она милая, я тебе верю. Но дело
не в специальных цветах в мишурной обёртке и не в корзинках
с яствами. А в том, что ты ещё не определился, что для тебя
важнее.

– А ты определился? – спросил младший.

– Я… – и человек вспомнил о необъятной равнине и камне. –
Определился. Но только с Божьей помощью.

Они потушили окурки об банку и, плотно прикрыв на шпингалет дверь,
зашли в комнату, где пытался веселиться остальной молодой
народ.

***

– Посмотри, сверху открывается совсем другой вид, – говорил дедушка,
когда они летели в самолёте, – вот так и Бог смотрит в нас
и для Него всё выглядит по-другому, чем нам кажется.

– А поезд? – спросил он.

– Что поезд?

– Ты же говорил, что Он в поезде проезжает.

– Да нигде Он не проезжает. Это просто образ такой.

– Как, если Он не проезжает, а пролетает, это совсем другое дело! –
настаивал человек.

– Мы всё прошлое видим как нарисованное на стекле, – непонятно
сказал дедушка. – Мы всё придумываем.

– Всё?

– Всё. Даже этот самолёт. А Он помогает нам и смотрит на нас.

– А как узнать – правда это или нет?

– А ты помолчи. И узнаешь.

***

Человек рубил камень. Теперь у него были часы, и он их регулярно
подводил. Когда ему надоедало рубить камень, он смотрел на
часы. Голова была большая, гудела, и в ней плавали всякие
картины и образы.

Когда ему надоедало смотреть на часы, на картины и на образы в
голове, он снова рубил камень.

Дело двигалось медленно. Он старался бить в одну и ту же точку.
Вмятина, что ни говори, расширялась и углублялась.

Потом он садился и вспоминал о Боге.

***

По дороге шли три человека. Почему три? – Не знаю. Просто их было
трое. Они подошли к работающему измотанному камнем человеку.

– Ты зачем это делаешь?

– Больше ничего не остаётся! – бросил он с вызовом.

– А ты гонор-то сбавь. Что, занятий, что ли, больше никаких не нашлось?

– Если честно, то нет. А вы кто будете?

– А мы вот идём.

– И всё?

– А чего ж ещё?

– Может, меня с собой возьмёте?.. Хотя нет, мне сначала с камнем
разобраться надо.

– Вот-вот, разберись. А там посмотрим. Не падай духом! Ты из ВНП, что ли?

– Нет.

– А, ну ладно. Воды хочешь? С источника.

– А вы монахи?

– Нет. Мы из ВНП.

– А что это такое?

– «Великие Неправильные Путеводители».

***

Он так устал, что подумал, что обойдётся сегодня без всего. Упал на
землю и заснул.

Она так устала, что не раздеваясь плюхнулась в багровую взбитую кровать.

– Это неважно, в конце концов, где лежит подушка, – подумала она и
инстинктивно всё же поискала за головой и под телом.

Не нашла.

***

У них ничего нет. Машины пусты. Смех теперь раздаётся в доме. Я бы
недоумевал. У машины просто нужно поправить детали. Но это
завтра. Сегодня – спать. И неважно, где что лежит, где кто
лежит. Перед машинами не стыдно.

Они расположились на пикник да так и остались на ночь. Вова пьян,
Николаевич спит вверх пузом, Алексевна тоже наяривает храпом.

А Маша встала и пошла от них. От неулыбчивых машин и храпящих машин.
От человекоподобных машин и машинообразных человек.

Вдали что-то ухало. И даже не ухало, а грохало. Перейдя в светлоте
ночи через окружность, за которой открывался каменный человек
со своим занятьем, она не остановилась размышлять, а
двинулась к нему.

Светло. Ясно. И пахнет цветами.

Каменный человек работал в ночную.

– Здравствуйте, человек.

– Здравствуйте, сударыня.

– А чего вы такой грустный?

– Я не грустный, я ни во что не верю.

– А камень зачем бьёте?

– Такое вот нашёл себе занятье. Ведь должен же человек чем-то заниматься.

– Вы, наверное, больной.

– Да, вы угадали, только лечить некому.

– Давайте лучше что-нибудь споём.

– Я на работе не пою… Я вам там не мешаю?

– Не знаю.

– Лично вам я мешаю?

– Нет, вы просто какой-то неприятный.

– Ну извините, это я не со зла.

И Маша пошла по округлости земли дальше собирать букет. Уж больно цветы пахучие!

(весна 2008 г.)