Проза

Я заспешил к лавке с арбузами. Совершенно необходимо купить арбуз.
Даже два. Три я не унесу, но два арбуза составят мне
компанию. Один под мышкой слева, другой, как водится, справа. Но
сначала надо их купить. Поэтому я и заспешил к лавке. Торговец
меня сразу приметил и предложил купить дыню. Что ж, дыня
тоже неплохо. Если прохаживаться с дыней под мышкой, то,
пожалуй, можно даже сойти за игрока регби. Но мне нужен арбуз.

– Почем? – тычу в самый большой, уже распределенный на дольки своей
окраской. Темно-зелёная долька, желтоватая, темно-зелёная...

– Не продается, – резко отвечает торговец и тут же кричит на весь
рынок, – Арбузы, арбузы! – поскольку находимся мы нигде иначе
как на рынке, если мне не изменяет память, на овощном.

У кого не возникало сложностей с покупкой арбуза, не говоря уже о
приобретении сразу двух экземпляров, тот не поймет моей
скорби. На худой конец можно взять и дыню, одну, но это
равносильно поражению, а я так легко не сдаюсь. Я – победитель.
Пускаюсь на хитрость: иду к соседнему торговцу, который по
счастливой случайности тоже продает арбузы, и делаю вид, что
присматриваю себе крохотный, недорогой, один единственный, но
хрустящий, внутри так и слышно, как он хрустит, если по нему
постучать, а лучше надавить, будто проверяешь надулся ли мяч. А
сам посматриваю на первого торговца, что он будет делать,
ведь он не позволит уйти покупателю. Но он опрыскивает зелень
и смотрит вдаль, противоположную той, где стою я. Мой
крохотный, но хрустящий арбузик взвешен, положен в сетку, его уже
протягивают мне поверх рядов из крупных, сочных арбузов, из
которых любые два составят прекрасную пару. Делать нечего.
Беру арбуз, расплачиваюсь и посылаю первому торговцу в
брошенном мельком взгляде все презрение, на какое способен.

С арбузом в сетке я покидаю рынок. В конце концов мечта моя
воплотилась, пусть не полностью, лишь наполовину, а то и на
четверть, но все же руки у меня не пусты. Конечно, арбуз у меня не
под мышкой, как это планировалось изначально. Как это
виделось мне в моих грезах. Но и отрицать то, что арбуз у меня
все-таки в руках, просто глупо. В конце концов, арбуз в сетке –
это уже что-то. Можно закинуть сетку за спину и притвориться
горбатым. Можно размахивать ей как маятником, коротая время
прогулки и одновременно ведя ему счет. Правда, секунды не
будут бежать незаметно, что так необходимо для хорошей
прогулки. Каждый взмах арбуза будет что-то значить, что-то
отсчитывать. Поразмыслив, я останавливаюсь на обычной ходьбе
удовлетворенного покупкой человека и лишь иногда позволяю себе
взмахнуть сумкой вверх или вбок. Как мне захочется.

Но чего же я искал на рынке? Зачем сюда пришел? Хотел купить рыбу?
Какую? Свежезасоленную? Копченую? Если копченую, то какого
копчения? Горячего или холодного? Или я искал живую рыбу? Но
почему рыбу? Ведь я не ем рыбу! Не пойму, как люди свыкаются
с необходимостью поглощая очередной кусок свежезасоленной,
копчёной или живой рыбы остерегаться в любой момент грозящей
встать поперек горла кости? Ведь это всё равно что пить из
заведомо отравленного кубка, надеясь только на оплошность
отравителя, который вместо твоего бокала подсыпал яд в свой.
Значит, я хотел мяса? Разумеется. Я пришел за мясом, но
передумал и купил арбуз. Или я не передумал и всё ещё хочу сочный,
истекающий кровью кусок свинины, говядины, или я искал
печень, а может, голень? Точно, я искал голень! Самое безопасное
и самое сытное из всех мясных яств. Или все же я пришел за
фаршем? Вот уж что не имеет значения, так это какой фарш вы
выберете на ужин. Весь он одинаково омерзителен на вид.
Говорю это как ярый любитель фарша, любого фарша, но как
любитель, который не закрывает глаза на недостатки своего кумира.
Как часто, находясь в театральной ложе (значит, я не только
гурман, но и театрал?), я наблюдал, как зрители продолжали
умильно улыбаться, глядя на боготворимую ими примадонну, когда
она только что, расплескивая повсюду брызги, с лязгом
плюхнулась в таз, фальшивя, что есть мочи. Вот это и называют
слепой любовью, хотя именно эту разновидность следовало бы
именовать глухой. Я был не таким. При первом же намёке на
фальшь, я вскакивал с места и, закрыв уши, нёсся во весь опор по
траншее, полной обрубков ног в чёрных штанинах и ботинках,
либо голых, слегка прикрытых полой платья, в туфлях. Я
наступал на эти ноги, как думается мне сейчас, не без умысла,
вызывая арию воплей, кои были гораздо прекрасней фальшивых
завываний примадонны, пусть я и не слышал ни тех ни других, раз
уж, как я заявил изначально, уши мои были прикрыты ладонями. А
от своих слов я не отрекаюсь. Вот уж чего со мной никогда
не бывало, так это отречений от сказанного ранее, пусть и
спьяну (я алкоголик?), в бреду сумасшествия (умалишенный?), или
спросонок (лунатик?), когда явь еще опутана сном.

– Митя!

Кричит кто-то в рыночной толпе. Красивое имя. Так могли бы назвать и
меня мои отец с матерью, если бы они у меня были. Но
назвали меня иначе, хотя, раз это были не отец и тем более не
мать, то правомерно ли такое вмешательство в чужую жизнь, тем
паче в судьбу? Когда Адаму Бог велел дать имя всему сущему,
он, конечно же, лукавил, старый шутник. Все уже было
сотворено, значит, на всем стоял маленький, не сразу найдешь,
штампик, клеймо с указанием страны изготовителя, использованного
материала, и, конечно же, названия продукта. Глупыш Адам, не
вкусивший еще плода познания, слышал таинственный «внутренний
голос», подсказывавший ему, как назвать то или иное
творение. А старикашка стоял за углом и тихо нашептывал:

– Угол... Мышь.... Дождь... Дерьмо.... Сад... Ад . .. Митя!

Что же вам надо от человека, купившего фарш и неторопливо идущего
домой, предвкушающего, какие умопомрачительные болоньезы он
будет есть на ужин.

– Уф, догнал! Думал, ты меня не слышишь.

Значит, я все-таки Митя. Интересно. Будь моя воля, я бы назвал себя
по-другому. Например, Джек. Или Адамс, хотя это больше
похоже на фамилию, но вместе, Джек Адамс, звучит вполне
пристойно.

– Ты где пропадал?

Странный вопрос. Одновременно вопрос и утверждение. Но раз от меня
требуется ответ, то, что ж, вот он:

– За арбузами ходил.

– Так ведь не сезон уже. Сейчас надо брать гранаты. Тут есть один
торговец, у него такие гранаты! Просто объедение.

Предположим, что это так. Неужели теперь мне предложат вернуться,
проделать опять весь этот путь сквозь вонючие ряды,
отмахиваясь от предложений купить картошку или брюкву, чтобы в итоге,
а это несомненно станет итогом, купить пару гранат?

– Всего пару? Возьмите кило! Не пожалеете!

Беру кило. Человек, именующий меня Митей, на седьмом небе. Можно
подумать, это его гранаты я купил. Это он их растил, поливал,
окучивал, и теперь, видя, какое счастье и удовлетворение они
принесли покупателю, плачет слезами радости. Его труд был не
напрасен! Его пот, а поту было затрачено уйма, уж поверьте,
его кровь (вот это вряд ли), орошали землю не втуне. Ну,
конечно же! Тунец! Вот, что я искал! Вот зачем сюда пришел!
Решил таки отведать рыбки, как бы опасно это ни было. Придется
вернуться к рыбным рядам. Куда подевался Сережа? Так
кажется звали этого назойливого типа с бегающими хитрыми глазками.
Исчез? Нет. Вот он. Плетется сзади. Грустный, с внезапно
поникшей головой. Быть может, он, как и я, видит в рыбе только
дурное? Страшится костей, заодно отвергая и лакомый кусок
красного, хорошо прожаренного на гриле мяса? Но жизнь одна, и
не попробовать тунца, пусть он и станет первым и последним
куском в жизни, кажется мне недопустимым упущением.
Допустим. Но ведь могут быть и другие причины для печали у этого
невзрачного, недовольного жизнью и самим собой маленького
человечка. Возможно, он потерял получку, которую так долго ждал,
заранее придумал, что купит жене, детишкам, но вот стоял в
очереди за гранатами, и вся получка вдруг куда-то исчезла.
Гранаты он, конечно, успел купить. И точно помнит, что сдачу
положил во внутренний карман пиджака. И вот он идет, одна
рука крепко сжимает пакет с гранатами, а другая все шарит во
внутреннем кармане, но ничего кроме карманной пыли (есть такая
разновидность) найти там не может.

И вот звучит роковой вопрос:

– Митя, у тебя не будет тысчонки до получки?

Я так и знал! Я так и знал! Стоит незнакомцу назвать тебя Митей и
указать на лавку с гранатами, как следом раздастся этот
неминуемый вопрос.

– Как же. Найдется.

И правда. Вот она. В кармане. Измятая, будто так и знала, что
попадет в чужие руки и хотела схорониться где-нибудь в глубине
кармана, чтобы ее не нашарили слепой рукой. Но ее нашарили.
Извлекли. И прямо так, не распрямляя, протянули сияющему
умиленным признанием человеку.

Слова благодарности. Клятвы в любви. Логическим завершением –
предложение отпраздновать это знаменательное совпадение в лоне
семьи.

– Ведь подумать только, не встреть я тебя, не окажись у тебя в
кармане лишней...

– Не пойди мы за гранатами..., – обрываю я воодушевленный порыв
благодарной и без сомнения благородной души.

– Не пойди мы за гранатами..., – опять понурясь, соглашается он.

Но тут же ободряется, видимо, почувствовав ладонью тепло купюры, и
настаивает на визите к нему домой.

– Пойдем, с семьей познакомлю. С женой, детишками. С дедом, –
добавляет он, снова нахмурившись.

Странно, что мы, старые друзья, и не догадались дружить семьями
раньше. Возможно, у меня её нет. Возможно, и у Сережи (ведь так,
кажется, его зовут) ее нет. Так что сходить надо
непременно. Проверить. Есть ли этот дед, или деда все ж таки нет.

Дед был. На самом деле, в квартире Сережи не было ничего, что не
было бы дедом. То есть имелся, конечно, какой-никакой стол, к
нему прилагались стулья, впрочем, вряд ли они были из одного
комплекта. Стол был лакированный, блестящий, а стулья, или,
попросту говоря, табуреты, были обычные, деревянные, с
выемкой посередине сиденья, чтобы в случае необходимости можно
было, вскочив, мгновенно схватить его рукой (просунув в выемку
пальцы) и опустить на голову недоброжелателя. Дед как раз
привстал с табурета, когда мы вошли, и его натренированная
рука поглаживала нагретое сиденье. То ли так он пытался
сохранить в табурете тепло, то ли насторожился, увидев в руке
Сережи незнакомый пакет.

Таким было скромное убранство Сережиной квартиры. Ни намека на жену
и детишек, хотя, как уверял меня Сергей, жена вот-вот
вернется с работы, а детишки, разумеется, из школы. Или детского
сада? Не берусь утверждать, поскольку внимание мое отвлек
дед. Убрав руку с табурета, он выпрямил указательный палец и,
указав им на пакет, сурово спросил:

– Что это?

Поскольку загогулина, именовавшаяся пальцем, уже давно не могла быть
выпрямлена в прямом смысле слова, как, кстати, и все
сгорбленное тело деда, невозможно было со всей точностью
установить мишень, на которую он был направлен. Прицел был сбит. Я же
был сбит с толку: а не тыкал ли на самом деле дед в меня,
поскольку я находился по правую сторону от пакета, и
вымышленная кривая, будь она проведена из пальца, угодила бы
прямиком мне в колено.

– Гранаты, – разрешил мои сомнения своевременный ответ Сергея.

– Хм, – резюмировал старик свое отношение к гранатам и сел на табурет.

Чтобы не привлекать внимания к арбузу в сетке, гранатам, фаршу и
рыбе в отдельных пакетах, я положил их под стол, а ногу
(кажется, это была правая нога) я, в целях наблюдения за вещами,
водрузил на арбуз. Поскольку и Сергей схожим образом
разделался со своими злосчастными гранатами, стол оказался пуст.
Намечалось интересное застолье.

– Ты, Сергей, не умеешь ходить по магазинам, – глядя на свои
валенки, сказал дед. – Не умеешь.

Сережа смущенно заулыбался, дёргая головой и пожимая плечами. Он
явно хотел сменить тему разговора, но дед был беспощаден.

– Бывало, выйду я, дойду до сельпо, уложившись в каких-нибудь час с
гаком, а до сельпо дорога у нас неблизкая, – почмокал губами
дед, – неблизкая.

Я незаметно для всех снял ногу с арбуза в сетке, пошарил носом
ботинка по окружности. Пакеты были на месте.

– Прилавки ихние были всегда пустые, – дед посмотрел на меня и
медленно, по слогам, явно сочтя меня за глухого или за
иностранца, или за глухого иностранца (все из-за моей новой фетровой
шляпы), громким голосом пояснил, – хоть ша-ром по-ка-ти.

– Ну я им, значит, тогда и говорю: «Вынь, да положь!» Они мне: «Нету
ничаго, деда Гриша, нету ничаго!»

Дед очень убедительно просюсюкал последнюю фразу, оживился, вспомнив
молоденьких пухленьких продавщиц.

– А я им, значит, свое гну: «Вынь,» – говорю, – «да положь!» А сам
пыльный мешок из-под картошки распахиваю и им под нос тычу.
Сюда, мол, сыпай.

– Девки верещат, боятся мешка как заразы, сразу мне в него и
тушенку, и пряники, и крупу всякую, и макароны с вермишелью, и чай,
и соль с сахаром, и муку, а поверх всего, сообразительные
мои, десяток яиц кладут. «Приходи еще, деда Гриша,» –
говорят, – «приходи еще!» И денег не берут. Во как!

Дед взглянул на Сергея, понял ли тот все. Сергей давно все понял, но
нет у него дедовской сноровки, а потому и впредь будет он
возвращаться с рынка с бесполезными в домашнем хозяйстве
гранатами.

– Потому как незаменимая в сельской жизни штука – топор.

Дед извлёк из валенка маленький ручной серебристый топорик и грохнул
его на стол. Видно, что за топориком неустанно следят. Он
был чистенький, ни следа ржавчины, весь так и блестит, а
ведь, судя по хозяину, топор тоже не новый, не вчера на свет
появился.

– Сергей, я, пожалуй, пойду, – улучил я момент.

– А это что же, друг твой? – спросил дед Сергея. – По-русски не понимает?

– Я говорю, пойду я! – закричал я на всякий случай, если дед глухой,
хотя и обращался не к нему, а к Сереже, который до недавних
пор глухоты своей никак не обнаруживал, а если ее и
скрывал, то делал это мастерски.

– Ты ему переведи, сейчас чай пить будем! – заорал громче меня дед.
– С пряниками!

Я встал, зачем-то поклонился, как это делают японцы, и, пятясь,
пошел к выходу. Ни деду, ни моему старому другу Сереже не было
до меня никакого дела. Они склонились над столом, изучая свои
отражения на его лакированной поверхности. Они могли
изучать и отражения друг друга. Трудно сказать. Глаз их я не
видел.

За калиткой я вспомнил, что забыл в доме свои покупки. Пошёл
обратно, но стучать в дверь не стал, а заглянул сначала в окно. Дед
с Серёжей стояли за столом с противоположных сторон. Между
ними находился выпростанный из сетки арбуз, окруженный
раскрытыми пакетами с фаршем, рыбой и гранатами. Арбуз был
разрублен пополам топором, который лежал рядом, окровавленный
арбузным соком. Дед и Серёжа поочередно опускали руку каждый в
свою половинку арбуза и, капая соком на стол, подносили ко
рту арбузный мякиш, а другой рукой зачерпывали фарш и метко
бросали друг в друга.

13-14 ноября 2009