Литературная критика

К 130-летию со дня рождения Андрея Белого

                                                
                                                 Я вынужден признаться:
                                                 Быть нужно очень смелым,
                                                 Чтобы открыто Белым
                                                 Меж красных называться.
                                                                Аянт Биченосец. Белому. 1924 г.

1

Когда говоришь об Андрее Белом, тебя охватывает чувство
потустороннего присутствия. Давно я занимался изучением так называемого
«серебряного века», писал и думал о жизни и деятельности
этих удивительных людей, которые определили всю сущность
русской культуры, каковой она и предстаёт не перед «мировым
сообществом», а перед высшими силами. Есть разные уровни понимания
вещей, скрытых от обыденного сознания. Кое-кто думает, что
сокровенное открывается посредством умственных заключений.
Можно смотреть и иначе. А.Б. всю свою сознательную
деятельность рассматривал в свете мистического начала: «Человек
начинается там, где кончается слово, где слово свивается – там
начинается оккультизм (…) . Оккультизм – это воздух, которым мы
дышим; и изучение оккультистов без овладения жестами, без
уменья их видеть, читать – есть дурная привычка. Назвавши
себя оккультистом, не думаю, что я оккультист в полном смысле:
тот смысл постигается в десятилетиях подвига упражнений, в
конкретности и не лежит путь смысла в сентенциях об
оккультизме» (Из кн. А.Б. «Записки чудака», 1922 г.). Уже подводя
итоги жизни (а впоследствии эти идеи найдут ещё более
развёрнутое отображение в автобиографической трилогии), А.Б. далеко
не случайно связывал своё творчество с коренным интересом к
оккультному, к запредельному, к тому, что далеко выходит за
рамки «мира сего». Убеждён, что без ясного осознания этой
доминанты понять собственно художественное творчество А.Б.
невозможно. Более того, его искусственное толкование в тех или
иных социально-философских рамках по сути дела будет не
только неправильным, но и полностью извращённым.

Осенью 1925 г. А.Б. постоянно присутствовал на репетициях пьесы
«Петербург», которую М.А. Чехов готовился поставить на сцене
МХАТ 2-го. А.Б. часто встречался с ним на его квартире и даже
прочитал там ряд лекций. Михаил Чехов был потрясён и
отозвался на это так: «Белый жил в мире, отличном от мира людей, его
окружавших, и мир обычный, принятый всеми, он отрицал. (…)
Он мыслил эпохами. (…), и перед ним раскрывались законы
развития, смысл истории, метаморфозы сознания» (Чехов М.А.,
«Лит. Наследие» в 2-х т., М., 1986 г., т.1, с.195). Это следует
отметить ещё и потому, что некоторые актёры и режиссёры МХТ
принимали участие в деятельности оккультных обществ в начале
двадцатых годов.

Важно отметить, что существует ещё один капитальный, но
незавершённый труд А.Б., до сих пор не напечатанный: «История
становления самосознающей души» (начат в 1925 г. и работал над текстом
до конца жизни).

Когда читаешь книги и статьи Мережковского, Бердяева, Эрна,
чувствуешь, что понимаешь этих людей: они тебе говорят что-то
важное, нужное, заметное, и ты внутренне то ли соглашаешься, то ли
не совсем, то ли споришь, то ли сомневаешься и т.п. Бывают
и люди с явными «заскоками». Как тут не вспомнить Даниила
Андреева с его «Розой мира». Его визионерский опыт заслуживает
внимательного изучения. Но, когда читаешь эту книгу,
видишь: что-то здесь не то, что-то здесь неправильно.

А вот когда начинаешь знакомиться с творчеством Андрея Белого, сразу
всё идёт по-другому, представляется в ином свете. Его мысль
непрерывно двоится, троится, расплывается и вновь
концентрируется. Буквально на глазах создаются и рушатся целые миры.

Сам А.Б. очень ярко сказал об этом: «Теория знания слагает круг
знания, но его не вращает; в номенклатуре, в классификации, в
термине – игра жизни мысли смерзается в неподвижную мёртвость
кристалла; вращение круга – в сознании; сознание плавит
кристаллы; в нём они – кипящие струи…».

Современное общественное сознание не дошло не то что до ясного
понимания уровня мысли и чувства, которые были свойственны этому
человеку, но даже до полного представления о его личности. В
своих работах о творчестве Мережковского, Гиппиус,
Розанова, Вяч. Иванова, я писал о них, как о живых людях, почти что
друзьях. Мысленно представляя себя и на собраниях
Религиозно-философского общества, и на «башне».

Но вот появляется Андрей Белый, и сразу всё меняется. Как только о
нём не говорили мемуаристы, его бывшие друзья и
единомышленники. Зинаида Гиппиус в одном из стихотворений уже
эмигрантского периода написала:

                                      Никогда их не отыщет 
                                      Двух потерянных Христос,

имея в виду Блока и Белого, которые остались на территории советской
России по ряду соображений, непонятных Мережковским в
глубине души. Сейчас принято говорить, что Блок будто бы
раскаялся после написания своей поэмы «Двенадцать», после чего
вскоре скончался. Эту мысль высказала Зинаида Николаевна, – но об
этом нет ни одного сколько-нибудь внятного свидетельства.
Вяч. Иванов и А.Б. друзьями ленинского режима никогда не
были, а тем более сталинского, но А.Б. неожиданно вернулся из
эмиграции в пресловутую советскую Россию, где его в то время
не только никто не любил, а все ненавидели. Большинство
писателей «серебряного века» давно уже были за границей, кое-кто
расстрелян (Гумилёв), кое-кто находился в тюрьмах и ссылках,
некоторые покончили с собой – и вдруг возвращение А.Б., да
ещё как! Сохранились удивительные материалы о подготовке к
организации первого съезда писателей (это уже после всех
ленинско-сталинских постановлений о развитии литературы), где
А.Б. переписывается с Фёдором Гладковым. Оказывается, что они
были почти что друзьями.

Для того, кто занимается историей русского символизма, это выглядит
настолько дико, что даже трудно себе и представить. Но, с
другой стороны, Сергей Прокофьев и его оперы «Семён Котко» и
«Повесть о настоящем человеке», Шостакович с его знаменитой
7-ой симфонией и «Песней о встречном». Заметим для тех, кто
не знает реалий тех дней:

речь идёт не о каком-то случайном встречном, а встречном плане,
который отдельные рабочие, заводы, области и республики должны
были выдвинуть для дальнейшего ускорения индустриализации. И
ведь это создавали не те люди из «еврейского» окружения,
которые бесновались вокруг Сталина, наподобие «напостовцев» –
Л. Авербаха, Г. Лелевича и других, а подлинные творцы
культуры. Видимо, здесь было задействовано что-то иное.

2

Когда современный читатель, и даже читатель с филологическим
образованием, берёт в руки книги А.Б., он сразу сталкивается с
непонятными явлениями. Это относится к стихам. В сравнении с
Лебедевым-Кумачом, и А. Фатьяновым или Н. Рубцовым они
представляются почти что творчеством невменяемого человека. А
возьмёшься за прозу: «Петербург», «Московский чудак», «Москва под
ударом», «Маски», «Котик Летаев», все три тома мемуаров –
ещё хуже. Если кому-то придёт в голову сравнить такие
произведения о детстве, как «Детство» Л. Толстого и «Котик Летаев»
А.Б., то он упадёт в обморок при чтении первых же страниц.
Заметим, что роман Джойса «Улисс» появился всё-таки чуть
позже, уже после того, когда В.Розанов и А.Б. открыли сущность
«потока сознания» как подлинно новаторского художественного
метода литературы.

Было бы ошибкой говорить, что кто-то у кого-то что-то заимствовал.
Более того, не ставлю здесь своей задачей тщательно
исследовать стихи или прозу А.Б.. То, что написано в романах
«Петербург» и «Москва» – до сих пор не разгадано никем. В качестве
основного понятия там появляется проблема провокаторской
сущности революционного движения, представленного в виде сначала
Евно Азефа (роман «Петербург»), а потом замаскированного в
качестве агента международной заговорщической организации
Мандро (в трилогии «Москва»). Некоторые толкователи творчества
А.Б. считали, что в этом имени скрыт намёк на международный
тайный заговор. Об интересе А.Б. к такого рода проблематике
как культурному вопросу свидетельствует его знаменитая
статья «Штемпелёванная культура», вышедшая ещё до революции в
1910 году, но необычайно интересная даже в наше время,
особенно в наше время. Вот некоторые мысли А.Б. из этой статьи:
«Говорят, что Запад – свет России; говорят и то, что Россия –
свет Западу. Не правы западники, отождествляя с Западом
арийскую культуру: они забывают, что Запад Западу рознь.
(Германия– не Франция, Франция – не Англия). (…) Поэтому смешно,
когда идею самобытности культур космополит отрицает во имя
«прогресса»; ещё более смешно, когда защитник самобытности видит
уничтожение самобытности в необходимой политической и
экономической эволюции». Суть в том, что эпоха сталкивала понятия
социального прогресса и национальной самобытности. В своё
время эта статья наделала почти такой же шум, как и «Грядущий
хам» Мережковского. Оба писателя проницательно видели, что
будет, но их пути разошлись кардинально. Мережковский стал
одним из лучших друзей Муссолини, тогда как А.Б., хотя и не
числился в кругу поклонников Сталина, но, тем не менее,
участвовал в организации I-го Съезда советских писателей. Почему
это так? Для этого есть причины и философские, и личные.

Здесь нам надлежит обратиться к основной теме материала, о которой
следует поговорить. За пределом настоящей работы мы оставляем
всё художественное и мемуарное творчество А.Б., кроме
необходимых деталей. (В год юбилея об этом будет сказано
множество раз). Сосредоточимся только на одном вопросе: Андрей Белый
как религиозный реформатор.

Много раз говорили и писали о том, что русское религиозное
возрождение начала ХХ века явило собой новое откровение миру. Имена
Флоренского, Бердяева, Розанова, Франка, Гершензона, Шестова
– это образцы высочайшего понимания культуры и развития
мировой цивилизации. Но, когда говорят и пишут об этой эпохе,
как бы «теряют» одну из важнейших составляющих частей этого
времени – представление об оккультных науках. В учебниках для
студентов филологических факультетов имена символистов
приводятся с указанием, что они являются последователями
философских исканий Шопенгауэра, Ницше, французских символистов –
Стефана Малларме, Гюисманса и др.. Но крайне редко возникает
вопрос о деятельности Е.П. Блаватской, А. Безант, Папюса,
Станислава Гуайта. Блаватская умерла в 1891 году (а она была
намного старше Ницше), когда уже начали активную работу
символисты во Франции, Германии и в России. Её знакомым и даже
личным другом был Всеволод Сергеевич Соловьёв, родной брат
великого русского оккультного мыслителя Владимира Соловьёва. Он
(Всеволод), правда, в конце концов, поссорился с Е.П.Б. и
написал очерк-памфлет «Современная жрица Изиды». Как к этому
отнёсся Владимир Соловьёв, нам не ясно, но о его отходе от
православия и тайном обращении в католичество сегодня известно
многое.

В наши дни теософское учение считается почти что модным. Говорят о
ложности православия, особенно в изводе РПЦ, о поверхностном
понимании атеизма, который тоже может быть воспринят как
разновидность сектантства, и о другом. Обсуждать все эти темы в
рамках одной статьи немыслимо. Наша задача понять, почему
убеждённый символист и оккультист А.Б. не только пошёл по
пути сотрудничества с советской властью (Брюсова, в общем-то,
просто обломали, может быть, об колено, потому что он был
наркоманом), но и считал эту власть чуть ли не естественной и
закономерной для России. Тогдашние правители не дали ему
ничего, но и не преследовали. Но и А.Б. ни разу не подавал
никаких ходатайств о выезде из СССР. Наоборот, все три тома его
мемуаров о жизни в девяностых годах ХIХ – десятых годах ХХ
века, были напечатаны, хотя и с серьёзной правкой, ещё при его
жизни. А умер он не как жертва репрессий, а от последствий
солнечного удара, сам предсказав свою смерть, как и многие
поэты, которые предчувствовали свой финал:

                                   Золотому блеску верил,
                                   А умер от солнечных стрел,
                                   Думой века измерил,    
                                   А жизнь прожить не сумел.

3

Обычно имя А.Б. всплывает поначалу при разговорах о творчестве и
деятельности Александра Блока. Их сложные взаимоотношения с
Л.Д. Менделеевой (Блок), неясный вопрос о рождении её ребёнка,
– всё то, что в совокупности называлось «дружбой-враждой»
между А.Б. и Блоком раньше находилось в центре внимания
«советского литературоведения». В некоторых источниках говорится,
что Блок был масоном. Современный исследователь масонства В.
Брачёв пишет:

« Особый интерес вызывает дьявологическая ложа “Люцифер” (1910-1916
г). принадлежавшая к московскому капитулу ордена
розенкрейцеров (“Астрейя”), куда входили увлекавшиеся декадансом
представители творческой интеллигенции, среди которых были
поэты-символисты Вяч. Иванов, В.Брюсов, А. Белый, А Петровский, а в
период работы над мистической пьесой «Роза и Крест»,
возможно, и Александр Блок

( В. Брачёв, «Масоны и власть в России, М. 2002, с. 410). Далее идёт
ссылка на известный труд Н. Берберовой «Люди и ложи», но
без какого-либо комментария.

На самом деле, судя по воспоминаниям самого А.Б., а также Л.Д. Блок
(Менделеевой) их отношения, хотя и находились в области
мистического мироощущения, но вовсе не являлись организационной
частью масонских структур: «Л.Д. мне объясняет, что
Александр Александрович ей не муж; они не живут как муж и жена; она
его любит братски, а меня подлинно; всеми этими объяснениями
она внушает мне мысль, что я должен её развести с
Александром Александровичем и на ней жениться; я предлагаю ей это;
она – колеблется, предлагая мне, в свою очередь, нечто вроде
ménage en trios, что мне не симпатично» («Между двух
революций», М., 1990г.). Но личные отношения никак не могли затенить
вопрос об эзотерическом понимании взаимоотношений мужчины и
женщины в контексте символического образа мыслей.

Имя А.Б. упоминается неразрывно в «связке» с Блоком, но все ключевые
вопросы отечественной профессуре советского периода были
недоступны – по существу их миропонимания. Я отнюдь не хочу
никого ни обидеть, ни унизить, но есть определённый потолок,
за который не выпрыгнешь, сколько ни прыгай. Для правильного
понимания творчества А.Б. надо выйти за рамки
литературоведческих концепций того времени. В настоящее время открылось
много нового материала, и сегодня принято думать иначе.

Суть в том, что по настоящему понять творчество А.Б. невозможно без
опыта теософии. В нашу задачу не входит глубоко погружаться
в эту тему. Будем считать её как бы известной.

Важно отметить, что вскоре после смерти Блаватской А. Безант,
возглавившая Теоофское общество, предложила молодому в то время
философу и мистику Рудольфу Штейнеру возглавить его немецкое
отделение. Он был известен уже тогда своими исследованиями
творчества Гёте и знакомством с крупным философом мистического
направления Эдуардом фон Гартманом. Р.Ш. с радостью принял
это предложение. Но в 1912 -13 годах у него возник острый
конфликт с руководством Теософского общества. Дело было в том,
что в это время на горизонте появился индийский юноша,
обладавший невероятными телепатическими и провидческими
способностями, – Джидду Кришнамурти. Ближайший сподвижник А. Безант,
доктор Ч. Ледбиттер, объявил, что тот будто бы является
новым воплощением Христа. Это вызвало раскол в Теософском
обществе. Р.Ш. и его сторонники объявили о своём выходе из этой
организации. В 1913 году им было создано Антропософское
общество. Р.Ш. называл антропософию также «тайноведением» или
«духовной наукой». В становлении антропософских воззрений для
Р.Ш. огромную роль сыграли натурфилософские концепции Гёте,
особенно в том отношении, что личность человека, понятая в
этом ключе является единством материального и духовного,
«чувственно-сверхчувственным организмом. Такое понимание человека
было чрезвычайно близко и для символистов, в том числе и
для А.Б.. Об этом необходимо упомянуть, поскольку именно в это
время А.Б. вступил в тесный контакт с антропософами, о чём
будет сказано ниже.

Но необходимо отметить, что восприятие антропософии в его статьях,
художественных произведениях, воспоминаниях существенно
выходит за рамки штейнерианства в узком смысле этого слова, хотя
сам объём материала, осмысленного и воплощённого в трудах
доктора, поистине безграничен. Суть дела в том, что А.Б.
никогда не был мыслителем–систематиком, а его прозрения и
неожиданные озарения имели в основном импрессионистический
характер. В общении с Р.Ш., в изучении антропософских концепций
Белый искал, главным образом, точку опоры, которая помогла бы
ему хотя бы немного систематизировать и упорядочить
хаотический поток восприятия.

Многие из русских символистов были лично знакомы с Р.Ш., но их
отношение к его начинаниям было неоднозначным (Мережковский,
Волошин, Бердяев, М. Сабашникова). Мережковский открыто видел в
Р.Ш. своего соперника, Волошин и Вяч. Иванов прислушивались
к его учениям, но сомневались. И только один человек
полностью ему поверил – это Андрей Белый.

Вот как он описывает своё знакомство с доктором и мотивы, привлекшие
его к учению Р.Ш.: после посещения закрытой лекции, которую
тот читал, «мы (т.е. А.Б. и его первая жена А.А. Тургенева
– Г.М.) купили билеты теперь на публичную лекцию,
озаглавленную: “ Х р и с т о с и д в а д ц а т ы й в е к”. Думал я: не
случайно, что он читает на тему, которая для меня
кардинальна для отношения к “штейнерианству”; доселе казалося: в
христологии Штейнер мне чужд; может быть, он – оккультный
учитель; мне этого мало; мне нужен учитель, стоящий под знаком
Христа. Мне последняя лекция показала, что я ошибался; об
импульсе безымянном, зиждительном жизни сказал он; в ХХ столетии
импульс этот – импульс Христов; было всё, что сказал он,
весьма далеко от обычного церковного оформления; понял одно:
Штейнер ведает импульс Христа; к концу лекции – пали сомнения;
знал я, что Штейнер есть именно то, что мы ищем, сбылися
слова Аси (А.А. Тургенева – Г.М.), сказанные во сне: “Вот
ведь, – ищите Штейнера”; и чего-то искали; и незнакомцы явилися
символами той дороги, которая приводила нас к Штейнеру (…)»
(из воспоминаний А.Б. «Начало века»; «Берлинская»
редакция;.гл. «Бельгия»).

Любопытно, что учение Р.Ш. заинтересовало не только А.Б.. Вот что
пишет А.А. Тургенева: «Осенью 1912 года в Базеле нас посетил
Вячеслав Иванов. Он хотел вступить в Общество и просил
устроить ему свидание со Штейнером, но Штейнер поручил нам
отсоветовать Иванову это намерение» (Тургенева А. «Андрей Белый и
Рудольф Штейнер»). И даже: «Может быть, господин Иванов
большой поэт, – сказал он, – но к оккультизму у него нет ни
малейших способностей; это повредило бы и ему и нам. Я не хочу с
ним встречаться, постарайтесь его отговорить» (Из примечаний
в кн.: М. Волошина (Сабашникова) «Зелёная змея», М., 1993
г.).

Вяч. Иванов всегда считал себя главой русских оккультистов и
подлинным наследником дионисийской религии. Такой неожиданный ответ
от Р.Ш. поразил не только его и А.Б., но и всех тех
символистов, кто знал об этом. Здесь напрашивается отдельная и
важная тема о связи учения Р.Ш. и розенкрейцерства. Целиком
осветить её в рамках данной статьи невозможно, но отдельные
замечания сделать необходимо.

В октябре 1906 г. в Москве проходил Первый Всероссийский съезд
спиритуалистов. В нём принял участие Л.Л. Кобылинский (Эллис),
один из тогдашних лучших друзей А.Б.; Эллис выступил там с
докладом. Он заявил (и это не оспаривалось делегатами), что
розенкрейцеры совмещают в своём учении каббалу, христианскую
мистику, эзотерический буддизм и учение тамплиеров. Эти мысли
поддержал Р.Ш. в своих лекциях, особо: «Теософия в свете
розенкрейцеровского мировоззрения», а также в курсе лекций «О
розенкрейцерстве». Важно заметить, что понятие теософии и
розенкрейцерства казались в тогдашнем понимании Р.Ш. почти
тождественными.

Тут надо сказать, что ещё в одной из ранних работ «Как достигнуть
познания высших миров?» Р.Ш. писал: «Волны внешней жизни со
всех сторон теснят внутреннего человека, если не сам человек
владеет этой жизнью, а она владеет им. Такой человек подобен
растению, обречённому развиваться в расщелине скалы. Оно
чахнет до тех пор, пока ему не создадут простора. Но
внутреннему человеку никакие внешние силы не могут создать простора.
(… ) В себе самом должен ученик родить нового, высшего
человека.

Этот «высший человек» становится тогда «внутренним повелителем»,
который уверенной рукой направляет жизненные условия внешнего
человека».

4

Делясь своими воспоминаниями о Р.Ш., Белый пишет: «Главные моменты
воспоминаний – неописуемы; тут любовь и знание, что всё о нём
должно быть сказано, уже отсутствуют: доктор Штейнер начинал говорить в сердцах
тогда именно, когда все слова бывали исчерпаны».
Увлечение А.Б. антропософией никогда не было всецело
теоретическим, оно неизменно связывалось с личностью Учителя.

«До сих пор, вспоминая года, проведённые около доктора Штейнера, –
пишет А.Б., – вздрагиваю: и в душе – угловатый, смешной жест
горячей любви, а не сантиментальности, требующей
«совершенств»; любовь – мучит, волнует, живёт, исторгает подчас
восклицания горечи, непонимания! Спрашиваю я себя: с чем сравнить
это чувство? Сравнение – одно: так же я люблю мою Родину; эта
любовь исторгала когда-то во мне слова горькие, когда судеб
моей родины не понимал я. Тогда я писал:

                            Туда, где смертей и болезней
                            Лихая прошла колея, –
                            Исчезни в пространства, исчезни  
                            Россия, Россия моя!

И тем не менее через 10 лет я писал о России:

                            «Люблю, люблю, люблю!».

«…ряды окаянств своих вижу я с трезвостью; но в любви к родине и в
любви к доктору Штейнеру может быть и всё оправданье моё»
(«Воспоминания о Штейнере).

Напомним, что эти слова А.Б. написал уже незадолго до смерти, в 30-е
годы, заранее зная, что этот том его воспоминаний при
советской власти не может никогда быть опубликован. И,
действительно, эти воспоминания увидели свет только спустя более, чем
семьдесят лет.

Сравнить своё отношение к Р. Штейнеру с отношением к родине и народу
– на это может решиться далеко не всякий, да и вообще вряд
ли кто. Тем не менее, А.Б. там же пишет: «… ряды окаянств
своих вижу я с трезвостью; но в любви к родине и в любви к
доктору Штейнеру может быть и всё оправданье моё». Почему
вопрос поставлен именно так? Историки литературы могут сказать:
А.Б. был человеком экзальтированным, подчас психически
неуравновешенным, необычайно увлекающимся. Количество идолов и
кумиров, которым он поклонялся, многообразно. Среди них и
разные люди, и религиозно-философские теории, и многое другое.
Но, тем не менее, к концу жизни всё это было позабыто, а Р.
Штейнер остался, хотя он умер ещё в 1925 году, то есть за
несколько лет до написания воспоминаний А.Б..

Думаю, что этот вопрос невозможно правильно понять и оценить без
учёта того, что представляла из себя в своём существе русская
религиозно-философская мысль 10-х – 20-х годов ХХ века. А
суть этой проблемы упирается в разрешение коренного вопроса,
который для большинства писателей – мыслителей того времени
определялся так: является ли русское православие истинной и
справедливой верой, по которой может жить вся страна? Ответ
практически все давали один: нет, не может. После того, как
Русская Православная Церковь при учреждении патриаршества
(после падения Константинополя) потеряла и в физическом и в
нравственном отношении свою зависимость от патриаршего правления
извне (чего побаивались великие князья) её духовный
авторитет значительно упал. А церковный раскол, затем
реформаторская деятельность Петра I привели церковь к тому, что она
превратилась в одно из государственно-административных
учреждений. Духовная свобода сменилась указами, постановлениями
чиновничьего толка.

В начале ХХ века был проклят Лев Толстой, а впоследствии
причисленный к лику святых Иоанн Кронштадтский публично проклинал его
как порождение сатаны. Думающая часть общества – русская
интеллигенция – стала говорить серьёзно: кризис и катастрофа не
за горами. Это было видно не только в России, но и
заграницей. Вопросы такого плана обсуждались повсеместно, а не на
диссидентских кухнях, как 60-70 лет спустя. Вот что пишет об
этом А.Б.: «Н.Н. Минский в бытность мою в Берлине в 1922 году
мне рассказывал о своём разговоре с доктором (Р.Штейнером –
Г.М.), по

его словам бывшем в 1906 году; Минский спросил доктора: «Ну, а когда
можно ждать русской революции?». Будто бы доктор ответил:
«Лет через двенадцать». Рассказывая это, Минский удивлялся
зоркости доктора».

С обычной точки зрения это выглядит, разумеется, поразительно. Но мы
вспомним, что тот же Минский примерно в то же время сочинял
революционные гимны («Пролетарии всех стран соединяйтесь!
Наша сила, наша воля, наша власть. В бой последний,
коммунары, собирайтесь. Кто не с нами, – тот наш враг, тот должен
пасть…»).

По популярности эта песня уступала только «Интернационалу», и до
самого конца советского периода её время от времени исполняли и
по радио, и по телевидению, так же как она была включена в
большинство песенников, содержащих революционные песни,
правда , большей частью без упоминания имени автора, который,
разумеется, вскоре после революции выехал заграницу, дабы не
искушать судьбу.

А.Б., напротив, вернулся. И не потому, что его поманили властью и
деньгами, как А. Толстого, Горького, и не для того, чтобы
просто умереть на родине, как А. Куприн, а по некоему
внутреннему чувству, которое внешне практически непонятно, но
внутренне может быть объяснено.

После своей смерти Блок превратился для А.Б. почти что в предмет
поклонения. Но ведь тот же Блок призывал слушать «музыку
революции». Значит, и для А.Б. это имело какое-то значение? Ещё
бы: в то же время он выступил с поэмой «Христос воскрес», так
же трактовавшей проблему революции с религиозно-мистической
точки зрения. Зинаида Николаевна Мережковская-Гиппиус
недоумевала, что это за «музыку» услышал Блок, когда вокруг всё
рушилось, и в это же время в своём дневнике писала, что на
рынке продавали «собачину» по 50 рублей за фунт, а дохлую мышь
– поштучно за 2 рубля. (Прообраз будущей блокады
Ленинграда). Но под словом музыка Блок в «Двенадцати» видел не гармонию
и не игру созвучий, а то, что у Ницше определено как
дионисийство, то есть оргиастическое упоение собственной гибелью.
Старая Россия, основанная на изжившем себя церковном
вероучении была обречена на гибель. Новая Россия, «советская
Россия», появившаяся под оргиастическими ударами
троцкистско-ленинских стихий, появлялась на свет – и не все поняли, что это
такое. А.Б., так же как Блок и Брюсов, отчасти понял: России
надо было пройти через кровавую муть коммунистической
диктатуры, чтобы понять, в чём же состоит её истинное
предназначение.

5

Здесь необходимо сделать ещё одно отступление. Нужно ясно
представлять себе тот фон , на котором развивались
религиозно-философские искания писателей, художников, философов «серебряного
века». Говорить об А.Б. и его взаимоотношениях с Р.Ш. нельзя,
пока мы не поймём той структуры общественной мысли, которая
сложилась в то время.

Ясно было одно: царский режим и официальное православие обречены. Но
как эту ситуацию понимали сами представители власти? Не
секрет, что именно в это время (особенно после рождения
больного наследника Алексея) Николай начал внимательно
прислушиваться к откровениям разных деятелей оккультного и масонского
толка. Несколько раз при дворе бывал Великий Магистр разных
оккультных орденов Папюс

(Жорж Анкосс). Тему Распутина здесь освещать не будем. По слухам,
известно, что Папюс предсказал падение династии Романовых
вскоре после своей смерти. Он умер осенью 1916 года. Бывали при
дворе и другие оккультисты со своими прогнозами и
пожеланиями. В Петербурге сложилась своеобразная атмосфера
полумистического восприятия всего происходящего, поскольку недостатка в
тех или иных предсказаниях не было.

В отличие от своих старших друзей А.Б. воспринял учение Р.Ш. на этом
фоне как подлинное откровение: «Доктор Штейнер подобен
апостолу Павлу». И ещё: «Доктор Штейнер “п р е е м с т в е н н
о” воспринял основы сверхчеловеческой мудрости, поэтому он
слывёт “с е р д ц е в е д о м” и оккультным учителем» ( из
книги: «Рудольф Штейнер и Гёте в мировоззрении современности.
Ответ Эмилию Метнеру на его первый том “Размышлений о Гёте”
»). Поясним: Э.К. Метнер, брат известного композитора Николая
Метнера, возглавлял издательство «Мусагет» и много лет был
одним из близких друзей не только А.Б., но и многих
символистов. Рационалист по складу своей натуры, он с большой
подозрительностью относился к любым проявлениям оккультизма, в том
числе и к деятелности Р.Ш.. Его неприязненное отношение к
учению доктора нашло отражение в книге о Гёте (изданной в
1914 году), которая и вызвала бурное негодование А.Б. .

В то время последний находился в резиденции Антропософского общества
в Дорнахе (Швейцария), где принимал самое активное участие
в строительстве антропософского храма Гётеанум под
непосредственным руководством Р.Ш.. Книгу Э. Метнера ему переслали из
России. Уже шла первая мировая война.

«Ответ», а это по сути, целая книга, А.Б. был написан на едином
дыхании за несколько месяцев 1915 года и получил одобрение
самого доктора. Метнер отказался опубликовать творение А.Б. в
«Мусагете»; книга вышла из печати только в начале 1917 года в
издательстве «Духовное знание», принадлежащем Русскому
антропософскому обществу. Какова была общественная атмосфера в это
революционное время, как нам кажется, объяснять не надо.
Поэтому печатные отклики на этот труд были весьма
немногочисленными, и все недоброжелательными. Казалось бы, работа
А.Б.прошла незамеченной – в то время решались судьбы России и
европейской цивилизации.

Но на самом деле это было не совсем так. В кругах, близких к
символистам, выступление А.Б. против Э. Метнера и в защиту
антропософского учения Р.Ш. было воспринято как выпад против всех
основ православной цивилизации. Известный философ Евг.
Трубецкой назвал А.Б. «кликушей», а прежде близкий друг А.Б. –
Эллис (Кобылинский) предложил постараться изъять эту книгу из
продажи. Но самое большое раздражение выступление А.Б. вызвало
у И.А. Ильина, уже довольно известного в то время философа.
Ильин организовал целую кампанию против А.Б., которую без
всяких преувеличений можно назвать просто «травлей». Да, да!
Тот самый Ильин, который через несколько десятков лет
выступит с книгой «О сопротивлении злу силою» – своего рода
манифестом борьбы с советским режимом.

Ильин назвал книгу А.Б. «пасквилем», «порождением личной злобы и
бессильного отчаяния» и даже «актом уголовной морали», писал,
что он посоветовался со своим адвокатом относительно того,
можно ли преследовать А.Б. через суд. К тому же сам Метнер
распространял сплетни о том, что А.Б. сошёл с ума. Видимо,
судебному процессу помешала Октябрьская революция. Спрашивается,
не здесь ли один из истоков того, что советская власть
казалась А.Б. меньшим из зол? Но это только в порядке
иронической гипотезы. Отчего же разгорелись такие страсти?

(Окончание следует)