Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

Начало

* * *

Естественность

в восприятии мира избавляет от прошлого.

Я не стремлюсь к коллективному согласию.

Но я люблю музыку, она – мой союзник. Да, я плохо разбираюсь в ней
как знаток, исследователь, критик. У меня нет музыкального
слуха. Но есть обостренное чувство музыки. Музыка имеет
неограниченный доступ ко мне – я беззащитен, гол перед ней. Слушая
ее, я углубляюсь в себе – я гораздо дальше обнаруживаю себя
– я творюсь ею. И мне кажется, что уже не реальный факт, а
первозданная истина – ее со мною тесные, тугие и
замысловатые отношения.

Музыка уводит, освобождает от гнетущих излишек, окружающих
притяжений – того, чего не замечаешь, чем не болишь, пока не
услышишь, не учуешь музыку, что принуждает довольствоваться
навязанным, тащиться проторенным, запрещает ступать самому. Она
ударяет в мои недра – туда, где я в себе еще не был, откуда я
себя не ощущал, где вовсю целина. Она циркулирует во мне,
закрепляя меня в мире – том мире, который мне достался, которым
я проникаюсь обменно, из которого я отныне не хочу уходить,
– как пища, как информация. Когда во мне совершается
движение, когда я что-нибудь поглощаю или выделяю, когда что-нибудь
входит или выходит из меня, когда работают мои отверстия,
мои дыры, – я чувствую болевую связь с миром и обновление;
это ключ к жизни. Ave Maria. Мысли никогда не приходят на ум.
Они лежат изначально. Их нужно только нащупать, взять и
прожить. Ave Maria. Это не тоска по прошлому, не творчество и не
мастерство; это отдача; это исхождение.

Музыка – сильнейший реагент. Она преображает, приводит к внутреннему
движению, позволяет нащупать возможную перестановку мест,
перспективы, направления. Она напитывается в душу
стремительно, очередями микроскопических тычков, и душа смещается,
меняет ось, распрямляясь наполненно – душа жмурится, душа в
мурашках. Она расшатывает основу мироздания, дышит в него
учащенным сомнением. Детонатор мироустройства, протеин
человечности.

Мир в музыке преподносится отчасти или значительно переустроенным,
неузнаваемым, неутвержденным, необоснованным, вернувшимся к
своим началам, близким к расформированию, реструктуризации –
а это уже как минимум шаг. Мир перестает предстоять. Я
погружаюсь в иное, в неопределенность как новую среду, а
неопределенность – это уже что-то, это уже не зло, это путь от него.

«Неопределенность – это ничто, пустота».

Неопределенность – отсутствие названий, имен. Попробуйте мыслить
ничего не называя. Называть, обозначать, номинировать – значит
определять, конкретизировать, сужать, указывать рамки,
границы, устанавливать связи, путы, зависимость. Имя – тоже
зависимость. Имена – как и все слова – притягивают к земле,
зацепляют в реальности – как мажор, как текущее настоящее. Они
затрудняют сквозное движение. Делать что-то во имя чего-то –
значит обосновывать свою узость, бессилие, исполнять –
нищенствовать волей: именем королевы, именем закона, именем
государства. Дать название, номинативно озвучить вещь или явление
– значит признать их существование, санкционировать их
вселение во время и при этом в очередной раз спасовать перед
бытием; музыка не пасует.

* * *

Жизнь – это реализация имени.

Дать имя человеку – значит дать ему будущее –

создать время для развертывания судьбы – обозначить, сформировать,
подарить направление, которое он сложит в путь. И этот путь,
заложенный в имени, навсегда останется с человеком. Имя и
его звучание – отрицание смерти. Оно и личное время – вот все,
что остается от человека после его смерти; тире-прыжок в
двух вехах: так утверждают энциклопедии; и надгробные плиты.
Произношение реального имени – без фамилии, без титула и
статуса, без искажений – форма выражения добра к его носителю.
Человек умер не весь, если кто-то помнит и произносит его имя
– хранит свое добро наготове, выражает его. Называя имя
убиенного, можно приблизить его воскрешение.

* * *

Занимательная энциклопедия имен.

Всемирная история именных форм, псевдонимов, кличек, прозвищ.

Словарные позывные знаменитостей.

У правителей Востока имена – десятками слов. У европейцев – именные
приставки, знаки наследственности, родословной: поколения,
звенья, ветви – генеалогическая роскошь, литры накопленной
наследственной кислоты, кровь тысячелетней выдержки – уровни
потомственности, кратность человечности. Людвиг ван Бетховен,
Йозеф фон Менгель. <…> Время, которым меряются. Окаменелая
собственность, базальты самоутверждений. Эпосные имена с
цифровой кодировкой – индексы причастности к мировой истории,
коэффициенты личной ответственности: Фридрих I, Сикст IV, Пий
V. Товарищ: у граждан СССР – именные пристройки. Эрзац,
деноминация – знаки бесприданничества, люди, выпавшие из
истории, предавшие время, люмпен. У узников концлагерей – номера.
74233 – девушка из Освенцима. У древних людей – выходцев из
племен, народностей, индейцев – имена зарабатывались,
присваивались – за отличительные навыки, умения, совершенные
поступки: Соколиный Глаз, Блуждающий Олень. Улыбающаяся Рыба. У
современников, признанных в кругах, принятых на текущее
обозрение, – прозвища, клички, «погоняла» – доказательства
социальности: Ангел, Бык, Глобус, Зубатая, Синяя Борода,
Бельзенский Зверь. У людей уголовного мира – короткие, конкретные,
звучные – отрезные – от индивидуальных черт внешности,
характера, поведения, от фамилии, рода деятельности; унылые
прозвища, натуралистические, ограничивающие, агрессивные: Костыль,
Танцор, Фикса, Хромой, Хлыщ. Антропонимическая инфляция.
Имена богов. Имена палачей. Имена святых. Библейские имена.
Табуированные имена. Вымышленные имена – вымышленные люди.
Псевдонимы доктора Менгеля – Педро Кабальеро, Гельмут Грегор –
меточный материал, бывшее в употреблении, примерка судеб,
многоразовые личности – Энрике Вольман, Фриц Фишер, Хосе
Аспиаци, Фридрих Брайтенбах, Вальтер Хазек. Одни – при жизни без
права на имя, у других – по имени на каждый случай; убийцы
наследуют права убитых – живут в ничто, живут против смысла –
спасаются от смерти, спасаясь от себя, опровергая свое
существование, отсебятившись.

Имена умерших не похожи друг на друга – как судьбы, как отпечатки
пальцев. Но имена убитых всегда звучат одинаково – Альберт,
Ханна, Валентин, Ванда, Моника, Самуил, Эва. Мелодии – разные,
нота – одна. Моноаккорд тишины в коллективном аллегро. Они
всегда менее заметны, менее различимы, охотно уступают
палаческим – в стойкости, в количестве упоминаний, в силе
исторической активности. ...Да и сами палачи никогда не
разваливаются основательно, до органики, а гуляют после себя цельными
кусками – филейными сущностями.

Больше всех не люблю свое собственное имя: нелепость в необходимости
представляться, озвучиваться. Не могу преодолеть трудность
самоназывания – даже условного, мысленного, даже в третьем
лице, даже если представить себя умершим. Смысловые
ассоциации, не связанные с биографией – ненужный подтекст,
тормозящий. Наилучший выход – форма я: ничего не содержит, ни к чему
не обязывает – бессмыслица, независимость… А впрочем, для я я
слишком неоднороден, рыхл. Иногда мне кажется заблуждением
вообще говорить о себе – формулировать направленно внутрь, в
первом лице.

Человек должен заработать себе возможность быть названным,
употребленным в речи. Имя не звук, не чистая сумма сделанного, не
только то, что и как о тебе говорят. Это особая смысловая
категория. Это больше, тяжелее, чем судьба: сумма времени и
пространства, прожитых, преодоленных человеком в течение жизни;
сумма единиц измерения в той шкале ценностей, которую он для
себя избрал, в границах которой продвигался. Все его
движение в конечном счете должно свестись к этой проблеме – как он
подготовил, сформировал свое имя – свою единственность, свою
настоящесть, – что вложил в него, из чего скроил. Добро в
его абсолютном смысле – твой козырь перед смертью,
элементарная составляющая, унции имени. Имя – твой удельный вес в
человечестве.

…Но есть просто красивые имена – женские. Красивые, легкие и чистые
– по замкнутому звучанию, личным ассоциациям: Агнешка,
Злата, Анна, Вероника, Изабелла Кастильская – как цветы и звезды.
Красивое на долю сильнее в цепкости, рельефнее, длиннее в
памяти. У него всегда на шанс больше – один шанс из
десятичности.