Комментарий |

Постмодернизм. Россия. ХХI век.

1

Уже не год и не два, а целый десяток лет ведётся у нас в печати
дискуссия, хотя и довольно-таки вялая, о так называемом «новом
реализме». Вся бесплодность этих споров в том, что их
участникам никак не удаётся определить само это понятие. Казалось
бы, о чём спорить, если непонятен сам предмет обсуждения.
Однако полемика не прекращается, и для этого есть особые
причины. О них – немного позже, а пока заметим, что сам спор
ведётся представителями как бы двух критических направлений. Либо
читателю предъявляют тот или иной список авторов (в
основном это относительно молодые по советским и постсоветским
критериям писатели, то есть те, кому за тридцать), которые якобы
заняты, – пользуясь ленинской формулировкой, «срыванием
всех и всяческих масок». Либо нам говорят, что «филологические
эксперименты», «сделанность», «выдуманность» в литературе
наших дней будто бы «устарели», а на повестку дня выходит
совсем иное – «голая», «неприкрытая» правда, документальность,
бессюжетность, исповедальность и др..

Иначе говоря, предлагается или «практика» некоторых современных
литераторов или «теория», в рамках которой они объявлены
столпами этого самого «нового реализма». Самой яркой фигурой,
соединяющей в себе и теорию, и практику этого «направления»,
является Роман Сенчин. ( Какое отношение он имеет к певице
ново-народнических песен Людмиле Сенчиной? Этот вопрос задают
многие читатели.) В одном из своих художественных произведений
он прямо определяет его суть устами персонажа, видимо, для
придания большей весомости: «Непосредственность, это – да! Я
встречал такое: «наскальное письмо». Сейчас появилось новое
«наскальное письмо». Всё сначала» («Проект»).

Видимо, то ли герой Р.Сенчина, то ли сам автор не задумываются о
том, что «наскальное письмо» было вовсе не «реалистическим», а
откровенно магическим. Более того, вернуться к магическим,
заклинательным образам дикарского прото-сознания предлагали
ещё сто лет тому назад и дадаисты, и некоторые русские
футуристы (В. Хлебников, А. Кручёных), хотя, само собой, ни те, ни
другие никакими «реалистами» не были – ни «новыми», ни
«старыми». Налицо простая путаница в понятиях защитника «нового
реализма».

«Документализм», исповедальность таких писателей как И. Кочергин (не
путать с лауреатом Нацбеста 2010 Э. Кочергиным), И.
Денежкина, М. Тарковский, Евг. Гришковец и др., кого Р. Сенчин
причисляет к «новым реалистам» больше всего похожи на
элементарную творческую беспомощность, а не на художественный «метод».
Личный опыт писателя – это основа, главным образом, первой
книги, да и то не всегда, а унылое нытьё по поводу того, что
«некуда податься» и «всё суета» – это отнюдь не новое слово
в литературе.

Свои собственные рассказы, а видимо, и романы, Р. Сенчин (опять-таки
устами одного из героев) называет «страшными и сильными»,
поскольку они приходят на смену разным «играм старпёров», кем
бы те ни представлялись, – то
комсомольцами-первопроходцами, то «филологическими экспериментаторами». Сразу видно, что
это позиция очень и очень напоминает взгляды так называемых
«сорокалетних» писателей, которые были популярны в 70-х –
начале 80-х годов прошлого века. Тогдашние Ю. Поляков, В.
Маканин, А. Курчаткин, Р. Киреев с таким же пафосом
документализма рисовали безрадостные будни «застойного времени». Теперь
социальная ситуация в обществе почти аналогична. И сегодня
на дворе тоже «застой», хотя и постперестроечный. Верно
сказал А. Возненсенский: «Какое время на дворе, таков мессия».
Сегодня многие из прежних «сорокалетних» достигли и признания,
и успеха, даже определённой «гламурности», но это вовсе не
следствие «наскального письма», а результат социальной
ассимиляции. Нетрудно предположить, что такая же перспектива со
временем откроется и для некоторых «новых реалистов»,
впрочем, они к ней открыто и стремятся, хотя ой, как гложет
некоторых чёрная зависть к своим предшественникам.

«Лирический герой» повести Р. Сенчина «Вперёд и вверх на севших
батарейках», молодой писатель Роман Сенчин, стоя в унизительной
(!) очереди за визами в Германское посольство, чтобы поехать
в бесплатное турне по Германии, со злостью размышляет:
неужели и Пелевин стоял в такой же очереди? Ох, не любит автор и
его «лирический герой» Виктора Пелевина! Впрочем, а может,
действительно тот не стоял ни в каких очередях, а ему на дом
принесли, буржую этакому. А Виктор Ерофеев и вообще сын
дипломата – Париж посетил впервые в восемь лет. Кстати и Ю.
Поляков – давно уже главный редактор «ЛГ», знать, в глазах
правителей, не хуже А. Чаковского…

Вот здесь-то самое время вернуться к тому, с чего начали. «Новые
реалисты» – это не более, чем очередная тусовка, объединяющая
выпускников Лит. института определённого призыва (нулевые
годы) по принципу отвержения ими уже упомянутых литературных
«фантазий», «выдумок», «экспериментов», попросту –
художественного мастерства, а главным образом – энергии социального
протеста. В этом они признаются сами, не стесняясь сравнивать,
скажем, «Елтышевых» упомянутого Р. Сенчина с греческой
трагедией, а уж о таких мелочах, что проза Сенчина и Чехова –
явление одного порядка (А. Рудалёв) – и говорить не приходится.
Мы не говорим о тех писателях, которые, хотя внешне
придерживаются реалистической манеры, но совершенно с иной целью
(З. Прилепин, Г. Садулаев, Д. Новиков). О них речь ниже. Это
последователи Э. Лимонова и «другой России» в целом.

Наиболее объективные и проницательные критики из тех, кто писал о
«новом реализме» (Л. Сычёва) справедливо усомнились в том, что
это (за пределами тусовки) сколько-нибудь серьёзный факт
литературы, а тем более вообще нечто цельное. Без того или
иного отношения к жизни, к реальности литература существовать
не может. Весь вопрос в том, что считать реальностью. Быть
может, это вовсе не подражание литературным образцам
«критического» или «социалистического» реализма, а всего лишь
внутренняя правда, широта взглядов, обеспеченная свободой мысли и
слова. В таком понимании без реализма обойтись трудно, а вот
без «нового реализма» – легко, и он будет выглядеть какой-то
рябью на воде, которая кажется значительной только плавющим
по ней насекомым.

Теперь мне скажут, какое это имеет отношение к постмодернизму, к
острым заявлениям В. Пелевина, В. Сорокина и т.д.? Самое
прямое: постмодернизм немыслим без массовой культуры, то есть без
культуры, обращённой к массам, и понятен только на её фоне.

2

Постмодернизм надо начинать – и не я первый это придумал – с
«Лолиты» В. Набокова. Это было первое произведение послевоенной
прозы, написанное с откровенно коммерческим прицелом, а
поскольку Набоков уже выступал вместе с Мережковским и Буниным
против Сталина, – он рассчитывал на Нобелевскую премию. В
Нобелевском комитете его не полюбили, да, если честно сказать, ни
Джойс, ни Кафка никогда этой премии не получили.

Вопрос стал вертеться о деньгах. Уже было понятно, что в мире что-то
сломалось.

Следует сказать, что постмодернизм как явление – это не школа, не
течение, не художественное направление, а отражение
определённого менталитета, способа мировосприятия и мироощущения
человека в послевоенном (после второй мировой войны) мире.
Безусловно, его истоки и корни нужно искать и в более ранний
период, но рубежом стал конец этой войны, а с ним и национально
ориентированных культурных ценностей. Расправа с
национал-социализмом означала не только гибель Гитлера, но и постановку
знака вопроса над понятием нации, за исключением нации
«богоизбранного» народа.

Сегодня Евросоюз выступает против того, чтобы незаконно существующих
на территории Франции цыган французское правительство имело
право депортировать. А если бы цыгане с бандитскими
структурами, присущими им, поселились на лужайках Белого Дома?.. А
у нас – где-нибудь возле «Дома на набережной»?

Массовая культура, кич, – искусство «промышленного» типа с присущими
ему утилитарностью, пошлостью, обилием банальностей и
штампов, доступных массам, – это неизбежный продукт такого
способа существования. Продукт, но и одновременно способ управлять
обществом.

И вот на этом фоне ряд теоретиков, прежде всего из круга французских
структуралистов (Ж. Деррида пока ещё жив – Г.М.), пытались
и пытаются сформулировать принципы нового мирочувствования,
мироощущения, которые, с одной стороны, были бы адекватны
времени, а с другой – могли бы противостоять жёсткому напору
псевдоценностей «масскульта». Так начала формироваться
концепция культуры постмодернизма. Выше уже упоминалось о кризисе
национальной культуры. Сильные мира сего под национальным
стали подразумевать нечто, связанное с национал-социализмом
(об этом неоднократно писал Э. Лимонов), а потому безусловно
подозрительное (тем более, что «интернационал-социализм»
существовал совсем рядом, под боком на огромных территориях
Восточной Европы и Азии). Но это означало и кризис традиционных
ценностей европейской культуры, торжество «радикального
плюрализма» и «толерантности». Разумеется, ещё немало времени
должно будет пройти, чтобы эти и подобные им понятия, присущие
современной западной и нашей отечественной культуре, прочно
вошли в сознание масс, стали не просто «утверждёнными
свыше», а приобрели бы характер «внутренних убеждений». Однако,
как говорится, лёд тронулся. Евроцентризм и национальная
культурная самобытность уступили место эклектике, «толерантно»
вбирающей в себя любые методы и стили. Окончательное
утверждение сознания такого типа пришлось на более поздние годы и
напрямую связано с поражением антибуржуазных студенческих
движений в конце 60-х годов, в том числе и движения «хиппи».

Ещё в 1968 году появилась книга Г. Маркузе «Одномерный человек», в
которой автор убедительно показал, что существовавшая в то
время общественная и культурная ситуация напрямую ведёт к
тотальной деградации личности, потере ею всех нравственных
ориентиров в погоне за мнимыми ценностями «потребления» и
«успешности». В том же 1968 году образовалось знаменитое «Rote
Armee Fraction» (подразделение Красной армии) А. Баадера и У.
Майнхоф, которые до ареста вместе со своими сподвижниками
(1972 г.) терроризировали всю буржуазную Европу. До сих пор
считается загадочным тот факт, что в 1977 г. они оба «были
найдены» мёртвыми в своих камерах через несколько лет после
осуждения (1974 г.). Причём У. Майнхоф якобы повесилась в своей
камере. Невольно вспоминается «самоубийство» Б. Савенкова
(Ропшина), который ещё в 1921 году погиб почти так же. Примерно
в те же годы зародился и «Исламский Джихад» в Палестине.

С другой стороны в среде французских структуралистов ещё раньше
складывалось мнение (М. Фуко), что никакое, в том числе научное
знание, не может быть объективным, поскольку является
продуктом властных отношений. То же относится и к искусству. А эти
отношения были таковы, что власть могла интегрировать
практически любой протест, манипулируя средствами самого языка,
его понятийности и образной структуры.

Между прочим, у нас этот вопрос разрабатывался ещё в 30-е годы
академиком Н.Я. Марром в его учении о «классовой природе» языка.
Подразумевалось, что определённые элементы языка и речи
могут приобретать (и на деле приобретали) целенаправленное
идеологическое воздействие. Как известно, именно то, что Марр
попытался обнажить механизмы манипулирования массовым
сознанием, и вызвало резкую реакцию Сталина в одной из последних его
работ «Марксизм и вопросы языкознания».

Чтобы кому-то не казалось, что эти мысли взяты произвольно и
неизвестно откуда, сошлёмся на тонкие суждения К. Кастанеды –
человека явно далёкого от марксистко-ленинских разысканий Сталина
и Марра и от французских структуралистов: «…мир, который я
привык считать реальным и основательным,– на самом деле
всего лишь описание мира, программа восприятия, которую
закладывали в моё сознание с самого рождения. (…) (Ребёнка учат–
Г.М.) определённым образом описывать мир, и в какое-то
мгновение ребёнок начинает воспринимать мир в соответствии со
сформированным в его сознании описанием. Этот момент имеет
огромное значение, поскольку, ни много, ни мало, определяет всю
нашу судьбу» («Путешествие в Икстлан»).

На первый взгляд кажется абсурдным сопоставление гносеологических
концепций Ж. Деррида, Ш. Бодрийяра и оккультиста К. Кастанеды,
но на самом деле говорят они об одном и том же: мир
воспринимается и должен быть воспринят как «текст», который
подвергается толкованию и расшифровке, но самостоятельной
внутренней ценности не имеет. Традиционное индуистское понятие
«Майи».

Система языкового регулирования в современном обществе подразумевает
определённый набор понятий и представлений, которые
«рекомендуются», и аналогичный комплекс «табуированных» слов,
употребление которых «неприлично», так как это «нетолерантно».
Например, как известно, в США негры как-то незаметно
превратились в «афроамериканцев», а у нас чеченские кланы
преобразовались в какие-то «тейпы» (чтобы не дразнить гусей). Вместо
«умер» или «скончался» теперь говорят, якобы тактично, «ушёл».
Как будто вышел куда-то за дверь. Слово «смерть» вообще
полузапретно, дабы не «расстраивать» нервного обывателя, и т.д.
Это лишь единичные примеры.

Теоретики постмодернизма организованную таким образом языковую
практику предложили называть «дискурсом». Естественно, что в
разных областях «дискурсы» могут быть разными. Это лишь одна из
форм влияния на сознание через язык. Конечно, таким же
образом можно (и нужно) организовывать и «видеоряд» в ТВ,
кинематографе и др., чтобы у зрителя и мысли не возникало, что
может быть как-то иначе, что могут существовать иные ценности и
жизненные цели, чем те, которые подразумеваются обществом
потребления.

Человек эпохи постмодерна – это, прежде всего, человек управляемый,
лишённый ясных ценностных ориентиров, эмоционально
возбуждённый и склонный излишне чувствительно реагировать на
предложенные ему через СМИ ситуации и решения. Относиться к ним
рационально он уже не в состоянии, ибо разум тоже подвергнут
сомнению. Но это может быть не только простой обыватель, но и
человек думающий, понимающий, что на самом деле происходит в
обществе. Такой наблюдатель видит, что реальная власть всё
больше уходит в тень, а тот видеоряд, который ему предлагают,
– набор цветных клипов и ярких обёрток, – всё больше
отдаляет человека от самого себя, разлагая личность. Это и есть
тема искусства и философии постмодернизма.

Парадокс в том, что сознание человека эпохи постмодерна одновременно
и критично, и некритично к действительности. Теоретики
постмодернизма и его практики –

художники, писатели, кинематографисты – сами являются и борцами, и
жертвами своего раздвоенного мышления. Скажем, отрицая истину
«вообще», считая её продуктом тоталитарности, они незаметно
впадают в ложное противоречие. Ведь такое отрицание само
претендует на всеобщность, а потому, видимо, тоже ошибочно. На
помощь приходит как бы «спасительное» сомнение в силе
разума, но … тем легче тогда поддаться влияниям извне, незаметным
подсказкам из-за кулисы….

Теоретики постмодернизма убеждены, что современное общество
пронизано борьбой за «власть интерпретации» тех или иных
идеологических, религиозных, культурных явлений и систем.
Господствующие идеологии, завладевая СМИ, навязывают индивидуумам свой
язык, свою систему ценностей, «дискурсов». Так создаётся
«индустрия культуры». Но при этом забывают, что наиболее опасна
идеология «деидеологизации», «идеология» массового
потребления как высшей ценности, в рамках которой человек превращается
в придаток к механизму накопления и потребления.

Идеология современной власти – не «наказание», а «советы»: «Как
сделать жизнь здоровой, долгой, комфортной (разумеется, на
каждом данном уровне социума)». Общество мало-помалу превращается
в некий гигантский курорт, курорт для откормленных
животных. Но, поскольку масштабные идеологии себя скомпрометировали
в сознании масс, нам предлагается бороться «точечными»
очагами сопротивления, так сказать, каждому воевать в своём
окопе.

3

Совсем иное дело в России. То состояние общественной психологии,
которое вызвало появление постмодернизма на Западе, разумеется,
не могло не проявиться и у нас. Отрицание «традиционных»
ценностных установок так же породило оппозиционное сознание и
идеологию. И к российской действительности применимы слова
Ж. Делёза о том, что постмодернизм отрицает «абсолютную
истину» и утверждает толерантность и плюрализм, «тождество
космоса и хаоса, бытие в вечном возвращении, извилистый круг» (Ж.
Делёз, «Различие и повторение», СПб, 1998 г.). Парадокс в
том, что в СССР, а затем в РФ эти «традиционные» ценности были
совершенно иными и не соответствовали западным социальным и
культурным ориентациям. Попросту говоря, у нас это были
«ценности» социалистического общественного сознания, а
применительно к литературе – социалистического реализма. Последний в
качестве идеологии и метода состоял из сплошь придуманных
условных «реалистически утопических» конструкций. Поэтому не
случайно некоторые теоретики считают его уже по сути
«модерновым» способом мировосприятия.

«Наши» отрицатели и бунтари скорее возвращались на практике к тому,
что стремился похерить ещё «недоразвившийся» до торжества
социализма буржуазный Запад. Те, кого потом назовут
политическими диссидентами, поначалу выступили как пародисты
вымученного социалистического рая («соц-арт»). В то время западные их
коллеги его ещё всласть не хлебнули (так называемые
битники, особенно Керуак), хотя тоже задыхались в мягких, удушающих
лапах потребительства.

«Две дороги к одному обрыву» ("Новый мир", 1989, № 7) – так
провидчески назвал одну из своих теоретических статей И. Шафаревич,
имея в виду, что либеральная поздне-капиталистическая модель
развития общества и тоталитарная – социалистическая –
вызваны одинаковой формой мировосприятия, в которой
потребительство, ложь и насилие являются основными «структурообразующими»
факторами. В статье-воззвании «Жить не по лжи!» (1973 г.)
А. Солженицын писал в сущности о том же самом: «Пусть ложь
всё покрыла, пусть ложь всем владеет, но в самом малом
упрёмся: пусть владеет не через меня! Вот это и есть наш путь,
самый лёгкий и доступный при нашей проросшей органической
трусости… Наш путь: ни в чём не поддерживать лжи сознательно!».

Мало кто усомнится сегодня в справедливости этих мыслей, однако
встают новые вопросы: живут ли «не по лжи» граждане западного
мира? А как насчёт исламских террористов? Как согласовать ложь
в повседневной жизни с ложью политических институтов?
Обеспечивает ли «гласность» настоящую жизнь – по правде?

Уместно вспомнить и ещё один момент. Солженицын считал себя
православным писателем. Однако есть такой факт: митрополит Крутицкий
и Коломенский Серафим (Никитин) одобрил правительственный
указ о высылке Солженицына в 1974 году, причём это суждение
было опубликовано в официальных атеистических
правительственных изданиях: «Солженицын печально известен своими действиями
в поддержку кругов, враждебных нашей Родине, нашему
народу». Читатель спросит, какое это имеет отношение к
постмодернизму и тем более к «новому реализму»?

Самое прямое. Постмодернисты усомнились в базовых ценностях
существовавшего общества и на Западе, и у нас. В противовес истинной
вере церковные институты и «официально одобренные» ценности
потребительского общества стали выглядеть явным
анахронизмом и требовали радикального переосмысления. Требуют и сейчас.
Ещё в те далёкие годы Солженицын проницательно писал, что
сложившаяся в интеллигентских кругах «образованщина» как раз
и препятствует подлинному развитию личности. Это то же
самое, что сто лет тому назад А. Белый называл «штемпелёванной
культурой». Наш «тоталитаризм», наш «соцреализм» и либеральные
ценности мирового сообщества – лишь внешне отличающиеся
образы «ложного сознания» (философский термин Гегеля и Маркса),
которое одновременно отражает и отвергает постмодернизм.

Уместно вспомнить некоторые произведения, появившиеся на Западе ещё
в период раннего постмодернизма, а частично и прежде. Прежде
всего, «Прекрасный новый мир» О. Хаксли, «Аттилу» Е.
Замятина, а главным образом, «1984 год» Дж. Оруэлла. На заре
перестройки эти произведения трактовались как антиутопии, грозное
предупреждение об опасностях марксистско-ленинского
социализма. Но кое-что не было прочитано по-настоящему. Как-то
забылось, что ведь Оруэлл наступивший новый всемирный режим
называл «ангсоц», то есть английский социализм, и весь мир
справедливо делил, сейчас это стало особенно наглядным, на три
сверхгосударства: Океания (Америка, Англия и, собственно,
Океания), Евразия (СССР + Европа) и Остазия (азиатские страны).
Конечно, СССР уже закончил своё существование, но Остазия в
лице государств – защитнтков исламского терроризма,
процветает и поныне, а Океания только усилила своё могущество.

Но главное не это. Главное – то, что правителям и идеологам
«ангсоца» (раньше читали «развитого социализма», а теперь читаем
«общества потребления») удалось выработать новое средство
массового общения, новый язык (см. выше). В разных переводах у
нас он называется «новояз» или «новоречь»: «Новояз должен был
не только обеспечить знаковыми средствами мировоззрение и
мыслительную деятельность приверженцев ангсоца, но и сделать
невозможными любые иные течения мысли. Предполагалось, что,
когда новояз утвердится навеки (в 2050 году – недолго
ждать!), а старояз будет забыт, не ортодоксальная, то есть чуждая
ангсоцу, мысль, постольку поскольку она выражается в словах,
станет буквально немыслимой. (…)

Это достигалось изобретением новых слов, но в основном исключением
слов нежелательных и очищении оставшихся от неортодоксальных
значений – по возможности от всех побочных значений. (…)
Помимо отмены неортодоксальных смыслов, сокращение словаря
рассматривалось как самоцель, и все слова, без которых можно
обойтись, подлежали изъятию» («1984», Приложение «О новоязе»).

Таким образом, будет сформировано тоталитарное государство нового
типа, в котором не будет места грубому насилию: «В
тоталитарном государстве, по-настоящему эффективном, всемогущая когорта
политических боссов и подчинённая им армия администраторов,
будут править населением, состоящим из рабов, которых не
надобно принуждать, ибо они любят своё рабство. Задача
воспитания в них этой любви возложена в нынешних тоталитарных
государствах на министерства пропаганды, на редакторов газет и на
школьных учителей. (В 1948 году, когда был написан этот
роман, о всемогущей роли ТВ ещё мало кто догадывался. – Г.М.).
Наибольшие триумфы пропаганды достигнуты не путём внедрения,
а путём умолчания. Велика сила правды, но ещё
могущественнее – с практической точки зрения – умолчание правды» (Из
предисловие Оруэлла к роману). А дальше он говорит о том, что
задачей пропаганды является не «убеждение», а,
просто-напросто, выработка условных рефлексов у населения, начиная с
детского возраста.

Вне прямой связи напрямую, но с пониманием этого идейного импульса
В. Ерофеев в одной из статей, вошедших в книгу «Русский
апокалипсис» (М., 2006) пишет: «После распада СССР русский язык
преобразился. На месте коммунистического новояза, прежде чем
возник новояз эпохи разведчика (Уж не В.В. Путина он имеет в
виду? – Г.М.), проросли, как побеги бамбука, многочисленные
неологизмы, наспех рекрутированные из тюремной и
наркоманской фени, претендующие на отражение новой реальности. Они
превратили русский язык в язык желания, иронии, насилия,
прагматизма» («Поле русской брани»). К сожалению, большинство
современных литераторов из круга «новых реалистов» по этой фене
и «ботают». Какой уж тут реализм! Но борьба за язык – это и
есть вопрос о «праве на интерпретацию», который видели в
качестве основного теоретики постмодернизма.

Наивно думать, что эта «игра в язык» является самоцелью или
сколько-нибудь явно выраженным знаком художественного самовыражения.
««Историй « пишется две: но одна из них публикуется, а
другая тщательно хранится в «особых « архивах. Первая «история»

относится, по существу, к ряду беллетристики, вторая открывает взору
исследователя подлинный механизм общественной и
политической жизни всех стран и народов. (…)

Мы же, простые обыватели, волей случая или из врождённого интереса,
ставшие историками и публицистами, гадаем на кофейной гуще,
при помощи интуиции пытаясь разгадать то, что от нас надёжно
скрыто: тайные механизмы политической жизни страны и мира.
Что получает историк для осмысления истории? Только то, что
власть даёт ему, только те факты, что властям выгодны. (…)

Несомненно, однако, что если бы достоянием общественного сознания
стала хотя бы одна тысячная наших архивов, то это самое
сознание, то есть мы с вами, испытали бы подлинный шок. Я глубоко
убеждён, что подавляющее большинство из нас радостно бы
запихало это выползшее, невесть откуда, чудовище, под общим
названием Правда, обратно в темноту хранилищ. И снова бы стали
обсуждать привычные вопросы о преимуществах капитализма или
социализма, о радостях или печалях «нарождающейся»
демократии, об ужасах «черносотенного антисемитизма», угрозе «фашизма»
и о другой мишуре, созданной нашей литературной надуманной
«историей», а точнее пропагандой в историческом обличии»
(В.М. Острецов. «Масонство, культура и русская история». М.,
2004).

Нам на страницах «ЛУ» уже не раз приходилось писать о значительной
роли около масонских представлений о культуре на протяжении
ХХ века. Конечно, эта роль не ослабела и в текущем столетии.
Важно подчеркнуть одно: постоянно создавалось и на наших
глазах создаётся псевдокультура, основанная на «новоязе» и
псевдоистории. Об этом задумывались многие. Уже в начале ХХ века
оказались исчерпанными все традиционные представления о
культуре. Это было связано с кризисом позитивистского
мировоззрения. А дальше пошло само собой. Кризис охватил и
государства патриархального типа, и религиозные ценности. Такие
кризисы история знала и раньше: падение Египта, Вавилона,
переселялись народы, менялись верования и культуры, но именно сейчас
(Это наводит на мысль о перемене коренных рас в теософии.
См. у Е. Блаватской) это явление приобрело максимальный
размах. Пошатнулись основы современного «цивилизованного» мира, а
именно: стал вопрос о так называемых ценностях
христианского миросозерцания.

Христианская цивилизация и культура рухнули в России в 1917 году. Но
это было только начало. Шопенгауэр, Ницше, Вагнер и,
конечно, наш Достоевский. Прежний образ мира,– надёжного и
прочного, – зашатался, обнаруживая не только свою неустойчивость,
но и призрачность. Было, как бы приподнято покрывало Майи.
Оказалось, как бы само собой, что постулаты традиционной
цивилизации – социальный прогресс, нравственные ценности,
государственность и др. – просто-напросто лживы, а впереди –
гибель, разложение, смерть. Само собой разумеется, что
постмодернизм, в том смысле этого понятия, о котором мы говорим, никак
не мог оказаться вне круга этих мыслей. Скажем так: давно
известно творчество В.Сорокина. Он известен как знаток
испражнений, певец фекалий и борец за свободу слова. Вся мировая
общественность знает В. Сорокина. Но он никогда не был
русофобом и является членом Союза писателей России. О нём,
например, в своих «Русских цветах зла» В. Ерофеев пишет так: «Его
предельно сгущённый текст-концентрат «состоит» из «сексуальной
патологии, тотального насилия, вплоть до каннибализма и
некрофилии»». Причём В. Ерофеев – человек опытный, судя по
образованию, в тонких вопросах оккультных наук, говорит о своём
соратнике («ЁБС» – их общая книга), что тот «фосфоресцирует
словесной ворожбой, шаманством, мистическими глоссолалиями,
глухо намекающими на существование запредельных миров» ( там
же).

В своё время Сальвадор Дали, размышляя о значении капрофагии и
копрофилии – он называл эти явления, по крайней мере в мемуарах,
скатологией (от греческого слова skatos – экскремент),
говорил так: я сторонник скатологии, но не скатофагии, то есть
поедание экскрементов он считал для себя не вполне подходящим.
Судя по текстам В. Сорокина, тот думает иначе. [Что же
касается Ерофеева, то он капрофагии предпочитает поедание черной
(золотистого цвета) икры большими ложками, да так, чтобы
все присутствующие этого не заметили.] Это признак свежего
взгляда на развитие языка. Но только с одного угла зрения.
Нельзя забывать, что Д.А.Ф. маркиз де Сад спокойно обсуждал эти
вопросы ещё за 250 лет до В. Сорокина. Разрушение советского
и постсоветского «новояза» всё-таки должно идти, на наш
взгляд, не только по пути увлечения скатологическими
дискурсами, если не подвергнуть всю структуру общества радикальной
критике. Этим и занимается Виктор Пелевин.

4

Говорить о ныне живущих писателях в положительном ключе как бы
неприлично. Пелевин, на наш взгляд, поставил перед собой очень
важную задачу: стать религиозным реформатором России. В 70-х
годах А. Мальро говорил: ХХI век будет или веком религиозной
реформации или его не будет вовсе. Это неглупая мысль, и
сейчас она яснее, чем когда-то бы ни было раньше. Как уже
говорилось выше, постмодернизм основывается на осознании кризиса
традиционных ценностей и вероучений, по крайней мере, в
странах западной цивилизации. Это непосредственно относится и к
России. Пелевин принадлежит к числу тех писателей, которые
ясно и отчётливо сказали «нет» не только идеологическим
установкам советского времени, но и внедряемой сегодня
псевдоидеологии потребительского общества, которая должна быть
прикрыта «новоязом» якобы обновлённого православия.

Пелевин любит ссылаться на учение Карлоса Кастанеды. По словам
Пушкина, художника надо судить по тем законам, которые он сам
применил для себя. Эта мысль не теряет своего значения и
сегодня. «Значение имеет только одно – тело должно осознать, что
оно способно видеть. Лишь в этом случае человеку становится
ясно, что мир, на который он смотрит ежедневно, не мир вовсе,
а всего лишь описание» ( К. Кастанеда, «Путешествие в
Икстлан»). Нет никакого сомнения, что это одна из ведущих мыслей,
направляющих творчество В. Пелевина (особенно роман «Т»).

Многочисленные авторы «ЛГ» и многих других периодических изданий
буквально захлёбываются от ярости, когда находят у Пелевина не
только грубоватые слова и выражения, но и прямое брезгливое
отрицание реальности наших дней. На самом деле он и
действительно отрицает эту реальность, и одновременно создаёт новый
идеальный, а в чём-то и по-старомодному романтический мир
(это началось ещё с романа «Чапаев и пустота»). Автор
предлагает нам некие многозначные ориентиры, вызывающие поле или,
лучше сказать, объём ассоциаций. Эти ассоциации зависят от
уровня воображения и интеллекта читателя и интерпретатора, от
его владения тем «языком», на который намекает Пелевин. Но
это не новояз. Например, его постоянный критик и разоблачитель
Андрей Немзер в текстах Пелевина фигурирует как
«недотыкомзер». Как говорили древние римляне, sapienti sat (умному
достаточно). Ещё один яркий пример – толкование названия романа
«Generation П». Рецензенты под символом «П» понимали, что
угодно – от «пепси» до самого Пелевина, тем более, что по
всему тексту рассыпаны различные намёки на это и на многое
другое. Но почему-то никто не заметил, что слово поколение –
generation – написано латинским шрифтом, а «П» – русской буквой.
Если бы это была латинская буква P, то все бы стали думать,
что речь идёт о русском «Р», но автору надо было
подчеркнуть именно то, что это наши, отечественные П(издюки).

Объём романов Пелевина – это и есть объём тех ассоциаций и аллюзий,
которые у читателя возникают в самом процессе чтения. У кого
за душой ничего нет, тому это и неинтересно.
Многовариантность –составная часть замысла. Пелевин вовлекает читателя в
сотворчество. Здесь ничего не «внушают», не обосновывают
какие-то «идеологические программы», а предлагают подумать
вместе.

Полемика вокруг произведений Пелевина именно потому столь
ожесточённа, разброс мнений столь велик, что автор намеренно
предлагает несколько уровней прочтения каждого из своих романов,
вместе с тем как бы сознательно отходит в сторону и посмеивается
над своими читателями. Если уж вспомнить классику, то это
напоминает Николая Гоголя «Театральный разъезд после
представления новой комедии» («Ревизора» – Г.М.).

Перед нами как бы процесс взросления. Не только человека, но и
общества в целом. Его сознание расширяется одновременно во всех
направлениях, вбирая в себя и опыт повседневной жизни, и
традиции, и нравы семьи, и духовные откровения разных
вероучений, и многое другое. Прогресс не может быть одномерным,
развивающимся по направлению от пункта А к пункту В (а может быть,
иронично по-пелевенски к пункту П). Сегодня нам отчётливо
видно, что главное – это разрушить коросту псевдотрадиций,
найти подлинную свободу мироощущений. А для этого надо прежде
всего разрушить понятия языка как совокупности установленных
свыше понятий и представлений.

Этим занят не только В. Пелевин. Вот что пишет автобиографический
герой знаменитого романа «Москва-Петушки» Венечка Ерофеев: «Я
остаюсь внизу, и снизу плюю на всю вашу общественную
лестницу. Да. На каждую ступеньку лестницы – по плевку. Чтобы по
ней подниматься, надо быть пидорасом, выкованным из чистой
стали с головы до пят. А я – не такой». И ещё: «Всё на свете
должно происходить медленно и неправильно, чтобы не сумел
загордиться человек, чтобы человек был грустен и растерян. (…)
О, если бы весь мир, если бы каждый в мире был бы, как я
сейчас, тих и боязлив, и был бы также ни в чём не уверен: ни в
себе, ни в серьёзности своего места по небом – как хорошо бы!
Никаких энтузиастов, никаких подвигов, никакой одержимости!
– всеобщее малодушие» («Москва – Петушки»).

Процитируем ещё одну хорошую мысль. В. Сорокин «строит тексты на
отбросах социалистического реализма». Его рассуждения состоят
из «сексуальной патологии, тотального насилия, вплоть до
каннибализма и некрофилии». Так пишет его друг и коллега Виктор
Ерофеев, но главное то, что дальше: творчество Сорокина
«фосфоресцирует словесной ворожбой, шаманством, мистическими
глоссолалиями, глухо намекающими на существование запредельных
миров» (Из ст. Ерофеева «Русские цветы зла»).

Зададимся таким вопросом: некрофилия, как к ней относиться? На
первый взгляд кажется абсурдной сама постановка вопроса, хотя с
другой стороны есть эксперименты В. Брюсова и Г. Иванова. Но
если мы под некрофилией понимаем существо разлагающегося
общества? (Такая же метафора как в книге В. Пелевина «Омон
Ра».) А Ерофеев пишет якобы о России: «Я живу в разлагающемся
трупе. Пора бы привыкнуть. Россия – ширма длиною в жизнь,
которая мне загородила собою реальность. В средневековом смысле.
И я обманываю себя, думая, что здесь выпуклее видно. Нет,
червей, в самом деле, хорошо видно» (Из кн. В. Ерофеева
«Русский апокалипсис»). Читатель вправе спросить автора: сам
автор является частью трупа или принадлежит к обществу червей?
Ответа Виктор Ерофеев не даёт.

В нашу задачу не входит детальный анализ разных сочинений
постмодернистов: хочется проследить только главное, насколько
постмодернисты не только были, но и являются полновесными
выразителями существующего состояния жизни. Ясно, что она в застое, а
значит гниёт. Гниение 90-х и гниение так называемых нулевых
– это гниение одного порядка. Припомним А. Ахматову, хотя
это о другом:

Когда погребают эпоху,
Надгробный псалом не звучит.
Крапиве, черотополоху 
Украсить её предстоит. (…)
А после она выплывает,
Как труп на весенней реке, –
Но матери сын не узнает,
И внук отвернётся в тоске.

В милицейской среде принято трупы, всплывающие после оттаивания
снега, называются подснежниками. Анна Андреевна, возможно, не
понимала, что между милицейскими подснежниками и трупом России
есть определённая связь. Сейчас это весьма наглядно.

5

Развитие искусства – это, прежде всего, развитие путей и способов
восприятия. Мысль не новая. В основном она используется при
рассмотрении и анализе так называемых «традиционных» форм
искусства (Г. Вёльфлин, Р. Ингарден). Но теперь вопрос стоит
иначе. Со времени символизма и модернизма первой волны (конец
ХIХ – начало ХХ века), а как создание новых и самостоятельных
ценностей (теургия), несущих в себе самостоятельный
энергетический заряд. Но такое искусство могло строиться только на
новом понимании роли художника, писателя, актёра.
Одновременно при этом развивается и противоположное понимание
искусства – как предмета массового потребления. Это уже по К.
Марксу: область «товарного фетишизма». Оба эти представления о
современном искусстве нашли своё отчётливое выражение в
постмодернизме, о котором шла речь выше, время которого не только
не кончилось, но по существу ещё едва началось. Ключевой
вопрос состоит в том, чем является писатель в настоящее время

(у Лермонтова : «На что он руку поднимал?»), а теперь некое хобби с
уклоном в область то ли псевдопедагогических, то ли
псевдоноваторских измышлений. А ведь есть, что сказать.
Петербургский поэт Виктор Ширали. Его не любит никто. Он пытается
заискивать и перед теми, и перед другими. Но вот, например, он
пишет некоему Борису Хасиду:

В роскошном шелесте твоей еврейской крови,
В последнем лепете моей евроазийской
Я говорю, что дружбы нашей кроме
Нет ничего на пустыре российском. (2002 г.).

Часто петербургских поэтов 60-х-70-х годов игнорируют не потому, что
они якобы стеной стояли за советский режим времён Г.В.
Романова, а просто потому, что они не входили в соответствующие
по времени московские тусовки.

Вот что пишет Виктор Соснора:

                  Если тост, то за Иуду тост!
		Он легенду лишь дополнял.
		Что Варрава и что Христос	–			    
		Одинаковы для меня.

Любой знаток литературы, и тем более поэзии вспомнит брюсовское
«хочу, чтоб всюду плавала свободная ладья. И господа и дьявола
хочу прославить я». Но, если учесть ситуацию соответствующих
эпох, то стихи и Ширали, и Сосноры вовсе не выглядят
глупыми, особенно на фоне такого рода песнопений:

              Жила бы Родина  – страдальная Отчизна
              Для всех, кто терпелив и стоек испокон. 

Или:

             «Надо всё достойно завершить,
              чтобы царство Божие свершилось» (Олег Юрков).

Постмодернизм сумел отчётливо утвердить ясную мысль, что «вычищенные
зубы лучше невычищенных, но когда на основании этого
утверждения провозглашается культ зубочистки в пику исканию
последней правды, то хочется воскликнуть: «чистые слова.
произносимые немытыми устами, всё-таки несоизмеримы с грязными
словами, произносимыми умытым свиным рылом» (Из кн. В. Ерофеева «
В лабиринте проклятых вопросов»). Думается не случайно, что
эту мысль интеллектуал и эрудит В. Ерофеев приписывает
Андрею Белому. И тот прав, и этот прав. Как известно, нечего со
свиным рылом куда-то там лезть.

6

Смысл России – это новое понятие о просвещении. Вот, к примеру,
понимание о государственности у Виктора Ерофеева: «Чекисты
заявили себя наиболее последовательными гусударственниками внутри
властных структур колыбели мировой революции. Партия
бесконечно колебалась между идеологическими иероглифами и
госстроительством, чекисты, уже с конца гражданской войны становятся
первой в мире умной бомбой с гибкой кадровой политикой и
многочисленными инициативными предложениями, которые,
простонародно можно обозвать провокационными» (Из кн. «Апокалипсис
нашего времени»).

И вот Путин.

А вот что думает об этом Виктор Пелевин: «Принудительная религия
современного человечества – это культ мёртвых евреев, разные
ответвления которого охватывают и тёмную народную массу, и
вольнолюбивую либеральную общественность. Чечен последнюю фразу
даже придумывает: «Это нужно не мёртвым, это нужно живым»»
(Из романа «Т»).

Наша задача, как критика, оценивать явления со всех сторон. Иначе
критик превращается в идеолога. Перед нами сложное и неясное
явление, о котором известно, что это якобы модернизм,
авангардизм, постмодернизм и т.д. Но что же из этого следует?

Замечательное философское эссе В. Пелевина, – здесь он на уровне
Вольтера, – «Затворник и шестипалый». Он пишет, что из
птицефабрики, под которой, само собой подразумевается
действительность государства РФ, где некие бройлеры откармливаются, а от
остальной массы требуют откладывания яиц, можно вырваться,
только тренируя мускулы и разбив стёкла. Те же, кто жрут
больше всего, находясь у кормушки, ожирев, раньше других попадают
под ощип.

Ещё одна цитата из его повести «Проблемы оборотней в средней
полосе»: «Как будто двое героев говорят:

– А много у нас в армии оборотней? – зачем-то спросил Саша.

– Много, – отозвался полковник.

– А давно?

– С самого начала, – пролаял полковник», тогда уже обратившийся в
волка, поскольку меду людьми и волками разницы нет. ( из кн.
В. Пелевина «Все повести и эссе», М., 2005).

Читатель этой повести подумает, что это фантастика. Но, когда
встречаешься с другими серьёзными произведениями Пелевина, то
смотришь на вещи по-другому.

Часто говорят, что Виктор Пелевин увлёчен оккультными науками, много
времени проводит в Индии и т.д. Мы рассматриваем творчество
автора только с точки зрения его отношения к России и
русской культуре. Этот вопрос вполне ясен.

Параллельные миры – это миры восприятия постмодернистов и «новых
реалистов»? Задумаемся. Другой вариант: может, это восприятие
нашей действительности и тех, кто о ней якобы имеет право
суждения? Не могу предложить никакого ответа: знаю одно –
власть идёт своим путём, а любые писатели, в том числе и
реалисты, и постмодернисты – другим путём.

Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы

Поделись
X
Загрузка