Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

СЕМЬЯ КАК ГАЛЛЮЦИНАЦИЯ

Вот уже третью неделю я живу с Инной.

Похоже, в гражданском, как говорится, браке.

То есть как любовник с любовницей. Партнер с партнершей. Бойфренд
с герлфрендшей.

Живем, в общем.

Инна позвонила в дверь моей квартиры на третий день после нашей
встречи на Тверском бульваре. У нее была серьезно заготовленная
речь. Я к тому времени успел получить деньги за поставленные после
моего ухода из «Красной шапочки» передачи, в подготовке которых
принимал участие. Уже тогда я понял, что, пока эти деньги не закончатся,
я не буду делать ничего. Совсем ничего – абсолютно. И потом, вероятно,
тоже.

Войдя ко мне, Инна сообщила, что я ее устраиваю и что нам надо
продолжать выстраивать отношения. Ничего, говорила она, не делается
без усилий. Я ее почти не слушал. Сказал, что, в общем-то, мне
плевать на свою жизнь, да и на ее тоже. Она согласилась: что ж.
Помня ее трудоголические нравы, я с издевательской улыбкой сообщил,
что любая работа отныне вызывает у меня отвращение, и я не собираюсь
никуда устраиваться. Она сдержанно пожала плечами. Также я сообщил,
что мне все равно, где жить, здесь или у нее. Если она хочет,
я поеду к ней – но буду вести себя как хочу, пусть не строит иллюзий.
Со своей стороны, я ее насиловать претензиями тоже не буду. Инна
уверенно кивнула. «О кей, меня все устраивает!» – сказала она.

Я ей, конечно, не поверил. Да и себе – тоже.

Мы поехали к ней на ее новеньком «Хендай Гетц». После небольшого
препирательства Инна на полпути пустила меня за руль, и я с веселой
злостью, следуя ее четким указаниям, куда поворачивать, поехал
по городу – за рулем я не сидел почти два года.

С зеркальца автомобиля свисала на шнурке крохотная иконка с залакированным,
наклеенным на фанерку золотистым ликом богоматери с младенцем.
Я кивнул на иконку:

– Что, оберег для авто купила? Какая-то она у тебя народная. Или
сейчас у среднего класса популярна простота?

Инна хмуро и, как мне показалось, растерянно взглянула на меня:

– Я не купила, это подарок, в храме бабулька подарила.

– В храм ходишь? – удивился я.

– Нет. Это моя подруга ходит, она верующая. Я ей деньги должна
была передать, а у нее вечно времени нет, вот там и встретились.
А вообще, при чем здесь: хожу я или не хожу? В вере тоже что-то
есть, я еще не разобралась что, но есть.

– Ничего, разберешься, – сказал я, надавливая на газ, – ты ведь
умница, Инночка, во всем всегда разбираешься...

– Смотри на дорогу, на дорогу! – резко оборвала меня Инна. – Господи!
Тебе надо потренироваться, навыки восстанавливать, а потом уже
садиться за руль.

У нее дома мы сразу стали заниматься сексом, и я делал это в какой-то
туманной полумгле с проблесками солнечной неги. Сначала я входил
в нее сверху, потом она лежала на мне. Всего было пять или шесть
оргазмов – у меня, не у нее. Оргазм у Инны был всегда в конце,
главный, я делал его ей рукой или языком. Она так была сложена,
что не получала сексуальной разрядки от естественного проникновения
двух тел. Но говорила, что нимало от этого не страдает – ей было
радостно, когда я просто входил в нее и кончал сам. Занимаясь
с ней любовью – да, все-таки это была немного любовь… – я вспомнил,
что Инна в этот раз не ввела, как обычно, себе внутрь свечу, чтобы
обезопаситься от беременности. Хотя, в общем-то, мне было все
равно. Когда я довел ее до оргазма, Инна сильно задергалась, выдернула
из себя мою руку и затихла, глядя сквозь полуприкрытые глаза в
потолок. Я вспомнил, что примерно так умирала моя мать.

– Спасибо тебе, что ты приехал, – сказала она минуты через три.
– Еще немного, и у меня бы начался нервный срыв.

На секунду мне стало страшно. Показалось, что покойник воскрес.

Посвежевшая после секса, с сияющим детским лицом, Инна стала рассказывать,
что в последний год, после того, как мы с ней первый раз разошлись,
ее начало раздражать слишком многое, такого раньше с ней никогда
не было. Бесило почти все: подруги, работа, клубы, театр, кино.
Она даже подумывала, не отправиться ли ей вновь на прием к психотерапевту.
Только приходя каждый день на работу, Инна забывалась в бодрых
трудовых буднях и шутила с подругами, что лучший ее любовник –
должность менеджера в кредитном отделе.

Я думал при этом: а что, если и после смерти, как после оргазма,
наступает вот такое же радостное счастливое состояние? Нет, вряд
ли. Смерть ведь не назовешь удовольствием. Все-таки – не назовешь.

Инна между тем проникновенно делилась со мной тем, что занималась
в одиночестве мастурбацией – но при этом всегда страдала из-за
того, что это все-таки был искусственный секс.

Бывает ли искусственная смерть?

Инне всегда, по ее словам, хотелось прикосновения к живому, мягкому,
родному мужскому телу.

«Так что же ты не могла найти мужчину?» – спросил я наконец. Нет-нет,
она пробовала с двумя. Но это был кошмар. «Один, коллега по работе,
– улыбалась, подняв брови, Инна, – вообще оказался импотент, я
еле возродила его к жизни» (так она и сказала). Другой, с которым
она познакомилась по интернету, оказался роботом: сделал свое
дело и тут же ушел, сославшись на дела.

Искусственной смерти не существует. Как и родов. Ты просто приходишь
на этот свет и уходишь на тот. Вот и все. Почему же так много
искусственного и лживого в том настоящем, что длится между родами
и смертью?

«Представляешь, он пытался со мной в постели говорить о том, как
ему нравится нефтедобывающая отрасль, в которой он работает, –
со смехом, подперев кулачками щеки, рассказывала Инна. – Я конечно,
понимаю, что нефтедобывающая отрасль приносит хорошие деньги,
что это серьезное дело, и я даже уважаю его… но слушать, что нефть
бывает еще и прекрасна!... это выше моих сил», – хохотала она.

Что-то в ее голосе и позе было натужным, нервным. Глаза излучали
тепло и бросали искры, готовые вот-вот перейти в слезы. Я знал,
конечно, что долго этот ветхий рай не продлится. Людей не изменить,
даже если одиночество становится для них невыносимым. Мы разные,
просто сейчас мы лучшие – и в нас на миг соединилось между собой
лучшее, что есть у нас обоих. Может, это лучшее, как редкое утешение,
слетает к нам ненадолго откуда-то сверху, с небес…

Жаль, что это состояние нельзя оставить навсегда.

Мне кажется, в минуты и часы своего бескорыстия Инна искренне
полагала, что в наших отношениях можно что-то переменить. И я
любил и жалел ее за это, и мне сильно, по-настоящему хотелось
ей помочь. Я только старался держать себя в руках и не сползать
в иллюзию, в глубине которой так часто тонул. Сейчас во мне тоже
работала часть меня – может быть, и лучшая. Но не настоящая.

Кто сказал, что самые искренние части души в человеке и есть лучшие?

Моя рука вытянулась, коснулась пальцами волос на темени. Пальцы
медленно и легко продавили черепную коробку, вошли в месиво мозга
– и двинулись дальше, через горло вползли в грудную клетку. Оставив
в стороне сердце, мои пальцы ринулись сквозь какие-то склизкие
мышцы еще дальше вглубь меня, стали там что-то искать, рыться,
перебирать…

– Ты что… делаешь? – Инна стоит возле кровати и, расширив глаза,
смотрит на меня.

– Погоди! – я отмахиваюсь от нее свободной рукой. – Ищу в себе
лучшее, не видишь?

Ее глаза раскрываются шире. Она хватает меня за руку, силясь вытащить
ее наружу – а мне смешно. Пока не найду лучшее, не вытащу, ясно?
Только почему мне так хохотливо сейчас, если должно быть страшно...

– Саша! Саша! – стоя надо мной на коленях в постели, Инна сильно
дергает меня за руку.

Я резко просыпаюсь. И обнаруживаю, что почти наполовину засунул
в рот пальцы и кусаю их так, словно они сделаны из плотного теста
и их можно перекусить, как трубочки для ленивых вареников.

– Что ты делаешь… – она, наконец, выдергивает у меня изо рта мою
руку.

– Я думал, они пластмассовые… – говорю я, чувствуя в пальцах боль.

– Что?! – в ее глазах пляшут отблески страха.

Укушенные пальцы ноют сильнее.

– Извини… да…– я окончательно пришел в себя – Что-то дурное приснилось.

Утро. Мы пьем на кухне кофе.

– Саша, – смотрит на меня Инна,– тебе надо показаться к психотерапевту.

– Да? Хорошо.

– У меня есть знакомый психотерапевт, у него лечилось моя подруга.

– Отлично, конечно, твоя подруга.

– Саша, я говорю серьезно. Очень серьезно, слышишь?

Я серьезно киваю. Я не обманываю ее. Мне очень хочется, чтобы
она побыстрее прекратила говорить обо всем этом.

ОБ ИННЕ И НОВОМ ЛЮТЕРЕ

Когда время тусклое, оно движется быстрее. Каждое утро Инна отправлялась
в свой банковский офис, а я оставался дома и не делал ничего.
Вернее, писал в тетради свою нереальную «Адаптацию», о которой
я когда-то говорил Инне, и которую она реальным делом не считала.

Многим людям, не только женщинам, занятие, связанное с отвлеченной
деятельностью в сфере искусств или науки, кажется значимым только
после того, как за него заплатили деньги или ты достиг популярности
– то есть социального статуса. Будто времени, потраченного на
достижение этого статуса, не существует и художник должен перескочить
этот отрезок каким-то фантастическим способом.

Впрочем, я не думал, что «Адаптация» принесет мне деньги. Я просто
выписывал в эту книгу себя, чтобы не исчезнуть в реальности. Лучше
я убью себя там, на страницах, написанных частично чернилами,
частично в воображении. В то же время я понимал, что не хочу себя
убивать – и помимо воли скользил по размокшей дороге вниз. Зачем?

Чего-то там не хватало, чего-то точно не хватало.

Помимо «Адаптации» я выходил из дома и тратил деньги на покупку
продуктов. Инна мне предлагала несколько раз свои деньги, но я
не брал. У меня еще были свои, а во-вторых, наши отношения держались
во многом благодаря тому, что я еще мог за что-то платить. В этом
была честность, необходимая, когда нет любви. Впрочем, когда она
есть, тоже. Честность необходима, чтобы создавать запасы прочности
на тот период, когда любовь ослабнет и кончится.

Иногда я приезжал в центр города, выпивал в каком-нибудь заведении
типа «ОГИ», «Билингвы» или «Рок-Вегаса» пару текил. После работы
Инна, бывало, отправлялась со мной в сверкающие бело-фиолетовым
светом кофейни, где мы ели тирамису, штрудели и чизкейки, и там
я замечал, что на Инну внимательно смотрят мужчины – она умеет
подчеркнуть фигуру одеждой.

Как-то в «Кафе-Бин» мы встретили ее корпоративных знакомых: гражданскую
семейную пару менеджеров среднего звена. «А они подходят друг
другу…» – вероятно, думали эти люди, улыбчиво рассматривая нас.
Но они-то, может, и являлись семьей, а мы – нет. Один раз Инна
уговорила меня посетить с ней престижный спектакль в Ленкоме,
современный ремейк «Мертвых душ» Гоголя. Мне показалось, я попал
в сумасшедший дом смеха – все вокруг в зале с хохотом аплодировали
причудам, разыгрываем на театральной сцене, а мне абсолютно не
было смешно. Мало того – меня чуть не вырвало. Не дождавшись конца
спектакля, я вышел из зала и с облегчением дождался Инну в фойе.
Она решила, что мне стало плохо после пиццы с морепродуктами,
но я честно объяснил, что мне не понравился спектакль из-за его
пошлости.

«Что такое пошлость?» – спросила Инна, сухими глазами глядя на
меня.

«Поддельная красота» – ответил я.

«Да? Может, ты просто не понимаешь юмора? И вообще, ты обещал
не насиловать меня своими претензиями. Выходит, врал?»

«Я не насиловал, – сказал я, – просто ты спросила, и я тебе ответил.
Я должен был тебе соврать?»

Она промолчала.

Однажды я познакомил Инну с Сидом, который пришел в «Суши-бар»,
где мы обедали, и съел заказанную ему порцию роллов (деньги матери
Сид к тому времени все потратил, угощая друзей).

Уплетая роллы, Сид довольно интересно рассказывал о своей теории
реформирования либеральных ценностей западного мира, которым,
по его мнению, был необходим новый Лютер. В качестве ненасильственного
варианта реформы Сид предложил устраивать время от времени «День
без рекламы», «День неравноправия», «День без женщины», «День
без мужчины», «День без цветных», «День без белых» и так далее.
Делать это, по мнению Сида, нужно для того, чтобы разгрузить забитую
излишней толерантностью голову современного человека и дать ему
в игровой форме реальную альтернативу, выраженною в схеме: плохо
– хорошо. Например, если большинство людей демократически выскажутся,
что им лучше жилось в «Дне без рекламы», то технологи должны подумать,
как реформировать рекламу как вид деятельности. Та же самая идея
заложена в днях «Без белых» или днях «Без цветных». Представьте
только, что в один из дней всем людям с белой кожей нельзя показываться
в общественных местах. А в другой день – всем цветным людям! Что
произойдет в эти дни? Хуже или лучше станет жить, какие производства
остановятся, какой будет нанесен ущерб экономике и в каких отраслях?
Разумеется, такие эксперименты надо производить лишь в западных
странах, а не в азиатских или африканских, где проблемы кризиса
либеральной идеологии не существует. Оплачивать эти эксперименты,
– говорил Сид, – разумеется, должен сам Запад, денег у него предостаточно.
Помню, Инна чрезмерно часто улыбалась, слушая Сида с неослабевающим
искусственным вниманием все полтора часа. Один из главных признаков
адаптировавшихся представителей среднего класса – двойной стандарт
для эмоций.

Придя домой, Инна вдруг резко, словно выпустив воздух из плохо
заклеенной шины, заявила, что не выносит бездельников вроде Сида,
сидящих на шее у матери и не понимает, что может быть у меня с
ним общего. Я начал было объяснять, что не всем же заниматься
бизнесом или службой по найму в офисах, что бездеятельная жизнь
Сида совершенно не напрягает его мать, и что, в конце концов,
мысль о том, что западным либеральным ценностям нужен новый Лютер,
верна.

Инна с утончившимися губами ответила:

– Знаешь, меня бесят люди, пытающиеся рассуждать о смысле жизни,
но не желающие зарабатывать на нее. Тем более, поглощающие суши,
которые появились на столе благодаря этим самым либеральным ценностям,
которые он ненавидит.

Я засмеялся:

– Не знал, что суши появились благодаря демократии! Демократия
должна придавать смысл и значение каждому человеку. Но у нас,
кажется, с этим стало еще хуже, чем было при Советском Союзе.

– Надо больше зарабатывать, Саша! Тогда каждому можно будет реализовать
свой шанс, – нервно сказала Инна.

– Зарабатывать на жизнь? – еще сильнее засмеялся я, – Так в этом,
что ли, выходит, ее смысл?

– Ты… ты слишком все усложняешь.

– Я просто пересказал твои простые слова.

– Ты слишком серьезно относишься к некоторым вещам…

– Серьезно? Разве не видно, как мне сейчас весело?

Инна молча повернулась и ушла в ванную.

Бытие определяет сознание – вспомнил я.

ALL YOU NEED IS SEX.

Когда время тусклое, оно летит быстрее, чем когда оно солнечное.
Воскресный полдень. Мы лежим с Инной в постели, наши головы выглядывают
из-под одеяла. Плечи соприкасаются, нам от этого почти тепло.
Наши головы смотрят детективный сериал по телевизору. «Серик»,
– ласково называет его Инна. Женщины-следовательницы разоблачают
мужчин-преступников. Иногда мне кажется, что все телевизионные
сериалы похожи на пятку. Обычную человеческую пятку, которая,
если приблизить ее к глазам или навести на нее микроскоп, полна
загадочных извилин, морщин, трещин. Совсем как поверхность Луны
или Марса, где, возможно, есть жизнь. А отведешь взгляд – просто
пятка. Во время рекламы я щелкаю пультом в поисках картинок на
других каналах. Затем встаю, иду в туалет. На обратном пути захожу
зачем-то на кухню и начинаю, сидя за столом, вяло щелкать пультом,
разглядывая вспыхивающий экран маленького настенного ТВ. Зачем
я это делаю? Инстинкт. Той же природы, что движет нас к открытиям
или к женщинам. На экране прыгает и веселится картинка. Кто-то
кого-то эротично соблазняет, красивые рубашки, фигуры, юбки, коралловые
губы. А, это реклама кофе.

Минут через двадцать на кухню приходит Инна, она закутана по грудь
в простыню, как персонаж из американского фильма, повинующийся
прокатной цензуре. Внимательно осмотрев меня, она медленно спрашивает:

– Ты чего?

– А? – поднимаю я голову. Замечаю при этом, что листаю лежащий
на кухонном столе журнал «Семь дней». «Хочу выпить кофе», – собираюсь
я сказать ей, но не говорю. Замечаю стоящую на холодильнике фанерную
иконку, которую она, похоже, перенесла сюда из автомобиля. Или
бабулька ей подарила новую? Но я опять ничего не говорю.

– Почему ты не идешь... туда? – спрашивает Инна, кивая в сторону
гостиной, вместо того, чтобы сказать «ко мне».

– Да так, посмотреть хочется…– искренне отвечаю я, беру пульт
и снова нажимаю на одну из кнопок.

Придумать бы такую кнопку, на которую нажать – и тебе станет легче.
Мне действительно не хочется беспокоить ее своим состоянием, которого
я сам не понимаю и страшусь.

Инна несколько секунд выдерживает паузу. Она любит это делать,
как бы пристально вглядываясь в сидящего перед ней человека, словно
говоря про себя: «Думаешь, я не понимаю, о чем ты сейчас думаешь?
Вот сейчас я изучу тебя и все пойму».

Но она смотрела и ничего не понимала. Ее взгляд был не очень пристальным.
Она не унывала. Инна давно уже надрессировала себя вот так стараться
что-то понять, не раздражаясь и не отвлекаясь. Так ей легче работалось
и зарабатывалось. Так ее научили аккуратно сложенные на полке
книги по психологии американских и русских авторов. Здесь же стояли
оставленные мною еще с поры первого нашего с ней гражданского
брака «Братья Карамазовы», Акутагава и Сэлинджер, но Инна говорила,
что эти книги про сумасшедших, «а сумасшедших, как ты знаешь,
я не люблю».

– Тебе плохо со мной? – спрашивает она.

– Нет. Мне плохо с собой.

Что– то оторвалось внутри и поплыло во мне.

Я улыбнулся:

– Он у меня не работает.

– Кто?

– Я.

Она, выдохнув через нос, промолчала.

– Ты спрашиваешь, я отвечаю, – сказал я.

– Хорошо, говори.

– Я сломался, – сказал я. – Это, конечно, смешно, но знаешь, я
не хочу настраивать в себе каналы. Как в телевизоре. Знаешь, как-то
я жил с кошкой у Анны…

– Какой Анны?

– Ты ее не знаешь. Знакомая одна, она уезжала на две недели на
Кипр к своему жениху, ей кошку не с кем было оставить. Ну, я и
жил у нее. Взял к ней в квартиру свой маленький телевизор, чтобы
скучно не было, у нее-то не своего не было, чтобы не жить с микросхемой,
как она говорила. Я телик там автоматически настроил – ведь каналы
надо каждый раз настраивать, когда переезжаешь на новое место.
Ну, а потом, когда я опять привез телевизор к себе, выяснилось,
что после двух-трех переездов он уже не может настраиваться автоматически
и его нужно настраивать самому.

– Ну и?

– Я попробовал настроить, но у меня ничего не получилось. Разбираться
в инструкции было лень, я и бросил это занятие. С тех пор мой
телик стоит на полу и молчит. Что ты на меня так смотришь?

В сущности, она классная девчонка. И фигура у нее красивая, и
доброта, и ум есть. Только вот морщины от частых принудительных
улыбок слегка безобразят ее рот. Морщины ведь разные бывают. Есть
естественные морщины, а есть пришлые. Ей на работе часто приходится
улыбаться по заказу, она мне сама об этом как-то говорила.

– Просто нет желания, Инна. Понимаешь, когда перестает пониматься
общий смысл жизни, не хочется настраивать каналы. Вот и все.

Она молчала.

Я не в первый раз сталкивался с тем, что женщины в попытке понять
что-то не могут переступить какой-то черты. Что-то останавливает
их размышления – словно заслонка в печи. Женщины богаты практичным
средним умом, в отличие от мужчин, которые часто бестолковы в
повседневной жизни, но умнее в одноразовых трансцендентных всплесках.

Я смотрел на Инну насмешливым, и в то же время, как сам чувствовал,
беспомощным взглядом.

А она своими автоматически внимательными глазами разглядывала
меня – словно освещала неяркой лампой.

– Понятно… – наконец тихо сказала она. – Ты просто полюбил свою
депрессию. Ты упиваешься ею. Она тебе нравится, Саша. Кто-то живет
с микросхемой, а ты с ней, родненькой.

– Ну да, – я улыбнулся, – надо же с кем-то жить, если не с кем.

Инна выдержала короткую паузу.

– Я тебе говорила: иди к врачу. Не хочешь идти к врачу, начни
принимать, по крайней мере, прозак или паксил. Но ты и этого не
хочешь делать.

– Да ладно, – сказал я. – Про телевизор я сочинил. Он у меня в
порядке.

– Что?

– Я в порядке, Инна. Завтра начну есть паксил.

Она сглотнула, явно сдерживая свою реакцию на мои слова. Затем,
придерживая рукой одеяло на груди, прошла к плите.

– Есть хочешь? – буднично сказала она.

Переборола себя. Молодец, все по психологическим канонам. Герой.
Женская воля все искусственные горы своротит. На этот раз ей не
пришлось искусно улыбаться. Она просто стала нейтральной – а это,
вероятно, сделать было еще труднее. Я почувствовал к ней пришедшую
откуда-то, как порыв ветра, нежность.

– Сними простыню.

– Что?

– Простыню сбрось на пол. Пожалуйста.

Инна посмотрела меня секунду, не двигаясь, потом медленно опустила
руки, и простыня упала на пол. Кухонный пол был у нее чистым.
На ней были тонкие белые трусы, чуть скомканные на левом бедре
и оттого совсем девчоночьи. Маленькое загорелое тело с крепкими
ногами и острыми грудями. Колени, как у статуи. Ухо выглядывает
из волос, словно сыроежка из густой травы. Глаза цвета заваренного
много дней назад чая. Серо-голубые ресницы. Смотрит на меня, не
моргая. Милая. Я так ей и сказал. Жаль только, что у нас ничего
не получится – но этого я не сказал. Мы просто обнялись. Потом
опустились вместе на пол на простыню.

Но у меня и тут ничего не получилось.

Кажется, впервые за много лет.

Я какое-то время еще сидел на кухне и переключал каналы.

Жевал печенье из вазочки. Потом вышел в коридор, взглянул на нее,
лежащую на диване и вперившую взгляд в свой телевизионный экран.
У нее было влажное лицо. Я вспомнил фразу, услышанную в супермаркете
«Седьмой континент» из уст ухоженной немолодой женщины, катящей
продуктовую тележку и разговаривающей по мобильному телефону:
«Ну и что? У нас с ним удачный секс. Иначе бы я давно ушла…».
Вот и все. Последний соединяющий нас мостик рухнул. Я был почти
рад этому.

Этот последний мостик, держит, вероятно, всех взрослых людей на
земле. Подпитывает остроту интереса к жизни. Вера не держит. По
крайней мере, мостов с надписью «Вера» обрушивается все больше.
Хотя я и слышал как-то по ТВ, что вера в успех и в Бога – синонимы.
Тогда, в той телепередаче, кажется, под названием «Рецепт успеха»,
выступал некий создатель сети кофеен, который, сидя в кресле и
поблескивая матовым блеском туфель долларов за восемьсот, говорил,
что обязан всему в своей жизни вере в Создателя. «Если бы Бог
сказал мне, что мне необходимо пойти на вокзал бомжевать – я бы
пошел, не сомневайтесь», – уверял он. Но Бог ему этого пока не
велел. «А как вы узнаете, что Бог этого от вас захочет?» – спросил
в прямом эфире один из зрителей. «Если он даст мне знак, я увижу
этот знак, не сомневайтесь», – ответил создатель сети кофеен.

Я решил, что стоит уйти от Инны прямо сейчас, без объяснений,
без всякого знака. Качнулся в сторону шкафа в коридоре, где висела
моя одежда.

– Саша, – повернула ко мне голову Инна. – завтра придут мастера
по установке окон. Я с работы уйти не могу. Ты можешь их принять?

«All you need is sex», – могли бы спеть «Битлз», появись они в
наше время. Секс, этот величайший генератор радости, телесный
соединитель сердец, оказался бесполезным, потому что действовал
на холостых оборотах, без любви.

– Ну так как? Я уже договорилась…

Конечно, она поняла, что мы расстаемся. Иначе не задала бы этот
вопрос.

– Будешь менять окна на новые? – спросил я.

– Только одно. То, что в гостиной, мне установили в прошлом году
с браком. Я тебе показывала трещину, помнишь?

– Нет. Посижу, конечно. Какие проблемы.

Люди адаптируются, как животные, к любым условиям жизни. Людей
не уморить ни сексуальным воздержанием, ни любовным. Они будут
жить по-любому, даже не людьми.

– Спасибо, – сказала Инна, глядя в экран телевизора. Она смотрела
в него, как смотрят в окна пожилые люди, сидящие сутками на кухне
за столом.