Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

Часть четвертая

Н О Ч Н Ы Е В О Р И Ш К И

                                    Только сказка может подсказать человеку выход из положения 
                                                                           Эмир Кустурица

ЭЛИЗАБЕТ

В пять часов вечера я вышел на улицу, прошелся пешком через парк,
спустился в метро и минут за сорок доехал до Тверской. Возле памятника
Пушкину стояло, как всегда, очень много молодых людей и девушек,
все они кого-то ждали, курили, звонили по мобильным телефонам.
Это удивительное место в Москве – площадка вокруг памятника Пушкину
напротив кинотеатра «Россия». Несмотря на то, что в этом городе
все куда-то спешат, ожидание здесь всегда неторопливое и даже
вальяжное. Не встретишь хмурых и озабоченных лиц, никто не поглядывает
нервно на часы – такое ощущение, что людей тут успокаивает нечто
особенное, что у них наконец-то появляется время подумать о чем-то
легком и личном, и поэтому они не слишком переживают, если кто-то
опоздает или не придет на встречу. Да и очень важных встреч, как
мне кажется, здесь никто не назначает.

Клуб «Бункер» был рядом, в начале спуска Тверской к Манежной площади.
В Москве давно стало модным – но при этом немодно было признаться
в этом – бывать в подобных кафе, где на втором этаже подают суши
с сакэ, а дружеские встречи назначаются на первом, где пьется
мате или полезный зеленый чай без сахара. Такое обильно модное
место появилось, например, в Камергерском проезде. А здесь, в
«Бункере» я несколько раз встречался с женщинами, с которыми перед
этим переписывался по Интернету – было удобно назначать встречи
в центре города и сразу же расставаться, выяснив, как правило,
неизбежное. Хотя иногда я чувствовал, что она будет ждать моего
звонка. А иногда и сам хотел позвонить. Но желания обычно не совпадали.

Я приехал рано, было еще минут сорок до встречи с Антоном. Я решил
посидеть за столиком и выпить пива.

Как только я открыл стеклянную дверь и по просьбе охранника стал
показывать содержимое своего рюкзака, сразу обратил внимание на
девушку – она сидела лицом ко мне за столиком, выгнув спину и
подперев рукой щеку. Девушка что-то читала, у нее были волнистые
светло-коричневые волосы и длинные ноги, которые она держала,
скрестив, под стулом. В конце тех нескольких секунд, что я смотрел
на нее, она задумчиво подняла голову, невидяще посмотрела прямо
мне в глаза, сделала такое движение губами, будто удивилась про
себя какой-то интересной мысли – и тут же вновь опустила голову.
Бывает, что ты сразу и вдруг выделяешь среди массы людей одного
человека, причем не обязательно женщину – и чувствуешь волнующий,
даже какой-то магический интерес к нему.

Девушка с легким выражением любопытства на лице листала лежащий
перед ней журнал.

Я сел за соседний стол. Некоторое время я посматривал на нее сбоку,
как бы невзначай – не хотелось ее смущать. Потом мне показалось,
что она так увлечена чтением журнала, что я могу спокойно рассматривать
ее, как скульптуру в музее. Она была одета в потертые голубые
джинсы и серую тенниску. За ее спиной висела на спинке стула смятая
джинсовая курточка. На ногах бежевые туфли-мокасины которые она
носками повернула друг к другу. В позе, в которой она сидела,
было что-то трогательно девчоночье. Она чему-то спокойно и добродушно
усмехалась про себя. Чуть прищуренные большие глаза без косметики.
Длинные, растянутые в полуулыбке губы с легкой родинкой слева.

Тут я рассмотрел журнал, который она листала – это был «Смена»
еще советских времен, наверное, семидесятых или начала восьмидесятых
годов.

Ко мне подошла официантка и положила на стол меню.

– Пиво, – сказал я ей, – светлое.

– Хейникен, Хольстен? Сибирская корона?

– Корону ноль пять.

Официантка ушла. Девушка за столиком перевернула еще несколько
страниц и принялась рассматривать заинтересовавшие ее фотографии.

Я встал и пошел мимо нее к стойке.

Возле стойки я внимательно осмотрел все выставленные на стеллажах
бутылки с напитками, затем повернулся и вальяжной походкой пошел
к своему столику. Возле читательницы «Смены» я остановился.

– Ну и как вам это? – спросил я.

Девушка полуобернулась, внимательно взглянула на меня.

– Что – это?

– Ну, «Смена»…

Она дернула бровями – будто пожала плечами: мол, ну что тут сказать?
И сказала:

– Забавно. Местами даже серьезно.

– Серьезно? – улыбаясь, спросил я. Пока я размышлял, что говорить
дальше, она приняла решение.

– Да вы садитесь, – Девушка чуть съехала со стула, выбросила вперед
обе ноги и толкнула носками мокасин ножки противоположного стула.
Я сел.

– Давно на вас смотрю, – сказала она, глядя на меня смеющимися
глазами.

– Давно? Но, кажется, вы читали журнал...

– Да. Но я люблю наблюдать за людьми. У меня это получается как-то
одновременно, что-то делать и смотреть на людей. Как в метро.

– Метро?

– Ну да. Жизнь, как метро. Ты куда-то едешь, в вагон входят люди.
Ты смотришь на них, думаешь о них, можешь поговорить. Но на самом
деле не смотришь и не думаешь – просто куда-то едешь. Можно воображать,
что вы едете вместе. Но в конце концов поезд прибывает именно
на твою станцию.

– Или на конечную, – сказал я.

– Ну да. Я и имела в виду смерть. А вы что подумали? – засмеялась
девушка. – Вы, кстати, давно думали о смерти?

Ее большие глаза светлого чайного цвета разглядывали меня с добродушным
любопытством. Внутренними поверхностями сжатых кулачков она подпирала
щеки. Сколько ей лет? Двадцать, двадцать два… Что-то было в ней
от ребенка.

– В общем… – сказал я, – я думал об этом… о смерти. Не далее как
вчера.

– О своей?

– Откуда вы знаете?

– Мы перешли на вы? – ее длинные губы растянулись в еще более
длинной улыбке.

– Кажется, мы все время говорили на вы, – я напрягся и неестественно
улыбнулся. – Или мне показалось?

– Нет, вам не показалось! – девушка качнула головой, коротко рассмеялась,
и вновь сомкнула губы в длинной улыбке. – Просто это мне померещилось,
что я говорю с вами на ты… У меня бывает. Да, вот когда! – вспомнила
она. – Когда я говорила о вагоне метро.

– Ну что ж. Давайте тогда уж на «ты», – согласился я.

– Отлично. И не будем переходить на вы даже в воображении. Угу?

– Угу. Не будем. Но…

– Но? – она расширила глаза и подалась ко мне.

– Почему вы… то есть ты, решила, что я думал о самоубийстве?

– Ты же сам это сказал, – улыбнулась она.

– Послушай, но я говорил об этом после, после того, как ты спросила!

– Да?…– она нетерпеливо дернула бровями. – Ну, тогда, мой вопрос
прозвучал позже, чем твой ответ, вот и все.

– Странно. Никогда еще не слышал о том, что вопросы могут задаваться
позже ответов.

– Могут, – чуть обиженно сжала она губы. – Кроме того, у тебя
было такое лицо, что можно было подумать, что ты как раз и способен
размышлять о самоубийстве. Кстати, я тоже об этом частенько думала.
Но раньше, давно.

– А сейчас?

– Сейчас я просто знаю, когда умру. – сказала она с видом знатока,
ответившего на умный вопрос.

Возникла пауза. Девушка молчала как-то радостно, опустив глаза
и задумчиво, почти вежливо улыбаясь.

– Интересно, какая у тебя профессия? – наконец, подняла она голову.

Ну вот, пошли вопросы о моем социальном статусе. Это было уже
не так интересно.

– Журналист, – сказал я. – Работаю в журнале «Органайзер».

– Что-что? – откинувшись назад вместе с волосами, она громко расхохоталась.

– Что тут смешного? – спросил я.

– Смешнецкое название…. – все еще смеясь, она качала головой.

Я насмешливо улыбнулся. И в самом деле – смешно. А я об этом и
забыл.

– К тому же ты врешь…– сказала она, все еще посмеиваясь.

– Я? Вру?

– Ну да, врешь, конечно. Насчет того, что работаешь в журнале
с таким смешнецким названием «Органайзер».

Она говорила так, как я уже давно не говорил – меняя слова на
уютный, собственный лад. Последний раз я так, наверное, разговаривал
в десятом классе школы.

– Послушай, но я действительно…

– Да верю, что журналист, верю.

Она прищурено улыбалась, глядя мне в глаза, но рассматривая не
меня, а именно мои глаза, как бы выискивая: ну-ка, что там в них?

А что если и она… видит горизонт?

– Почему же тогда…

Она шире, удивленнее, раскрыла глаза, немного наклонилась ко мне
и пожала худыми широкими плечами.

– Ну как так почему? Это же сплошное вранье, ты же там не просто
не в своей тарелке – а в какой-то марсианской, летающей тарелке,
разве не так? Люди врут, когда делают не то, что должны делать.

Я внимательно смотрел на нее.

– Ну хорошо. Я действительно соврал, что работаю в «Органайзере»
ради семидесяти тысяч рублей в месяц. Из всех, кому я это рассказывал,
это заметила только ты. Знаешь, я даже не спрашиваю, как ты это
разоблачила. Мне-то казалось, что я очень жизненно все это придумал.
Надо же!

– Да ладно тебе, – сказала она. – Не обижайся. Помнишь про вагон?
Если человека в метро спросить, что он делает, он может сказать
«читаю», и ему поверят. А на самом деле – он едет. Я тоже врала
в тринадцать лет. Хотела стать мальчиком, а не девочкой. Мне казалось,
что женщина слишком неправильное существо на свете и вообще не
имеет права жить. Я даже в секцию бокса записалась, и роман стала
в тетради писать – о жизни на планете без женщин, у меня там мужчины
научились сами рожать… мальчиков! – Она легко и добродушно засмеялась,
широко раскрывая большой рот.

– И я роман писал. Но не дописал.

– Тут ты, похоже, меня не обманываешь… – она смотрела на меня
смеющимися и одновременно серьезными глазами. – Я тоже роман не
дописала. Мы оба с тобой недописатели.

– Почему?

– По той же причине, что и ты. От внезапного наступления взрослости.

Я смотрел на нее, как бы говоря: «ну-ну». Хотелось возмутиться,
что мое наступление взрослости эта девчонка определила в тридцать
восемь лет, но благоразумие победило.

– …к тому же не был до конца ясен вопрос с полом автора. Знаешь,
я так мальчиком хотела быть, что даже с одной девчонкой по Интернету
переписывалось, выдумала, будто меня зовут Игорь и что она мне
жутко нравится. Эта девчонка написала мне, что я что-то уж слишком
истерична в своих посланиях, словно баба какая-то. Разоблачила,
в общем.

– Ну а сегодня, как у тебя решился вопрос с полом? По-прежнему
женщины недостойны жизни?

Она медленно покачала головой, будто что-то подумав, но не захотев
сказать. Потом спросила:

– Скажи, ты сможешь донырнуть до глубины себя?

Я пожал плечами:

– Вообще-то глубоковато.

Она помолчала, прищурившись, словно размышляя о чем-то не относящемся
ни к ней, ни ко мне.

– Внутри у нас всех есть Марианская впадина, – сказала она с широко
раскрытыми глазами, смотря в меня и одновременно мимо меня. –
У кого-то не одна впадина, а несколько. В Боге, наверное, миллион
таких впадин. Или миллиард. Знаешь, когда я выросла, то поняла,
что лучше мужчин нет ничего на свете – но только если ты родилась
девчонкой. Я вдруг как-то правдиво поняла, какое это гениальное
произведение искусства – мужчина и женщина, если они вместе. По
одному они оба сухие какие-то, корявые. А вместе – мировой океан.
Они такие красивые вдвоем, что оттуда, из них все картины рисуются
и романы пишутся, и дети рождаются. Романы – это дети, как и дома.
Мужчина хороший роман не напишет и хороший дом не построит, если
у него нет настоящей женщины. Да ведь? И женщина хорошего ребенка
не родит без хорошего мужчины. Ты как считаешь? Я думаю, недаром
Бог мужчина. Как ты думаешь?

Я помолчал. Потом спросил:

– А как же он, Бог, сотворил мир без женщины? Ты же говоришь,
поодиночке они не могут создать ничего стоящего.

– А мир разве стоящий? Ой, я что-то не то сказала… – она закрыла
улыбнувшийся рот худыми пальцами и, задумавшись, опустила голову.
Ее волосы свесились вниз. Глаза блестели и смотрели сосредоточенно.
В ней что-то потемнело: словно солнце зашло за тучу.

– Знаешь, я об этом много раз думала. – хмурясь, сказала она,
– раньше думала. В художнике существует немного женской души.
Он бывает, конечно, плаксивый, истеричный, нелогичный там… В нем
сидят и женщина и мужчина. Но он сильный. Поэтому он и сочиняет
иногда так прекрасно. В Боге есть что-то женское. Но если бы он
создавал мир вместе с женщиной, он получился бы лучше, мир.

Было нечто в ее рассуждениях взрослое, размашистое, и одновременно
девчоночье, когда рассуждают про кукол и принцесс.

– В тебе много мужского, – сказал я.– Ты веришь в Бога?

– Не только.

– В смысле?

– Я чувствую, что люди когда-нибудь откроют и богиню, а не только
Бога, – помолчав, с тем же серьезным взглядом произнесла она.
– Только не в этом мире, а потом, в следующем.

– В следующей жизни?

– Да! В том следующем романе, который напишет про нас Бог уже
вместе с богиней.

Она уже вернулась «от горизонта» к себе самой и улыбалась длинной
радостной и одновременно тихой и печальной улыбкой.

– А может, богиня уже существует, но Бог ее просто никому не показывает?
– сказал я. – Может, ему хочется жену поменять?

– Ты веришь сейчас в то, что говоришь?

– Нет...

– Зачем тогда говоришь?

– Не знаю.

Мы помолчали. «Бывают же такие девки…» – подумалось во мне. Я
не понимал, хорошо это или плохо, что они такие бывают.

– Знаешь, а ты пиши,– снова заговорила она, – пиши о том, во что
веришь, а не о том, что происходит в жизни.

– Я ни во что не верю, – с тупой улыбкой сказал я.

– Так не бывает…

– Много ты понимаешь.

– Я не понимаю, но я чувствую.

– Зачем ты мне это говоришь?

– Как зачем? Чтобы ты роман дописал! А чтобы он получился, пиши
в нем то, во что веришь, а не то, что есть, вот.

– Выдумывать, что ли?

– Нет же, – с досадой мотнула она головой. – Не выдумывать. А
наоборот. Говорить правду.

Она сказала это с видимым удовольствием, будто съела что-то вкусное.
Мне показалось, она даже вот-вот сейчас облизнется.

– Послушай, а ты ничего не путаешь? – Я почувствовал легкое раздражение
оттого, что эта девчонка, которая, кажется, младше меня чуть ли
не вдвое, безапелляционно учит меня жить. – Ведь правда – это
не то, чего нам хочется, а то, что у нас есть...

– Нет, – серьезно сказала она. – Созданный мир всегда настоящее
реального.

Она подняла вверх указательный палец, как бы придавая значимость
своему выводу. Словно учительница в кукольной школе. Ей бы еще
очки круглые на нос, только бутафорские, без стекол.

– Как ты сказала, «настоящее»?

– Ой… – она прикрыла рот пальцами, – а так нельзя, да?

– Да нет, хорошее слово – настоящее. Сколько тебе лет, умница?

– Это все спрашивают, – она откинулась на стуле и ее волосы вновь
красиво упали назад. – Девять энд надцать.

– Девять энд надцать?

– Да. Я знаю, конечно, что старше выгляжу.

– Ты выглядишь на двадцать…пять, – зачем-то приврал я.

Она коротко рассмеялась.

– Наверное, книг начиталась.

– Как тебя зовут? – спросил я.

– Мое имя тебе понравится, в отличие от всей меня.

– Почему?

– Потому что меня зовут Лизой, но Лизу я не люблю. Особенно Лизочку.
Или еще хуже – Лизоньку.

– А Лизку? Лизкой можно?

– Только иногда.

– Как же тогда тебя зовут? Совсем без имени?

Она внимательно посмотрела на меня чуть картинно потемневшими
глазами, будто играя в экстрасенса.

– Да ладно, можно и Лизой, все равно этот мир не изменишь. Но
я бы хотела, чтобы иногда, в очень важные моменты моей жизни…
Понимаешь, не в такие дни, как сегодня, сейчас, завтра, вчера
и позавчера, а именно в наиглавнейшие моменты всей абсолютно жизни…меня
звали … точнее – чтобы позвали… как в одном фильме, не помню его
названия, он старый, французский, там главную героиню зовут Элизабет.
И вот, в один очень ответственный и важный, и может быть, в самый
высший момент жизни, он, то есть главный герой, позвал эту женщину,
полузакрыв глаза, куда-то в сторону, как бы в вечность: Элизабет!
Элизабет! Элизабет!.. Но дальше я не хочу рассказывать, это очень
важная сцена во всей моей жизни, и я не собираюсь сразу вот так
исповедоваться, блнм!

Она действительно на последних словах сказала что-то вроде смятого
слова «блин» и опять зажала рот пальцами.

Некоторое время я смотрел на нее. Она – на меня, при этом погрузившись
в что-то свое, как бы перемешав свое и мое в одном взгляде. Мне
показалось, что на какую-то секунду я влетел в ее пронизанный
светлым песочным солнцем мир, увидел там пустые, без людей, площади
и тротуары, а в середине одной из площадей высилось и крутилось
громадное, усыпанное сверкающими цветными камнями колесо – колесо
обозрения, на нем сидели и беззвучно смеялись ярко одетые люди.
Потом пейзаж потемнел, исчез, и вновь высветлился от света электрических
ламп, зашумел эскалатор, загудел приближающийся поезд и я увидел
себя спускающимся по эскалатору в станцию метро: вот я подошел
к краю платформы, посмотрел вниз на рельсы…

Потом все исчезло – на меня по-прежнему смотрели ее пытливые глаза
с застывшим оттенком какого-то далекого переживания.

– Вам сюда поставить? – услышал я сбоку далекий, словно пробившийся
сквозь пелену облаков голос.

Я обернулся: возле столика стояла девушка в переднике, в руках
она держала поднос с бокалом пива.

– Корона ноль пять, – чуть иронично напомнила официантка.

– А, ну да, да…– кивнул я.

Она поставила бокал на стол и ушла. Я посмотрел на Лизу.

– Знаешь, – сказал я, – мне померещилось, будто я только что побывал
у тебя внутри. Точнее – внутри твоего мира. А потом вернулся.

– Похоже, так и было, – вскинув брови, медленно проговорила она.
– Только, кажется, в мой вагон метро ты не успел войти. Или не
захотел.

– Может, я просто не нашел его?

Две-три секунды она продолжала внимательно смотреть на меня, словно
тщательно выискивая и запоминая все мои черты, затем несколько
театрально покачала головой. Мне показалось, что мы оба после
невнятного и сумасбродного полета приземлились на хорошо знакомую
утоптанную землю аэродрома.

– Заказать тебе что-нибудь? – спросил я.

– Нет, спасибо, я не хочу, – с серьезной сосредоточенностью сказала
она. – К тому же мне скоро придется отправиться по своим очень
многим неотложным делам.

Я почувствовал, что она начала закрываться. Я даже слышал, как
вдалеке захлопывались поочередно все ее двери, а затем захлопнулась
последняя, и голос в динамике объявил, что поезд отправляется
дальше, и на следующей станции будет очередная остановка.

– Слушай, какой у тебя номер телефона? – спросил я.

– Во первых, у меня его нет. А во-вторых, не стоит оставлять вчерашние
следы себя в моем будущем.

– Как ты сказала?

Сощурившись, Лиза смотрела куда-то вперед, за мое плечо.

– Это не тебя молодой человек там ищет? – вновь заулыбавшись,
спросила она.

Я обернулся и увидел стоящего возле входных дверей Антона. Он
крутил головой, оглядывал посетителей. Я помахал ему, но он меня
не заметил.

– Это мой друг, – радостно сказал я Лизе. – Кстати, самый счастливый
человек на свете! Подожди, я сейчас...

Я встал, мне показалось, что Лиза согласно кивнула. Но, видимо,
только показалось. Пока я здоровался с Антоном, жал ему руку и
объяснял, почему не отвечал на звонки (пришлось вытаскивать из
кармана мобильный и рассматривать табло, где отпечаталось несколько
его звонков, которые я почему-то не слышал), Лиза о чем-то быстро
переговорила с подошедшей официанткой, дала ей деньги и встала
из-за столика. Она забросила сумочку на плечо и прошла мимо нас
с задумчиво поднятыми бровями, бросив на меня лишь короткий взгляд,
который можно было бы перевести так: «Хм…ну вот как, видишь?»
Выйдя на улицу, она быстро повернула направо и исчезла. Антон
проводил ее медленным недолгим взглядом.

– Странно… – сказал он, то ли не додумав, то ли не закончив вопрос.

Мы сели за оставленный Лизой стол, на котором стояли мой нетронутый
бокал и ее выпитый и лежал оставленный ею журнал «Смена». Растерянно
улыбаясь и не глядя на Антона, я сказал:

– Ну что, как дела? Рассказывай….

– Мне показалось, вы давно знаете друг друга, – неожиданно произнес
Антон.

Я посмотрел на него.

– Почему?

– Так бывает, люди как-то выделяются своей близостью друг к другу.
И сразу угадываешь, что вот эти двое знакомы.

– Вероятно, это не мой случай, – пожал я плечами. – Ты когда уезжаешь?

– Завтра. Уже получил визу, заказал проживание в гостинице с курсами
китайского языка в одном маленьком городке под Пекином. Сначала
на полгода, а там посмотрим.

– Не жалеешь?

– Позже, наверное, пожалел бы. Найду работу, поживу год, два.
Хочешь со мной? Приезжай, тебе, похоже, тоже надо изменить свою
жизнь.

– Поменяться?

– Нет, человек не меняется, я думаю. Он может только подниматься
или опускаться нравственно. А мы принимаем эти подъемы или спады
за перемены.

– Антон, а ты не видел случайно один фильм… – я, как смог, пересказал
ему содержание рассказа Лизы о французском фильме, в котором главную
героиню в один очень ответственный и важный, и может быть, самый
важный момент жизни главный герой зовет Элизабет.

– Это «Ночные воришки» – сказал Антон.

– «Ночные воришки»? Точно?

– Да. Старый французский фильм. Восьмидесятых, что ли, годов.
Он у меня дома есть, от сестры старшей остался, на кассете.

– Не дашь посмотреть?

– Тебе когда нужно? Сейчас?

– Да ладно, – я махнул рукой. – Это потом, вообще… А о чем он?

– Там парень и девушка, любили друг друга. Ночью они обворовали
какого-то богатея…

– Ладно, – вновь махнул я рукой. – Слушай, а зачем ты со мной
встретился?

Антон с улыбкой покачал головой:

– Да сам не знаю. Может, для того, что это вот рассказать?

– Так вот какое у тебя задание, счастливый ты человек! – откинувшись
на стуле, я рассмеялся.

– Счастливый человек, – тоже почти смесь, смотрел на меня черными
глазами, Антон, – это ты меня так называешь?

– Тебя, да. Ты показался мне – тогда, когда окно ставил в квартире
– таким счастливым!

– Знаешь, я совсем не знал, когда шел сюда, зачем я нужен тебе,
а ты мне! – говорил Антон. – Честное слово, не знал. Просто хотелось
встретиться перед отъездом. Ты прав, я ведь действительно какой-то
жутко счастливый. Часто счастливый… даже много, слишком… Вообще,
мне кажется, все счастливые должны обязательно делиться с несчастливыми.

– По справедливости? Взять все и поделить? – смеялся я.

– Слушай, она что, ушла и не оставила никаких следов?

– Никаких, кроме этого журнала, – я взял со столика «Смену». –
Когда я спросил телефон, она сказала… как же она сказала? Типа…
не нужно пытаться наследить в будущем, пока сам туда не заявился…
Или что-то вроде того.

– Это ерунда. Она просто не верит в человеческую волю.

– Что? Что ты имеешь в виду?

– Ну, есть такие люди, которые не считают, что человеку надо упорно
добиваться всего, чего желается. Они думают, что если тебе предопределено
что-то твое, именно для тебя, то это все равно произойдет. Надо
только прислушиваться к окружающей жизни, чтобы это случилось.

– Ты хочешь сказать, она не дала мне телефон, потому что хотела
проверить, суждено нам на самом деле встретиться или нет? Астрологично
как-то, скучно! – сам не знаю, почему, смеялся я.

Антон взял журнал в руки, полистал его:

– Может, здесь есть тот след, который она из будущего оставила
в твоем прошлом?

Вместе с Антоном мы спустились в метро. Я долго жал ему руку,
наконец, он сел в вагон и уехал. Я стоял на перроне, смотрел на
входящих и выходящих из вагонов людей. Смотрел, как они с безличными
лицами усаживаются на сиденья, смотрят сквозь меня, как отъезжают.
Что-то было завораживающее в звуках приближающегося поезда. В
открытии и закрытии дверей, в этой меняющейся толпе людей. Сотни
судеб и лиц втекали и вытекали через стеклянные двери. Поезд набирал
ход, стирал скоростью свое изображение и исчезал. Это действительно
было похоже на жизнь. Куда они едут, зачем входят в метро? Одинокие,
забывающие в бессмысленном потоке о своем одиночестве. Забывающие
любить. Там, наверху, в машинах, запрудивших асфальтовые улицы,
жизнь была более упорядоченной, но и закрытой, тесной. Один два,
три четыре человека закрыты в автомобиле, как в танке, отделены
от мельтешащего за окнами мира. Стоят или медленно ползут куда-то
в толпе таких же танкеток.

Мне казалось, что сейчас я ощущаю обе эти жизни – ту, что наверху,
и эту, внизу. Я вытащил из кармана и полистал журнал, взятый из
«Бункера». На одной из страниц было черно-белое фото девушки,
очень похожей на Лизу. Снимок был сделан в актовом зале то ли
школы, то ли института советского времени. И подпись: «Ярославские
выпускники пединститута готовятся…» Я не стал дальше читать. Я
поймал себя на мысли, что вглядываюсь в эту текущую массу людей,
чтобы увидеть Лизу. И сразу же ощутил, как чудовищно тяжело будет
отыскать ее здесь – даже если она действительно сейчас проезжает
мимо в одном из вагонов метро. Я положил журнал на мраморный выступ
в вестибюле станции и пошел к выходу. Мне вдруг расхотелось разгадывать
какие-то там загадки со следами в будущем или в прошедшем. Если
что-то тебя взволновало, поразило, зачем это усложнять? А ее,
наверное – ничего не поразило. Игру, в любой ее форме, я сейчас
ненавидел. Не хочешь встречаться со мной, не надо. Твои следы,
Элизабет, остались внизу, в мавзолее метро.

Я поднялся на эскалаторе на улицу и вернулся к «Бункеру». Зачем?

На входе меня вновь пропустили сквозь арку металлоискателя и обыскали
рюкзак.

Подойдя к официантке, обслуживавшей меня час назад, я почти спросил
у нее, не знает ли она девушку, которая сидела за этим столом
с этим журналом, который остался навсегда в метро? Официантка
пристально смотрела на меня, будто ожидая вопроса. Но я ничего
не сказал. Сел молча за стол. Заказывать ничего не хотелось. Опять
немного, совсем чуть-чуть захотелось умереть. Скажем, хотя бы
на месяц или год – только чтобы на это время исчезнуть из жизни
совсем. А потом… очнуться. И посмотреть, что ты потерял. Все-таки
жить иногда хочется. Знать бы хоть что-то, ради чего тебе хочется
жить. «Дурак, ты не умрешь никогда», – словно закадровый голос
в кино, глухо сказал кто-то во мне, – я даже вздрогнул. Боковым
зрением увидел, что слева ко мне подошла и остановилась официантка.

– Знаете что, – сказала она с холодной усмешкой.

Я поднял голову. Официантка полезла в карман передника, вытащила
листок бумаги и протянула мне.

– Она просила не отдавать вам, если вы про нее не спросите. Но
я подумала, что вы не спросите. И решила отдать так.

– Спасибо.

Она ушла. Я развернул записку. На ней четким почерком синей шариковой
ручкой было написано:

«Привет! Ну вот, ты все-таки вступил в мое будущее. Боюсь, при
взаимных чудовищных усилиях это будущее может оказаться чудовищно
прекрасным. Поэтому у нас мало времени. На самом деле его вообще
нет». Дальше следовал адрес.