Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

ПОЗИТИВА НЕ БУДЕТ

По расписанию. Слышу. Только это вряд ли что-то изменит.

Борьба идеологий, как говорил когда-то Черчилль, лежит в основе всех
неизлечимых болезней. Если тебе что-то отвратительно,
доказывать это не надо. Делай свое дело – или умри.

Для начала я убил свою анкету с сайта знакомств. Включив Интернет и
заглянув в содержимое анкеты, я содрогнулся от обилия в ней
примитивных вопросов, на которые я когда-то точно так же
примитивно дал письменные ответы. Особенно те, что обозначены
красными звездочками – то есть обязательны к заполнению.
Сколько тебе лет, кто ты по знаку зодиака, женат или замужем,
есть ли дети. Еще «требования к будущему партнеру», «ваши
увлечения» и «расскажите немного о себе». И это читали тысячи
незнакомых людей! Словно вышел голый на рынок: склонности
такие-то, увлекаюсь тем-то, купите, не пожалеете… Я усмехнулся,
тыча мышкой в нарисованную на экране кнопку, чтобы побыстрее
себя уничтожить. Но смерть получилась не сразу. Сначала
электронный глаз мигнул и переспросил: «А вы точно желаете
удалить свою анкету?» Я подтвердил, что да, точно, и вновь
надавил на кнопку. Анкета провалилась в небытие, возникла
надпись: «Ждем вас снова на этом сайте».

Было непонятно, темно ли за окном – шторы давно не раздвигались.
Выпив очередную таблетку паксила, я лег на диван.
Примечательно, что когда я развернул инструкцию в аптеке и принялся ее
читать, там было написано, что данное средство уничтожает
склонность человека к суициду. Это меня заинтересовало больше
всего. Моя египетская подружка Аннет говорила как-то, что
пыталась принимать паксил в самом начале собственных душевных
недомоганий, но через несколько дней бросила, потому что ее
резко стало тянуть в сонливость и тошноту. Но в инструкции
ведь так и было написано: в течении первой недели после начала
приема возможны приступы слабости и тошноты.

Валяясь на диване, переключая пультом каналы телевизора и управляя
музыкой на СD-плеере, изредка выходя на улицу, чтобы купить
еды, я пил одну таблетку паксила в день и еще другие,
назначенные Аристарховым. Приступы тошноты и сонливости прошли
через неделю – сейчас внутри вяло протекала апатия, похожая на
влажный туман. Мысли двигались потоком расшифрованных
иероглифов, которые почему-то было неинтересно читать.

Один раз меня навестил Сид. Он явился без предупреждения – просто
позвонил в дверь. С тех пор, как я отключился от мира – а
вернее, мир отключил меня от себя, и у меня не было ни сил, ни
желания упрашивать его восстановить нашу связь – я бы открыл,
пожалуй, каждому, кто просто позвонит в дверь. Даже
грабителям. Но никто не приходил.

Сид вошел, промокший насквозь.

– Там что, дождь?

– Ага. Шли мимо с Ксю, решил к тебе заскочить, ты не отвечал на звонки.

– Знаешь, я думал о тебе и хотел позвонить.

– Так позвонил бы.

– А Ксю, это кто? – спросил я.

– Моя девушка, Саша. Кажется, я люблю ее.

– Вот как? Любишь? Правда? – заинтересовался я.

– Да, – кивнул Сид, – знаешь, я кажется, лишился любовной
девственности и скоро брошу на фиг свой реальный роман. Любовь
настоящей.

– Настоящей? – удивился я. – Где-то я слышал это слово. Черт, но в
прошлом я точно его не слышал. Откуда оно тогда?

– Значит, залетело из будущего, – засмеялся Сид, открывая дверь в
туалет, – пойду отолью, а то скончаюсь от передозировки мочи.

– Разве так бывает, что слово, которое ты слышишь, залетело из
будущего?– спрашивал я в закрытую дверь.

– Конечно! – весело отвечал Сид, – Почему нет? Будущее – это страна,
в которую ты, бродяга, бредешь из своей нынешней. И вот, ты
уже к ней подходишь, и слышишь в отдалении слова,
произносимые в этом самом будущем…

– Выходит, я уже перешел границы этой страны, – сказал я, – если так
хорошо слышно.

– May be, – Сид вышел из туалета. Вошел в ванную, открыл кран и стал
мыть руки.

– Знаешь что, – услышал я его голос из ванной. – Я тут подумал
недавно, что хорошо было бы до смерти решить один главный вопрос.

– Какой вопрос? Почему до смерти?

– До того, в смысле, как умрешь… – Сид, вытирая руки полотенцем,
вышел в коридор. – Было бы обидно умереть и не решить этого
вопроса.

– Что же это за главный вопрос?

Сид сузил глаза и кивнул в мою сторону.

– Ты знаешь.

– Напомни.

– Кто мы такие, откуда пришли и кто нас такими вот сделал. –
буднично сказал Сид. – К чему все это, – он махнул рукой, обводя
глазами коридор. – Почему это я, а ты – это ты, почему мы не
камни и не пни, а вот такие как сейчас… Почему мы такие, –
Сид взял себя руками за голову, – вот такие, с дырками рта, с
кровью, глазами, с членом, с мозгами, с мыслями о смысле
жизни… почему шевелимся, ходим… почему это мы?

Он замолчал, стоя передо мной с опущенной головой, и по-прежнему
обхватив ладонями виски. Потом словно очнулся. Поднял голову и
улыбнулся.

– А Ксю где? – спросил я.

– Домой побежала, собаку выгуливать. Она здесь неподалеку живет.

– Сид, надо будет увидеться, поболтать, – сказал я.

– Конечно. Слушай, включи телефон. Я к тебе завтра заеду и мы
смотаемся куда-нибудь. Хочешь, в лес? Я тебя с Ксю познакомлю.
Проветришься.

Он посмотрел на меня. Мы помолчали. Странное было молчание: словно
что-то разъединило, или объединило, или предупредило о чем-то
нас…

– Ладно, я побежал. Ксю ждет, – сказал Сид.

Пожав мне руку, он ушел.

ПУТЕШЕСТВИЕ В ДА

Сколько прошло часов? Дней? Телефон не звонит, анкета на сайте
знакомств уничтожена – нажал кнопку и все. На свидание с красной
кхмеркой Марией я не пошел. Ленку из Ялты больше не видел.
Аннет тоже. Анна уехала к своему жениху на Кипр – женились
они там, вероятно. Плывут, как и пять тысяч лет назад, рыбы в
воде, бегают в лесу олени, шевелятся в траве ежи.
Человеческий мир держится на двух бодрых, непьющих и некурящих и
китах: статусе и сексе. Я послал на хрен обоих. Теперь самое то,
чтобы удалить основную анкету – себя. Но нет. Еще пока нет.
Не до конца распрощался, что ли? Или, чтобы быть, кроме двух
монстров-китов существует третья причина?

Много лет назад моя жена ждала ребенка. Недель пять или шесть прошло
от зачатия – ранняя стадия. Она пришла из поликлиники, где
ее просвечивали – зародыш оказался ростом двенадцать
сантиметров. Я посмотрел по линейке: 12 сантиметров живого
существа, которое увеличится, вылезет, начнет думать, складывать
цифры, восхищаться, плакать, страдать. Может, эти 12
сантиметров тоже когда-нибудь будут смотреть в зеркало и спрашивать:
кто это там? Неужели – я?

Ночью я лежал рядом с женой и думал, представлял себе этот тонкий,
продолговатый и едва шевелящийся зародыш внутри ее тела.
Маленькое сердце, которое, вероятно, уже стучит. И прилепившаяся
к нему душа, похожая на маленькое жаркое солнышко.

У нас с женой не совсем хорошо тогда было в жизни, совсем неважно. К
ней приехала подруга из Симферополя и говорила, глядя мимо
меня ей в глаза: как же вы, в Москве и так ужасно живете?

Мы снимали комнату в коммуналке. Оба были студентами, но Лена взяла
академический отпуск – ей подвернулась работа, которую
трудно было совмещать с учебой. Жена находила по всей стране
художников, которые продавали оптом свои пейзажи, натюрморты и
тематические композиции приезжающим скупщикам живописи из
Голландии. Те перепродавали картины европейским сувенирным
салонам и компаниям для развешивания по стенам офисов. В моде
был социалистический реализм. Лена получала проценты с продаж,
ходила на презентации, возвращалась домой поздно. У нас
перестало с ней ладиться – это часто случается, когда женщина
начинает зарабатывать больше, чем мужчина. Но мы были молоды
и пока не очень понимали, что происходит. Вероятно, мне
нужно было тоже уйти в академический отпуск, тоже начать
зарабатывать деньги, окончить институт заочно. Но мне казалось, что
все нормально и так. Как хорошо жить просто, бездумно!

Жена стала нервной, я тоже. Она несколько раз говорила то, чего я от
нее раньше не слышал: мужчина должен быть сильным, в меру
циничным, уметь со здоровой агрессией осваивать этот мир.
Тогда подобные выражения как раз стали появляться в наших новых
цветных журналах. Ее зачатый ребенок, вероятно, был
подсознательной попыткой наладить нашу жизнь, избежать разрыва,
который становился все более неотвратимым. Может быть, родись
наш ребенок, мы бы смогли продлить свой брак навсегда. И
выбрались бы из кризиса человечности, в котором пребывали не
только мы, но и вся наша страна, и весь, как потом стало
казаться, мир.

Однажды, после ссоры Лена вдруг объявила, что, вероятно, я просто не
хочу быть отцом. И после этих слов она сильно, почти
истерически зарыдала. Я не знал, как успокоить ее – я сам был
раздражен ее несправедливым обвинением. Мне казалось, что она
видит во мне совсем другого человека – того, кто должен был
радоваться будущему первенцу с несравнимо большим восторгом,
чем это делал я. Успокоившись – на следующий день – жена
сказала, что в нынешних условиях, без собственной квартиры и
стабильного дохода, с ребенком нам, вероятно, лучше
действительно подождать. Нам тогда было по 24 года. Эти ее слова
остались без моего внимания. Я лишь сказал, что ребенок для меня
желанен, и она ошибается. Это была правда. Но видимо, жена
жаждала от меня другой, не моей эмоциональности.

Однажды, вернувшись домой раньше меня, Лена разделась и вошла под
горячий душ. Стоя под струями воды, она так разговаривала с
тем, кто был у нее внутри:

– Ты не нужен, сейчас не нужен… Будет лучше, если ты уйдешь, уйди,
пожалуйста, уйди…

Вероятно, она при этом плакала.

И он ушел. Почти безболезненно. Неопределенные 12 или уже 13
сантиметров в длину. Кровавые сгустки выскочили под струей горячей
водой из стоящей в ванной женщины, влетели в водовороте
закручивающейся воды в отверстие ванного слива. И помчались
вместе с сердцем и прилепившейся к нему душой по подземным
коммуникациям огромного города, вылетели на его окраине в большую
трубу, выплеснулись с грязной водой в реку, потекли по ней
и влились в море. Могли ли они кричать, эти сантиметры
живущей жизни, когда умирали? Погасла ли его солнечная душа или
осталась все-таки живой? Видел ли он что-нибудь, этот
непоживший человек? Успел ли, как моя мать на семидесятом году
жизни, на своей шестой неделе жизни рассмотреть впереди что-то
важное?

Жена вышла из ванной – я уже пришел домой к тому времени – и
сказала, сдерживая слезы, что ребенок ушел. Это не страшно,
пояснила она, просто душа его улетела из нее и вернется в следующий
раз. А мы обождем. Нам пришлют другую душу. Обождем.

Появятся ли эти 12-сантиметровые живые ошметки на Страшном Суде?

А, Антон?

Мы разошлись примерно через год. Спустя десять лет после нашего
развода я узнал, что после нескольких попыток создать семью у
Лены случился нервный срыв, она два месяца пролежала в
психиатрической клинике. Сейчас, как я слышал, она успешно
руководит отделом закупок в какой-то компании. Детей у нее нет. У
меня тоже. Она адаптировалась.

Для кого?!!

Пью паксил. Прозак кончился.

Я не сплю, не вижу снов. Сколько прошло времени? Как бы заснуть и
проспать сутки, двое? Мне давно уже не снится мой старый
кошмар про закручивающуюся спираль на конце сверла. Страх ведь
тоже признак жизни. У меня его нет.

Чтобы уснуть, я развожу в чашке густую смесь из пустырника, пиона,
валерьянки, еще каких-то растворов. Выпиваю четыре таблетки
назначенного Аристархом снотворного, грубо нарушая написанное
на рецепте расписание. Вспомнил, что много таблеток
снотворного пьют, чтобы умереть. Сон и смерть – как это близко!

Но я не умру. Сейчас не умру, я чувствую.

И вдруг я понял. Понял, что ошибался. Страх – это все-таки признак
смерти, а не жизни. Далекий и верный отголосок ее. Через
какое-то время, уже закрыв глаза, я услышал странный, глубокий
звук – так, словно где-то неподалеку повернулась в воде
большая рыба. Плавное, тугое движение, возникающее от перемещения
тяжелого тела на глубине. Кажется, это сон. Но какой-то он
ясный, чистый, объемный. Вскоре раздался плеск. Потом еще
один. Ясно, что эти звуки реальные, они звучат в квартире. И
мне становится страшно…

Пересилив себя, встаю с дивана, включаю свет, прислушиваюсь. Нет,
вроде не сплю. Но почему так страшно? Плеск повторился снова.
Теперь уже ясно, откуда он доносится – из ванной.

Я подошел к ванной. Включил свет, распахнул дверь.

Ванна была наполнена светло-зеленоватой, немного подсвеченной снизу
водой, в которой плавала, лениво вращая большими круглыми
плавниками, Рыба-шар. Хороший тропический экземпляр со
сложенными назад коричневыми иголками, сантиметров двадцать пять в
длину. Рыба, чуть прищурившись, словно у нее было неважное
зрение, смотрела на меня.

– Привет, – сказал я.

– Здорово, – выпятив толстые губы, кивнула Рыба-шар. – Мы что, уже встречались?

– Ага. В моем романе.

– Да ты что? Дай почитать!

– Это не написано. Главу с тобой я придумал, но не написал. Я и
сейчас тебя не пишу.

– Понарошку, значит, корябаешь… – рыба покривилась и задумчиво
куснула изнутри щеку. – А ведь наша встреча с тобой сейчас тоже
понарошку. Но, похоже, третье свидание состоится точно
по-настоящему. Неуютно у тебя тут, в реальной ванне. Море размером
с раскладушку. Как ты так живешь, а?

– Это моя жизнь, – тускло ответил я. – Тебе что надо?

– Мне? Сам таблеток нажрался, а меня спрашивает. У себя и спрашивай.

– Я не хочу у себя ничего спрашивать. А ты, если плаваешь тут,
должна нести какой-то смысл. Ничего просто так не бывает. Это я
знаю.

– Ну да. Оказывается, ты умный. Слушай, ты, может, думаешь, что я
черт какой-нибудь, появляющийся, как в романах Достоевского
или Томаса Манна, но только в виде рыбы?

Я молчал.

– Гордишься.. – хлюпнула водянистым смехом рыба. – Не гордись. Черти
таких как ты, своим присутствием редко жалуют.

– Что мне делать? – зачем-то спросил я.

– Ты у меня спрашиваешь?

Я молчал.

– Тебе не на что опереться. Самого себя тебе недостаточно, а чтобы
опереться на что-то другое, ты недостаточно умен. Точнее, тут
ты полный кретин. Так?

Я молчал.

– Ты завис между жизнью и смертью. Не мрешь и не живешь. – сказала
Рыба-шар. – Ты никакой. Недоваренный. Вроде бы сварили
индюка, есть его пора, а он рот разевает, шевелится, что-то
болтает… Так?

Я смотрел на нее.

– Ты не хочешь выбора. Тебе подавай такой выбор, как в какой-нибудь
рекламе путешествия на тропический курорт. С говорящими
рыбами, – Рыба-шар довольно усмехнулась. – Разъяснить себе смысл
жизни не можешь, вот и родил меня. Мужчины тоже ведь
рожают, не знал? Только, в отличие от женщин они рожают идеи. Вот
я и живу. И кое-что могу. Показать тебе, например, твое Да?

– Что?

– Да!

– Что такое… Да?

– Ад. В зеркале слово «ад» читается как «да», не знал? – рыба
засмеялась. – Ад – это всегда Да.

– Почему?..

– Потому что если ты со всем соглашаешься, то поневоле плетешься к Аду.

– Я не соглашаюсь...

– А помереть кто согласился? Если протестуешь, то протестуй до
конца. Даже когда только сдохнуть и остается. Ясно?

– Неясно. Давай, показывай свое Да.

– Твое, а не мое, – рыба смотрела мне в глаза.

– Мне все равно.

– Только учти, это твое будущее. В единственном экземпляре.

– Давай, показывай!

– Хорошо. Выходи, – сказала рыба.

– Куда?

– В дверь, куда же, – она дернула вверх толстой головой.

– В эту, что ли? – я обернулся к выходу из ванной.

– В эту, эту, – растягивая толстые губы, с усмешкой кивнула
Рыба-шар. – Другие входили, а ты будешь выходить. Такая твоя судьба,
чёлочка века.

Я посмотрел на дверь. Странно, что я раньше этого не замечал: она
была двустворчатой, более трех метров в высоту, огромной.
Ручек на двери не было.

Я толкнул ее – но дверь оказалась настолько тяжелой, что почти не
шевельнулась. Тогда я налег на нее всем телом и что было сил,
нажал. Царапая пол, створы сдвинулись и немного
приоткрылись. Образовалась щель. Снаружи было темно и судя по всему,
холодно. Несколько снежинок вылетели из щели и осели на моей
руке.

– Ну что, идешь или нет? – услышал я плещущий голос рыбы над самым ухом.

Я резко толкнул двери вперед – створы раскрылись. И я вышел наружу.

На мгновение весь мир, который меня встретил, качнулся и поменялся
со мной местами. На секунду я увидел себя со стороны –
скрюченный человек, стоящий посередине заснеженной набережной.
Холодно, ночь. Что это за город? Ветер гонит по асфальту
ледяную крошку. Никого, ни души. Справа, за каменным парапетом,
блестит холодными искрами река. Фонари не горят. Дома стоят
без проблеска света. По правую сторону реки настолько темно,
что противоположного берега не видно совсем.

Покачиваясь, засунув руки в карманы, я стоял, вжав голову в плечи.
Где я? Холод и страх, сплетаясь друг с другом, быстро
заползали под одежду. Ужас затопил грудь, начал сковывать пальцы.
Замерзли виски. Я понимал, что надо куда-то срочно идти, но
не мог шевельнуть ногой. Каким-то ясным, немым и страшным
чувством я вдруг осознал, что в домах вокруг совсем нет людей.
Может быть, они жили в них когда-то, но теперь – не живут.
Ни единого. Никого.

И тут я вздрогнул.

Мне показалось, что далеко впереди сдвинулась с места похожая на статую тень.

«Человек?!» – блеснула, как комета, в голове мысль.

Я всмотрелся.

Нет, не ошибся. Точно! Вдоль каменного парапета набережной
действительно кто-то шел, удаляясь от того места, где стоял я. Он был
одет в длинное пальто.

Мгновение – и я рванулся за темной фигурой.

– Эй! Эй…– закричал я, – Эй…

Но мой голос оказался таким свистяще-сиплым, что я сам его не услышал.

Ледяной ветер бил в лицо.

– Эй, да подождите же! – орал я.

Человек не спеша удалялся. Он то исчезал в темноте, то вновь
появлялся на одном из тускло освещенных луной участков набережной.

А я бежал за ним, как казалось, с огромной скоростью.

Пробежал всего-то метров сто, а казалось, уже полгорода вместе с
набережной просвистело мимо. Дома, мосты, фонари, какие-то
темные каменные памятники – все летело навстречу, проносилось
слева и справа и быстро исчезало сзади.

Незнакомец же, опустив голову, шел – я это точно видел! – вдоль
парапета с прежней неторопливой скоростью.

Я понимал, что мне нужен лишь какой-то последний, исступленный миг,
чтобы одним махом догнать его.

Напротив высокого здания с колоннами это и случилось. Я увидел, что
человек, вынырнув из темноты на свет, стал наконец-то
намного ближе ко мне – казалось, только руку к нему протяни. При
этом незнакомец еще и как-то заметно увеличился в росте.

Отталкиваясь, словно безногий, кулаками от мерзлого асфальта, я
сделал последний рывок. Спина преследуемого тут же стала расти
передо мной вверх, будто гора. Мгновение – и я налетел на эту
гору, вцепился рукой в толстенную ткань пальто этого
человека и начал карабкаться вверх. Человек качнулся и
остановился. Медленно развернул он с вершины свою громадную голову,
посмотрел вниз, прищурился, увидел меня и ухмыльнулся половиной
лица.

«Ты-ы-ы…! – выдавил я, увидев его лицо. – Ты…?»

Я смотрел на себя самого.

А мои глаза смотрели на меня почти без всякого выражения: холодно и
немного выпучено. Я чувствовал, что моя кожа шевелится от
копошащихся под ней тысяч ледяных и живых атомов страха.

Мой двойник все так же, с легким мрачноватым недоумением и с едва
заметным презрением разглядывал меня сверху вниз. Потом он
сильно искривил рот и вобрал зубами изнутри щеку. Все его тело
вздрогнуло, затряслось и стало расти еще выше, суживаясь к
небу и расширяясь к земле – и я, и так едва держащийся на
складках его пальто, не выдержал этих сотрясений, оторвался и
заскользил вниз, в темноту, где утратил сознание…

– Эй, душа! – позвал меня кто-то.

Глаза открылись.

Я увидел себя.

Я стоял на карнизе с внешней стороны окна какого-то высоченного
здания. Плотно прижавшись спиной к оконному стеклу, разведя руки
в стороны и едва держась пальцами за какие-то выступы на
раме. Далеко внизу под ногами виднелся окутанный туманом
проспект, в который, сужаясь, как клинок, входил мой небоскреб.
Рядом высились такие же дома.

В паре метров от меня висела в воздухе и шевелила плавниками моя
старая знакомая – Рыба-шар. Позади нее проносились – словно
проплывали в воде, а не пролетали по воздуху –разные люди; они
легко размахивали руками, как крыльями, и напоминали
стрекоз.

– Итак? – прищурившись, посмотрела на меня рыба.

– Что? Прыгать? – как-то сразу понял я.

Она кивнула.

Я посмотрел вниз. Подо мной было этажей сто. Еще страшнее, чем
глядеть вниз, было поднять голову, чтобы увидеть всю высоту этого
дома.

– Это что, смерть? – спросил я.

– Лучше, – ответила рыба. – После смерти жизнь только начинается, а
тебе выпала честь исчезнуть раз и навсегда. Представляешь?
Темнота, и никого, никогда и ничего.

– Никого, никогда… – вдруг я отчетливо испугался, – и что же, ни
одного шанса? Никогда ничего?

– Да какие еще могут быть шансы, если ты сам согласился, чтобы я
показала тебе «Да»? – с раздражением быстро сказала рыба.

– Но… они? – кивнул я подбородком на проносящихся мимо
людей-стрекоз. Пальцы, которыми я держался за выступы на окне, быстро
теплели и покрывались влагой. Я понимал, что еще немного, и я
сорвусь вниз.

– Они адаптировались,– покусывая изнутри толстые губы, немного
нервно пояснила рыба.

– А у меня… я… смогу адаптироваться?

– Не знаю, может быть, может быть…В этом я не участвую, я не тренер
по воздушному плаванью. Главное – прыгай. А там увидишь,
получится, или нет. Да и зачем тебе плыть? Куда? Ты же уже
наплавался, еще, что ли, хочешь? В общем, решай сам. Главное,
прыгнуть. Помнишь, как там у… Я вышел на балкон. Увидел птиц
небесных. Они кружили тихо, шептали что-то мне. Одна сказала:
чудо! Взгляните – человек, он ходит по земле.

– Что это? – не понял я.

– Твои стихи, сочиненные в пятнадцать лет, – бесстрастно сказала рыба.

Что-то я смутно припомнил. И посмотрел на нее.

– Я, пожалуй, прыгну. – сказал я.

Рыба-шар прищурилась, подняла правый плавник, ловко щелкнула им,
словно пальцами, в воздухе, и медленно поплыла прочь от меня. Я
вдруг понял, что она, Рыба-Шар – единственное мне родное
существо в мире. И она же, самая родная, была такой чужой...

Я хотел окликнуть рыбу, по звук остановился в горле. Рядом повис в
воздухе менеджерского вида чернявый молодой парень в очках и,
рассматривая что-то на своей ладони, негромко спросил:

– Итак, вы приняли решение себя удалить?

Дрожа всем телом, я кивнул.

– Действуйте, – офисным тоном произнес чернявый, сильнее наклонил
голову и несколько раз клюнул пальцами правой руки по правой
ладони, будто выстукивая там что-то на мини-клавиатуре.

Я закрыл глаза, разжал пальцы и наклонился вперед. В ту же секунду
холодный воздух уперся мне в грудь и с силой отвел назад, к
окну.

– Вы точно желаете удалить себя? – спросил, покачиваясь в воздухе, чернявый.

Я несколько секунд помолчал. «Надо же… еще шанс дают»

Потом вновь кивнул:

– Да.

Чернявый что-то опять отстучал на ладони. Не поднимая головы, сказал:

– Итак… Вы удаляетесь в мусорную корзину без права восстановления в течении…

Я не расслышал, что он сказал дальше, потому что разжал пальцы и
резко ухнул вниз. И тут же понял, что совсем не владею своим
телом – я несся вниз с нарастающей скоростью. Вскоре я услышал
щелчок, и четкий, размеренный голос менеджера с ладонью
вместо клавиатуры произнес мне в ухо:

– Приятного забвения. Ждем вас снова на нашей планете.

Последнее, что я увидел, уже влетая в туман, окутывающий основание
небоскреба, было неожиданно приблизившееся ко мне лицо Сида;
он внимательно смотрел на меня сквозь что-то плотное и
прозрачное, похожее на стекло. На его губах, по обыкновению,
блуждала полуулыбка. Казалось, он обдумывает свою очередную
логико-иррациональную сентенцию.

Я вышел на балкон.
Увидел птиц небесных
Они кружили тихо, шептали что-то мне
Одна сказала: чудо! 
Взгляните – человек, он ходит по земле...