Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

 50

      – А мамка села? Мамку не забыли? Мамка, ты здеся? – кричал он.

      – Здеся, болезный, здеся, – отвечала Ниловна.

      Места были только в общем вагоне, так и ехали до самого Генерального штаба: пили чай, пассажиры дали немного хлеба, а Ниловна подкармливала старенького маршала остатками сурка, который уже начал пованивать, но ничего, есть ещё можно было.

      А маршал всё поучал генералов:

      – Ввести вовремя резервы – большое искусство! Это вам не лаптем щи хлебать!.. Суслик – что, а байбак, он противник серьёзный. Слушайте, как оно с байбаком-то бывает… – и старенький маршал рассказал им о байбаке один случай:                                                     

     – Одним словом, стали думать, что делать. Да!.. Долго думали, одни одно говорят, другие – другое. Спорить стали, спорили-спорили, ну… стали метелиться. Уж метелились они, метелились, уж метелились-метелились, устали, даже вспотели. Сели отдохнуть, опять же – как бы не простыть, ветер-то сильный подняли, пока руками махали. Посидели. И решили: О!.. Пойдём поймаем байбака.

      Ну, пошли ловить байбака. Как стали его ловить – много-то наловили! Сорок три штуки. Или даже больше. И такие всё матёрые байбаки – любо-дорого! Посадили их каждого на пенёк – любуются. Но смотрят – видют: что-то ложных-то байбаков многовато. Стали разбираться, оказывается, сорок один байбак ложный из сорока трёх. Там и пожарник один был, и лесничий, и инспектор рыбнадзора, два прапорщика тоже было, старуха какая-то с лукошком с грибами… Ну и ну! Даже расстроились.

      Что ж с ложными-то делать? Стали думать и решили: отпустим. Отпустили их, те стали разбегаться, а они за ними погнались и стали их метелить. Что б знали! Отметелили их что называется! Пол дня за ними гонялись.

      А истинных-то два было. Один был помельче, крепкий, сильный байбак, но помельче. Его стали звать Циглик. А второй – такой солидный, махровый байбак, он был  Берлах. Сразу видать, что Берлах. Ну, жрать им дали, Берлаху в знак уважения гурьевской каши дали. Славные байбаки им попались – все смотреть ходили.        

      Один-то решил его за ушком почесать. Подходит, чешет и говорит: уципуся. Ну, Берлах-то как встанет на задние лапы, да как передней даст ему в ухо! Из тапочек выбил! Смотрят: тапочки стоят, а он-то на дереве висит: пальцами зацепился. Ему кричат: слазь! А он им: не могу, боюсь, снимите меня! Как снять, лестницы-то нет. Решили шестами сбить. По пальцам-то шестами, чтоб пальцы разжались. Кое-как сбили, вколотили в тапочки – пальцы-то распухли, пока сбивали. Ну, отметелили, конечно…

      Стали думать, как с байбаками быть. О!.. Одни говорят: отпустить, другие: отметелить. Опять стали спорить, спорили-спорили – стали метелится, опять ветер подняли. Что ты будешь делать!.. Байбаки-то как раз спали, вдруг Берлах вскидывается, толкает Цуглика – и как дали дёру! Ну, те за ними. Да где ж догонишь… А те-то к норе. И уж у самой норы, Берлах останавливается, оборачивается и грозит им лапой. Да!.. И поняли: вернётся ещё Берлах. Вернётся!.. Понурили головы, идут назад… Что и говорить, не буди лихо, пока тихо!... Вот и лови после этого байбаков!.. –   и тут уж продекламировал:

 

                                                    Байбак, байбак, он могуч,

                                                   Он гоняет стаи туч,

                                                    Сёлами и хуторами.

                                                    Очень скоро он ходит

 

 51

 

      Всё это генералы выслушали с огромным вниманием,  после чего, с уважением посмотрев на Ниловну, впали в глубокое раздумье. И старенький маршал дорогой тоже много размышлял.

      Как приехали, встречал их сам начальник Генерального штаба – с дороги дали шифрованную телеграмму «Скоро буду мамкой тчк Встречай поездом Талды-Курган –

Тулуза тчк Возьми собой кусочек мела тчк Приветом тётя тчк» (Это маршал так подписался, чтобы ввести в заблуждение разведки всего мира.)

      – Здравствуй, тятя! А мы тебя заждались, – сердечно так приветствовал начальник Генерального штаба старенького маршала, когда отзвучал торжественный салют и оркестр трижды сыграл туш.

      – Здравствуй, сынок! – растроганно ответил старенький маршал, поздоровавшись с ним за руку, и представился: – Я царь, бог, и воинский начальник, – после чего сообщил: – А вот мы с мамкой приехали. Теперь во заживём! – и он средним пальцем правой руки показал как «во». – Ну что, мел принёс? – как бы между прочим, понизив голос, спросил старенький маршал.

      – Принёс. А тебе зачем?

      – Т-с! Это военная тайна.

      – Ага! Понял – молчу.

      – Ну, давай, что ли, почеломкаемся, сынку, – и они стали нежно целоваться.

      Нацеловавшись вдоволь, начальник Генерального штаба поинтересовался:

      – Ну, как доехали?

      – Поездом доехали. Хорошо доехали.

      – Плацкартой или как?

      – Или как.

      – Сильно устал с дороги?

      – Да есть немного.

      – А полигон что, гавкнул? – деликатно пряча глаза, в лоб спросил начальник Генерального штаба.

      – Накрылся медным тазом, – и старенький маршал сокрушённо махнул рукой.

      – Да ты не бери в голову, тятя. Полигоном больше, полигоном меньше… – успокоил его начальник Генерального штаба. Мы тебе новый построим, уже и деньги выделили – на два хватит. Даже на три!

      – Это хорошо! А главного я тебе и не сказал: дал я генеральное сражение, и мы с мамкой байбака поймали.

      – Не может быть! – поразился начальник Генерального штаба.

      – Представь себе! Мамка, покажи ему шкурку.

      – Вот это да! – восхитился начальник Генерального штаба, внимательно осмотрев шкурку.

      – А тут кой-чего придумал по дороге. Сейчас расскажу.

      И старенький маршал, обняв одной рукой за шею начальника Генерального штаба и присев с ним на корточки, стал излагать совершенно секретный план, разработанный им после Генерального сражения с сусликами и байбаком, одновременно рисуя на асфальте кульминационную сцену последнего, причём себя он изобразил на вздыбленном коне со шпагою в руке, Ниловну – штыком повергающую байбака,  генералов же – стоящими на карачках с фуражками в руках. А генералы столпились возле них, слушали маршала и внимательно изучали рисунок, узнавая и любуясь собой.

 

 52

      Согласно этому плану, Ниловну предполагалось использовать для нанесения упреждающего удара по воображаемому противнику, дабы стереть его в порошок раз и навсегда.

      – Мамке это раз плюнуть! – кричал маршал. – И всё! Ша́баш: мир, дружба и братство народов во веки веков! Аминь!.. И кранты!.. Ни мира, ни войны, а армию распустить!..

      – А мы? А нас куда? А с нами что будет? – злобными голосами закричали тут хором  генералы.                      

      – Действительно… – задумался старенький маршал.

      А начальник Генерального штаба в этой связи высказал предположение, что старенький маршал в дороге ел уху.                    

      На что тот ему обоснованно возразил, что уху он не ел, но это ему не помогло.

      Подкосила маршала вся эта история: и потеря полигона, и тяжёлый путь, и нездоровое питание в полевых условиях, – совсем сдал, не все дома стали, как говорится, да и возраст… Отправили, короче, его прямиком с вокзала в дурку на должность генерального инспектора сумасшедших домов вооружённых сил, с правом круглосуточного ношения парадно-выходной формы, и, по совместительству – художественным руководителем Отдельного сводного образцово-показательного ансамбля песни и пляски буйнопомешанных Центрального сумасшедшего дома при Генеральном штабе, как раз накануне генеральной репетиции «Танца с саблями» Арама Ильича Хачатуряна, которая

прошла в высшей степени боевито, с исключительным эмоциональным и творческим подъёмом в обстановке максимально приближённой к боевой.

      После этой истории, лишившись новейших ракет, лучшего полководца и наиболее боеспособного воинского коллектива, военное ведомство от планов использования Ниловны в своих целях отказалось, но напоследок вызвали старуху к себе, провели с ней беседу, взяли подписку о неприменении слюны в военных целях и обязательство не передавать её третьим странам, – даже попугали немного международным военным трибуналом и Женевским протоколом 1925 года.

      Такое обязательство Ниловна, поскольку не знала она иностранных языков и международного права, легко дала, а потом жалела.

      – Эх, дура я была, дура! – бывалоча приговаривала она, да поздно было. Да достали они старуху этим Женевским протоколом.

       (Мы истратили многовато бумаги на Ниловну и Генеральную битву с сусликами и байбаком; зачастую действительность напоминает длинный, тягучий сон с кучей всяких нелепых подробностей, возьмешься ей описывать – и увязнешь в подробностях. Глупая она штука, действительность, не мудрено увязнуть. Со снами много проще: ты или жутко кричишь, если тебе, скажем, снится кошмар, и просыпаешься, или вообще не просыпаешься. Но в любом случае ты избавляешься от своих снов. Впрочем, о снах мы уже частично высказались и теперь продолжим выяснение природы жуткого крика, который услыхал наш герой. Так что внимайте дальше.)

      …– Это Ванька-подлец! – убеждённо повторила Ниловна, вертя во все стороны головой и разбрызгивая вокруг себя вредоносную слюну. – Он кричит, больше некому! Точно он!

      Авторитет Ниловны был высок: с ней считались не только соседи и в гастрономе, что через дорогу, но и в Генеральном штабе, и с ней согласились, однако решили подождать и посмотреть, что будет.                                   

 

53

      Крики не прекращались, но соседи Ваню трогать не стали – был он мужик крутой, истерзанный многолетней семейной жизнью и мог, не долго думая, запросто  шандарахнуть между глаз либо закалампоцать в ухо, – а приступили к Свете, жене его с требованием эти крики прекратить. Думали: они по утрам дерутся или неистово любят друг друга.

      Собралась полномочная делегация во главе с неустрашимым Леопардом Петровичем, состоявшая в основном из пенсионеров, пенсионерок и других видных общественников.

      Была там могучая Ниловна.

      Была там, в качестве резервной ударной силы, электро-Лиза, женщина неопределённых  внешности и возраста и без всякой личной жизни, но со старухой

матерью на руках. При контакте с ней любой мог без труда убедиться в неувядающем значении и всепобеждающей силе идей вольтизма-амперизма.

      Как посмотреть, уж на что электро-Лиза невзрачная и незначительная особа, а вот мать ее была огромная величественная старуха; она на протяжении более чем двадцати лет недвижно и почти безмолвно лежала в белом чепце, как графиня из «Пиковой дамы», в постели, упорно вперив взгляд в потолок, – почти безмолвно, потому что единственными, повторяемыми ею из дня в день словами были «Вызовите ко мне Пархоменко!», произнеся которые она каждый раз впадала в каталепсию. Электро-Лиза дожидалась, когда она начнёт холодеть, затем налагала на неё руки – и гальванизировала старуху. Ожившая маманя засыпала, если дело было ночью, или опять смотрела в потолок, если дело было днём. Потом она с исключительным аппетитом кушала, выпив перед тем рюмку, а то и две водки, после чего обычно сразу мрачнела, хмурилась и начинала проявлять признаки беспокойства и пускать ветры – тут Лиза давала ей судно, –  а потом её глаза разгорались злобой и начинали блистать и метать молнии, руки сжимались в кулаки, и тут следовало: «Позовите ко мне Пархоменко!». Неизвестно, какое дело было у неё к красному партизану Пархоменко, наверно, очень важное. Возможно, она искала найти у него высшую справедливость, не надеясь на неё на небесах. А время всё шло и шло, а Пархоменко всё не приходил, имея, очевидно, более важные дела.

      Была там и ниловская наперсница преподобная Анфиса, благостная старушка до макушки переполненная любовью к животным и  державшая в своей двухкомнатной квартире тридцать две кошки, великую заповедь любви к ближнему она простирала лишь на кошачье племя, к людям же она испытывала определённо иные чувства.

      Была там и исключительно активная общественница Лолита Каземировна Сидорова – она была хоть и не силой сильна, да напуском смела и брала дерзостью да хитростью, – обаятельная дама бальзаковского возраста, приятная во всех отношениях и совершенно не похожая на козу, но которую все звали Сидорова-коза, поскольку она была слаба на передок, и её драло чуть ли не всё мужское население окрестных кварталов, как Сидорову козу, исключая, пожалуй, её супруга Сидорова, уж тот был настоящий осёл – от такой сладости отказывался.

      Между прочим, Сидоровы были знамениты тем, что, остро нуждаясь в свежем молоке для укрепления расшатанного хронической супружеской неверностью Сидоровой-козы здоровья Сидорова-осла, держали на балконе козу Клару. Ходили сплетни, что Сидоров, не чаявший в козе души, выгулявший её каждый вечер на бульваре, холивший её, неживший и лелеявший, купавший её в ванне, вычёсывавший у ней вшей, состоял с ней в морганатическом браке и жил с ней, от чего она сладострастно мэкала по вечерам, когда он, в отсутствии Сидоровой-козы, исполняя свой супружеский долг, драл её как Сидорову козу. Но это, скорее всего, – нет. Так, небольшое exaggeration.     

 

54

      Но по-настоящему Сидоровы, вернее, Сидорова-коза, прославилась и вошла в дворовые анналы вот чем. Прославилась она тем, что, работая, как было сказано, зубным врачом, устроила льготное протезирование своему мужу Сидорову и поставила ему золотой мост по сниженной цене, как участнику чего-то там или ветерану, что, собственно, было лишь началом блестяще ею проведенной операции, которую можно было бы условно назвать «Золотой мост», или «Золотой осёл», это уж как на чей вкус.

      – Боря! Золотко моё! Я договорилась с нашим главврачом тебе за новые зубы! – с такими словами взбудораженная Сидорова влетела однажды вечером в их квартиру и, как кинжал,  выхватив из своей сумочки зубоврачебный зонд, принялась яростно ковырять им во рту Сидорова, который тот невольно открыл, услыхав, что его назвали «золотком», так как подобные телячьи нежности у них были не особо в ходу.

      – Не надо мне новых зубов, – с трудом вырвавшись из её цепких рук и закрыв рот, пробовал возражать Сидоров, имевший такие зубы, что вполне мог бы рекламировать зубную пасту, если бы она в те незабвенные времена не была дефицитом и потому не нуждалась ни в какой рекламе. – Меня и мои вполне устраивают.

      – Ты с ума сошёл! – возмутилась Сидорова. – Ты не знаешь, чего мне это стоило?!

      – Чего? – белозубо улыбаясь, равнодушно спросил простодушный Сидоров.

      – Оставь свои вечные подозрения! – по новой возмутилась возбуждённая Сидорова. – Как ты можешь? Как ты только можешь, когда речь идёт о твоих зубах. А зубы – это здоровье!..

      В конце концов, она таки убедила Сидорова, что его, хотя и совершенно здоровые, но натуральные зубы всё равно рано или поздно испортятся и выпадут, а вот возможности запротезироваться золотом тогда может и не быть – и ходить ему без зубов, в лучшем

случае – с железными зубами: – Не хочешь же ты ходить с этим металлоломом во рту! Ты знаешь, как выглядит мужчина с металлическими зубами? Как козёл! – Это был сильный ход.

       – Послушай, дорогая, а может, не надо? – продолжал слабо сопротивляться слабохарактерный Сидоров. – Я с детства боюсь зубных врачей.

      – Не бойся, Борис! Уже всё решено – отступать некуда. Они сделают быстро. Оформим на троих, а поставят тебе одному.

      – Что поставят?

      – Мост! Золотой мост! Тебе предлагается практически даром золотой мост!..  А перед тем мы тебя полечим, – это совсем не больно.

      Сидоров всё ещё пробовал сопротивляться. Но Сидорова сказала ему:

      – Боря, не артачься! – и он согласился.

      Понятно, что протезированию должны предшествовать лечение больных и удаление негодных зубов, однако по некоторым причинам это дело не могло быть доверено чужим рукам, и Сидорова, немного подрабатывавшая на дому и имевшая в наличии весь необходимый инструмент, включая и портативную бормашину, стала лечить и удалять зубы Сидорова. Она сверлила, точила, долбила, пилила, взрывала добрую неделю – зубы больно крепкие попались. Справедливости ради следует заметить, что она сначала лечила, а потом уже удаляла. В итоге рот Сидорова превратился в зияющий чёрный провал, зато стал благодатным полем приложения сил стоматологов-мостовиков, – там было где разгуляться!

      Именно в этот период из квартиры Сидоровых то и дело доносились леденящие кровь жуткие крики, которые могли бы навести на мысль, что это именно Сидоров кричит по утрам, но ко времени описываемых нами событий Сидоров уже не имел никаких причин жутко кричать, – а почему, читатель скоро и сам узнает.

                                                                           

55

      – Вот и хорошо. Вот и чудненько, – удовлетворённо сказала Сидорова, вырвав последний из назначенных ею к удалению зубов и невольно залюбовавшись плодами своих трудов в виде чёрного рта Сидорова, и стараясь не глядеть в пустые, с сумасшедшинкой, глаза своего измученного лечением пациента. – Пусть немного подживёт – и через недельку-другую запротезируемся.

      И поставили Сидорову золотой мост по льготной цене через весь рот на верхнюю челюсть, и второй золотой мост – на нижнюю. И заблистали во рту Сидорова настоящие золотые россыпи – правда, ему стало трудно жевать, так как нижняя челюсть была непомерно тяжела и постоянно отвисала, и он стал шамкать при разговоре, но это были мелочи в сравнении с главным. А главное было впереди!

      – Боря! Золото ты моё! С твоими зубами я дала маху,  – через некоторое время заявила Сидорову Сидорова-коза.

      – Дала… э-э-э… кому? – желтозубо улыбаясь, простодушно спросил добродушный Сидоров.

      – Боря! Это детали, не отвлекайся на детали! Главное, я ошиблась: промахнулась я с нашими зубами.

      – А что такое?! – схватившись за сердце, прошамкал потрясённый Сидоров, недавно переживший в связи с протезированием, может быть, самый тяжёлый этап всей своей жизни, возможно, включая и предстоящее рано или поздно последнее издыхание.

      – Золото – мягкий металл! – аргументировано сообщила ему Сидорова-коза. – Твои зубы скоро сотрутся. Не говоря уже о том, что это просто опасно – носить с собой столько золота

      – Но оно же у меня во рту.

      – Лучше бы оно было в сейфе!.. А ты с козой ходишь гулять по вечерам. Я за тебя просто боюсь!

      – А я не боюсь!

      – Но, Боря! Я боюсь за вас обоих!

      – Так что же делать? – спросил совсем павший духом Сидоров.

      – Мужайся, Борис! Нам придётся расстаться с козой. – Это был не просто сильный ход, это был поистине гроссмейстерский ход!

      – Нет! – страшным голосом, как самка, у которой забирают детёныша, закричал Сидоров. – Ни-за-что!

      – Тогда даже не знаю, что тебе посоветовать… – сказала Сидорова-коза и погрузилась в гробовое молчанье в поисках наилучшего выхода из непростого положения, в котором очутился её супруг. И нашла его!

      – Мы тебе поставим другие, более прочные зубы! – сообщила Сидорова-коза Сидорову-ослу и дала ему понюхать нашатыря, ибо это было то, в чём он более всего нуждался в данный момент. – Я сама тебе их поставлю своими руками, – и Сидорова стала обрабатывать простофилю Сидорова, да так обработала, что он согласился, чтобы она вырвала у него его золотые мосты – и она вырвала, с мясом вырвала! – и вместо них сварганила ему другие, более прочные, из златоустовского булата, что и было произведено у них на дому.

      Несколько дней подряд из квартиры Сидоровых доносился кузнечный перезвон. По пояс голый Сидоров, от усердия щеря оставшиеся у него четыре зуба – два в верхней челюсти, два – в нижней, – мощно бил молотом по наковальне – и лютый солёный трудовой пот струился по его широкой мужицкой спине, горячими струйками стекая в сексуальную волосатую ложбинку между его мускулистых ягодиц. Сидорова-коза, лукаво,

 

56

по-лисьи, улыбаясь, сноровисто выстукивала по ней молоточками разных размеров. Жалобно блеяла на балконе коза. Она словно говорила:

      – Мэ-э-э, тебя обманывают любимый мой!

      Из добытого таким, сомнительным с морально-этической точки зрения путём золота, Сидорова заказала себе у знакомого ювелира-надомника тяжеленные серьги на цыганский манер, браслет с оглоблю толщиной и перстень, больше смахивающий на кастет, всё высшей пробы!

      Таким образом Сидорова-коза получила новые шикарные цацки-побрякушки, а Сидоров-осёл – прекрасные, прочные новые зубы, которые, правда, вышли немного великоваты, размера на три, что послужило одной из основных причин неполного смыкания его челюстей.

      Она была диабетичка, он – дипсоман, так они и жили, любя и жалея друг друга. И всё было бы хорошо, если бы не коза Клара, роковым образом вставшая между ними.

      (А может, не коза была виновата. Может, Сидорова разлюбила Сидорова из-за его не вполне закрывающегося рта, и он стал ей неинтересен. Согласитесь, что постоянно полуоткрытый рот придаёт человеку придурковатый вид. А может, она просто поняла, что ошиблась в своё время и решила эту ошибку исправить, женское сердце – загадка. Тайна за семью печатями оно есмь!)

      Дело в том, что вскоре после описываемых нами в этом повествовании событий Сидорова начала кобениться и вымахиваться в отношении козы: ей, видите ли, надоела коза и вообще всё это менад де труа, и она поставила Сидорова перед выбором: я или она. И дала ему на раздумье двадцать четыре часа и ни минутой больше.

      Однажды, уходя на работу, она сказала:

      – Сидоров! Я вернусь завтра утром, и ты дашь мне окончательный ответ – утро вечера мудренее.

      Сидорову же потребовалось для принятия решения около полутора секунд, поскольку он тоже считал, что утро вечера мудренее, и одно утро в этом отношении мало чем отличается от другого.

      В итоге Сидорова-коза рассталась с Сидоровым-ослом, поссорилась в Ниловной

на коммунально-бытовой почве, обозвав её старой курвой, когда та, примерно в таких же выражениях напомнила ей, что подошла её очередь мыть полы в подъезде, – и пропала: вышла замуж за генерала и, бряцая серьгами, уехала с ним на Остров Свободы выполнять там свой интернациональный долг – пердолиться с неграми и мулатами. А Сидоров так и остался со своей козой. Как результат – все участники этого любовного треугольника обрели внутреннюю гармонию, покой и супружеское счастье, включая и генерала, который был, впрочем, сбоку припёка, потому что был четвёртым, а любовных четырёхугольников не бывает, это уже натуральное блядство.

      Вот такая редкая по сложности и замысловатости душевных извивов её участников история, в которой переплелись и любовь к животным, и неподдельные человеческие взаимоотношения, произошла с Сидоровыми, и, понятно, мы просто не могли обойти её стороной, лишь упомянув Сидорову-козу в числе членов делегации общественников, собравшейся для переговоров со Светой, женой Вани Никсона, – не сложно представить себе, как… э-э-э… чесалось наше перо, как у иных чешутся руки заехать кому-нибудь в морду... Как видит читатель, уже сам состав делегации свидетельствовал о том, что дело может принять нешуточный оборот: мощные фигуры вошли в неё.

      Перед тем как предпринять решительные действия стали перемывать Никсонам косточки, тем распаляя себя  и возбуждая в себе праведный гнев.

      – Никсон, конечно, мужчина видный… – начала Сидорова-коза.

 

57

      – Бельмястый чёрт! – прошипела электро-Лиза, и искорки заскакали в её глазах.

      – Бандитская рожа! – рявкнул Леопард Петрович.

      – Ванька Никсон – подлец! И мздоимец, – добавила Сидорова.

      – Ванька – подлец, сволочь, и вор! – уточнил Леопард.

      – А Светка-то его бьёт! – внесла и свою лепту в обсуждение некоторых качеств Ваниного семейства преподобная Анфиса.

      – Светка его – сучка последняя!.. Деревенщина! – проквакала Ниловна и пустила очередную порцию вредоносной слюны.

      – И детки ихние – сопливые! – елейным голосочком прошелестела преподобная Анфиса.

      – Никсоны – собачье семейство! – подытожила электро-Лиза.

      Так дворовая общественность распалила себя до нужной степени распалённости.

      Но на квартиру к Никсонам не пошли, дабы не нарваться на Ваню – тот был, как уже говорилось, мужик резкий и запросто мог не долго думая и с лестницы спустить, – а подловили Свету на крылечке, когда она с большой хозяйственной сумкой в руках собралась за покупками в гастроном, что через дорогу.

      Как только Светку увидали, сразу стали сильно приступать к ней.

      (Всё это с живейшим интересом и удовольствием наблюдал из растворённого из-за жары окна В. П., находившийся по случаю субботнего выходного дома.)

      А Леопард Петрович, который всю сознательную жизнь прослужил отнюдь не в МИДе, а как раз в МВД и был начисто лишён даже лёгкого налёта дипломатичности, так сходу и врезал:

      – Слышь, Никсонша! Не отпирайся, это тебе не поможет! Слышь! Мы всё знаем! Слышь, ты своему Ваньке скажи: пусть не кричит, собака!.. Жопа!.. – сразу пошёл в наступление Леопард. – А то ить что?!.. А ить как?!.. А то ить ишь! Спать не дают! Кричать, итить их … понимаешь!.. А не то – пойдёт под суд! – Леопард Петрович,

имевший богатый опыт блюстительной службы внутренним органам, был ещё и народным завсегдателем в районном суде, это дело любил и вкладывал в него все невостребованные на прежнем поприще остатки своей бессмертной души.

      Едва Леопард начал свою тираду, как Ниловна, вторя ему, заунывно запричитала:

      – Сучка ты, Светка! Сучка! Сучка настоящая! – и беспрерывно тиражировала эту нехитрую констатацию, используя весь мыслимый диапазон эпитетов, к слову «сучка»   прилагаемых.                     

      Тут к месту разгорающейся баталии приковылял на ощупь проживающий в том же доме писатель-баталист Коля-Тёмный, или Колька-щупак. Он, ослепший от стакана технического спирта и сырка «Дружба» за семнадцать копеек, задумал писать новую «Как закалялась сталь» своей эпохи. И всё же оторвался и пришёл на ощупь к месту событий, он, движимый чутьём художника, не мог не прийти. Он пришёл, щеря зубы, вытянув вперёд руки и беспрерывно шевеля пальцами, как ходят слепцы – и слюна стекала с его жёлтых, плотоядно оскаленных клыков.

      И едва он пришёл, как тут же заявил:

      – Ване Никсону нужно в ухо залепить! – и приговаривая: – Вот подожди, Ваня. Вот я тебя сейчас вдарю в ухо, – с удивительной для слепого прытью нащупал Ваню Никсона, который оказался Леопардом, тщательно ощупал ему лицо, убедился, что это Ваня, нашёл его правое ухо и, придерживая его левой рукой и широко размахнувшись правой, от всей души залепил ему в симметрично расположенное относительно правого левое ухо – и всё это на ощупь!

      Звон пошёл по всей Вселенной!..

     

 58

      На ощупь тяжело бить в ухо, и удар пришёлся несколько по касательной, от чего Леопард завертелся на месте и вертелся так с полминуты, высверлив ногами в земной коре дырку с полметра глубиной. И когда он, перестав вращаться, вылез из этой дырки, то потряс головой и кратко сообщил народу:

      – Было нападение! – и опять приступил к Свете: – Ты, Светка, мне смотри, а то!.. А не то!.. А то… это… я ведь не посмотрю!..

      От неожиданного демарша застигнутая врасплох Света поначалу опешила.

      – Да ты погоди, Петрович. Не тарахти. Да не тарахти ты! Ну, он, конечно, кричит, – начала было Света, – но…

      – Нечего годить! – оборвал ее Леопард. – Ты своему Ваньке скажи, итить его…– продолжал вразумлять он её. – Жопа он с ручкой!.. А то ить все знают: ты самогонку гонишь, собака. Обое пойдёте под суд народный!.. – Это уже был явный шантаж. Света действительно гнала самогонку – и какую самогонку! – страшной убойной силы! Правда, вонючеватую. И вся дворовая общественность во главе с Леопард Петровичем у неё эту самогонку покупала по сходной цене и лакала, как собака воду в жаркий день. Эх! Не было тут   Вани, уж он бы!..

       Но и крутобокая Света, которая благополучно… не знаем, так ли уж благополучно, но прожила со своим Ваней добрых двадцать лет и за которой, потому, прочно утвердилась репутация святой женщины, тоже не оплошала.

      Она упёрла руки в боки:

      – Что ты сказал?!

      – Послушайте, Светочка, послушайте, голубушка! Не надо воспринимать слова Леонарда Петровича буквально. Он всего лишь хотел сказать… – попробовала вмешаться Сидорова-коза, видя, что их дипломатическая миссия терпит очевидный крах, однако Света не обратила на неё ровно никакого внимания.

      Тем более что в этот самый момент Коля-Щупак, бродивший вокруг непрестанно шевеля пальцами вытянутых вперёд рук и бормотавший: – Ваня, а, Ваня! Дай-ка я тебя ещё разок вдарю в ухо, – нащупал наконец Свету и со словами: – Это ты, Ваня? – начал, ещё сильнее ощерившись,  щупать её за грудь.

      – Да, это я! – ответила Света и с такой силой ухватила его за причинное место, что Коля издал высокий гортанный крик и, держась одной рукой за пах, а другой – ощупывая пространство перед собой, пошёл домой, причём всю дорогу с его лица не сходила блаженная улыбка.

      – Что ты сказал! – повторила угрожающе Света, оборотясь опять к Леопарду.

      И сам чувствуя, что он сказал что-то не то, Леопард сбросил обороты и продолжил упавшим голосом:

      – Одумайся, Света! Одумайся перед лицом правосудия…

      – Да видала я это твоё лицо правосудия, знаешь где?! – глубоким и звучным голосом спросила Света.

      Тут Леопард, сразу догадавшийся, примерно где Света видала столь дорогое ему лицо правосудия и имевший всё же некоторые святые понятия, не смотря на то, что всю жизнь в силу своей профессии он имел дело преимущественно с циничными людьми, аж вскинулся.

      – Ну где?! Где?! – некстати поинтересовался он, уверенный в правоте своего дела и в силе представляемой им общественной думки. – Ну где?!

      И Света кстати, кратко и рифму ответила где, подтвердив своим ответом худшие догадки Леопарда и прибавив: – Вместе с тобой, старый сатир! – демонстрируя последней

 

 59

фразой, что двадцать лет совместной жизни с интеллектуально поджарым, но тренированным  Ваней не прошли для неё зря и существенно обогатили её лексикон.

      Красная, как некогда седьмое ноября, в венчике седых волос, лысина Леопарда приобрела нездоровый синюшный оттенок, что явно свидетельствовало о склонности его к апоплексии, а дородная Света, походкой и повадками напоминавшая паву, а начальственным звуком шагов – столичного генерала, явившегося с проверкою в войска, воспользовавшись временным замешательством дворовой общественности, у которой от наглости такой в зобу дыханье спёрло и отняло речь, двумя лёгкими взмахами сумки рассеяв делегацию парламентёров в полном её составе, чеканным шагом проследовала в магазин.

      Такого пассажа не можно было стерпеть!

      – Ах ты, сучка такая! Сучка купоросная! – хриплым от возмущения голосом проревела Ниловна и плюнула Свете вслед.

      Но та не пропала. Она лишь обернулась на ходу, глянула на Ниловну – и старуху шатнуло. Еле она удержалась на ногах и то только потому, что ухватилась за           электро-Лизу – и сразу задёргалась, как в пляске святого Вита, а в воздухе сильно завоняло озоном и потянуло запашком палёного мяса.

      А некоторые ещё не верят в парапсихологию, в частности, в телекинез, дурачьё! Не знали они Светы!..

      Да, сильна была Света!

      Не даром Ваня как-то в пьяном виде кричал на Свету:

      – Ты-ы-ы-ы! Жандарм Европы! – очень громко кричал, весь дом слыхал.

      Не знаем, имела ли какое касательство Света к Европе, скорее всего, нет, уже и первого взгляда на неё было достаточно, чтобы безошибочно определить: не бывала там никогда Света, в благополучных Европах, и более того, никогда и не будет там Света в жизни своей. ( Что само по себе ведь ужасно – всю жизнь прожить, не побывав хоть разок в Париже!..) Было ясно только: не то что с тонконогой Европой Света может справиться играючи, но даже и с Ниловной и Леопардом, хоть вместе, хоть по отдельности взятыми.

      В старопрежние, невинно убиенные времена, она могла бы выступать в полосатом трико в цирке и рвать одним только взглядом якорные цепи и толстенные канаты, валить с ног быков и, по просьбам уважаемой публики, раздирать пасти львам, не то что леопардам. Взглядом только одним!

      Нет, не остановить было Светы, и повела сдобным плечом Света, развернулась Света, тряхнула коротко стриженной, гордой посадки, в кудряшках перманента головой, мощно выпнула, горлица, грудь, – и пошла Света!

      О, Света! помесь лани и тигрицы, да будет плодородно твоё неутомимое и неутолимое лоно! Все мы пошли от тебя, мужественная женщина, – весь народ. О, Света… А может, не Света? Может, – Рита, Люда, Таня, Вера, Надя, Тоня, Серафима – не важно… Ты, Света, женщина, – мать, жена, сестра, подруга, ты – имя нарицательное!

      Ты любила, хранила, жалела, ласкала, страдала, терпела, корила, бранила, пилила, в твоей жизни были одни глаголы: родить, вскормить, купить, достать, прибрать, помыть, постирать, сготовить…

      Ты входила в горящую избу и выносила оттуда детей, мебель, одежду, всю домашнюю утварь, бытовую технику и в усмерть пьяного мужа, гасила огонь и ещё до прибытия пожарных успевала сделать небольшой ремонт и на три раза побелить закопчённые потолки.