Я атеист. Воинствующий. Но я понимаю, как сладко – верить в Бога. Который есть во всём. Всё пронизывает.
А наверно, мыслим аналог Бога, но не Бог – художник. Если он сможет нарисовать картину так, что чувствуешь, что она вся чем-то его, художника, пронизана. Вся. А чем – нельзя словами выразить. Не то, чтоб колорит… Не знаю. Тогда, собственно, не важно, какой кусок действительности ты, художник, будешь срисовывать. Или выдумаешь. Важно – вот эта невыразимая связь.
Я шёл сегодня утром на море. Средиземное море. – Рай. Солнце греет, ветерок охлаждает, запах – редкое явление тут – скошенной травы и цветов. И всё – неизобразимо. Тактильные ощущения, обонятельные. Но главное – зримое, согласное с теми, другими. Кажется, МОЖНО это зримое передать. Но как? Если смочь – можно лечь и умереть. Сделал что-то стоящее. Что будет жить вместо тебя. Причём всегда. Бессмертие.
Но это тянет на так знакомое мне ницшеанство. А оно – злое. От трезвости, что мир – Зло. А какое он Зло вот в такое райское утро? И зримо райское, хоть перед глазами совершенное ну ничтожество. Нерожающая без искусственного орошения земля. Куда капля не упала – там мёртвая глина-не-глина. Жидкие деревья почти без тени. Летом не спасут от злого солнца. Но сейчас-то не лето. Сейчас весна. Даже запахи есть. Земля, как ни скудна, – живая.
Может, живое всюду, всежизнь, и есть то волшебное и невыразимое единство.
Ни дара слова мне не дано, ни дара рисования…
«Я люблю природу, когда она со всех сторон окружает меня и потом развивается бесконечно вдаль, но когда я нахожусь в ней. Я люблю, когда со всех сторон окружает меня жаркий воздух, и этот же воздух, клубясь, уходит в бесконечную даль…» (Толстой).
Во. Этот сумел сказать. Никакая не всежизнь. И перед Толстым была сверхкрасота альпийская. А передо мной улица с однообразными домами (я неплохо ориентируюсь в пространстве, но поначалу заблудиться приходилось). С противным умением зажиточно жить в этих домах и чуть не сверхценить всё-всё-всё вокруг. Совсем не будучи верующим во всюду присутствующего Бога. Говорят, тут только 20% верующих. Мещанский рай. Земля обетованная. Обет – верность комфорту. (Это я нарочно негатив перечисляю. Чтоб подчеркнуть позитив переживания не понятно от чего-то всё же зримого.)
Что ж, зримое, необыкновенно? – Какое-то пронзительно голубое небо? – Нет. Оно и не пронзительно… В такие утра горизонт на море в дымке и вечно на якоре стоящего корабля в нескольких километрах от берега в этой дымке не видно.
О! Я понял. Вот эта не бросающаяся вблизи в глаза влажность воздуха всё и объединяет в фантастическое единство.
Нашёл-таки, атеист, естественное объяснение до того непостижимому …
Вот и художники невероятное могут нарисовать. Температуру воздуха, помню (Тимков)… Импрессионисты – час дня…
А что явно подобное смог нарисовать Валентин Сидоров? Он говорит – Бога. Доброго, наверно.
Родительский камень. Холст, масло. 2001 г.
«Согласитесь, чтобы говорить о Боге, не обязательно изображать интерьер храма или колокольню, — размышляет мастер. — Бывает, что за стремлением художника передать внешнюю атрибутику больше ничего и не оказывается. Но порой, просто оглянувшись вокруг, вглядевшись в привычные, казалось бы, очевидные и простые вещи, вдруг обнаруживаешь главное…» (Головко).
Но нужно ли слушать, что говорит живописец словами?
И Головко называет это по-атеистски: «концентрированное, насыщенное ощущение бытия».
Здорово сказано. Я просто, наверно, разучился (слишком редко встречается) узнавать взволнованное выражение мещанского идеала.
Или никакой тут не мещанский. Мещанский – когда Польза. Как у старых нидерландских мастеров. Когда на границах бесконечная война с Испанией за какой-то нюанс религиозного отношения – Еда. Богатая. Коровы. Тучные. И т.д. А какая у Сидорова Польза, когда, похоже, непаханое тут и ничем не засеянное поле?..
Да если и ухоженный огород…
На теплой земле. Холст, масло. 1962 г.
Тут сверхзадача была температуру нарисовать да тот весенний (не только на берегу Средиземного моря бывает после периода дождей) пар земли.
Между картинами 40 лет временной дистанции… Переворотилось всё в стране. А Сидорову хоть бы что.
Что? Подтверждается его мещанство? Мещанину ж всё равно, какая на дворе власть, строй. Его хата – с краю.
Или это он от упрямства?
Нет:
«Я пишу воспоминания, свою память, — говорит он. — Мне очень важно, чтобы то, что я помню, не ушло, чтобы оно сохранилось…» (Там же).
То есть, как Борисов-Мусатов. У меня есть такая выписка из Асафьева - «Русская живопись. Мысли и думы». Л.-М., 1966, про его картину «У водоёма»:
У водоёма. 1902.
«Он не мог замкнуться в эстетическом своем вертограде, в видениях давно уже вырубленных “вишневых садов”, хотя и не выдумывал природу из головы: всякий, кому приходилось странствовать в красивых местностях приокского города Тарусы, знает это. В качестве мечтателя Борисов-Мусатов так видел скромную русскую природу, что на его картинах она превращалась в сказку. Но в качестве мечтателя же (а не моралиста); отстаивая свое эстетически-индивидуальное как право на свою - вот такую - искренность искусства; в борьбе за культуру душевного содержания и мышления, за духовное возрастание своих прирожденных качеств; относясь к своему искусству как к своей цели, а не как к средству выражения умственных домыслов (оправдывающих игру красок) - Борисов-Мусатов “эстетствовал”, “любовался” нежитью, населял свои зыбкие сады тенями вместо людей. Он все-таки выходил за пределы искусства (таков уж диалектический парадокс) и все начиналось у него оттого, что он чувствовал, что таким, как две девушки у водоема, скоро не будет места на земле».
У обоих художников царствует ненасыщенный цвет, оба рисуют свой внутренний мир. Потому и у Сидорова смазанные лица, трава, кроны деревьев.
Гори-гори ясно. холст, масло. 1960, 2008 г.
Но принципиальное различие установок Сидорова и Борисова налицо: первый – оптимист, второй – пессимист. Для первого мировой итог благой и возвращение к былому. Для второго в его идеале времени вообще нет, что есть спасение от Зла: над Добором и Злом.
Поскольку почти все мирискусники (см.
тут,
тут, тут) оказались при ближайшем рассмотрении ницшеанцами, можно думать, что и Борисов-Мусатов был такой же по большому счёту. Как ни нежны его творения, но этот мир – зол. И оттого художник грустен, что иной мир бестелесен. Тут не тот случай, что негативное отвергается. Тут случай из ряда вон выходящий, ницшеанский.
И тогда куда ж мне поместить Сидорова (в моей, извиняюсь, системе ценностей все типы идеалов имеют строго определённое место, определяемое очерёдностью их взаимопревращений в ходе истории, идущей – на рисунке – слева направо,
если допустима пространственная аналогия с соотношением этих всех типов идеалов)?
По-моему, мечты Сидорова телесны и посюсторонни. Возьмём его пейзаж с кладбищем.
Святая гора. Холст, масло. 2002 г.
Только номинально это – с кладбищем. Настолько оно мало площади картины занимает. Деревья – выше десятиэтажного дома, словно субтропики тут. Это скорее какой-то гимн традиционализму. Как еле заметный ребёнок, подняв руки, счастливо впереди бабушки бежит по тропинке на кладбище. И хочется сказать, что традиционализм по Сидорову естествен. Сидоров наивный оптимист относительно того, что за возвращением к традиционализму – будущее. Без борьбы, какая видна на диаграмме у других наивных оптимистов, воителей трагического героизма (вот-вот и взойдёт Высоцкого).
Однако всё это как-то велеречиво. Не сравнить с аргументированностью иномирия у Борисова-Мусатова: зыбкое отражение пейзажа вместо прямого показа, зыбкие тени вместо людей, накидки и складки, скрывающие тело.
Но ничего. Зато у Сидорова – наоборот: сон, но точно явь.
Полярное ницшеанству мироотношение – экстремистское, тоже ненавидящее мерзкую действительность, тоже отчаявшееся от её, мерзкой, непобедимости (но коллективистское по итогу мечты) не годится для Сидорова за пока-негативизм. У Сидорова – хороший сон. Вещий. Раз так плохо, значит, скоро будет хорошо.
И это хорошо – скромное. Потому что «легко узнаваемые среднерусские пейзажи… простые сюжеты… той деревни» как-то перекликается со стариной, с российским менталитетом, который по сути своей неизменяем тысячелетиями и потому способен сопротивляться прогрессу естественно, а не натужно. И потому ненароком вот-вот и настанет.
Диво, что Сидоров это стал выражать аж в 60-х годах. Впрочем, чему удивляться? Именно тогда и появились левые шестидесятники, открывшие новую левизну (без экспроприаций и потребительства). Только они – бурлили в своём стремлении вылечить социализм, в конечном счёте (как это теперь стало ясно), - от надежды на неограниченный материальный прогресс. А Сидоров – не бурлил. Он – тихонько.
Начало весны. 1999.
Как неминуемая смена зимы весной.
Тут и говорить ничего не хочется, и так всё ясно.
Это плохо. Моё амплуа - открывать непонятное. А у Сидорова не то, что понятно всё, а как-то не нужно говорить. Прямо от его сердца к моему, да и не только, думаю, к моему, доносится то, что хотел нам передать художник. Все мы мещане в какой-то степени. Всем нам приятно, чтоб нам помазали, как говорится, маслом по сердцу. И чтоб без загадочности, хоть и со словесной невыразимостью.
24 марта 2014 г.
