Искусство

Меня некоторые упрекают за то, что я не занимаю оголтелую позицию. «Так за кого ты?!» - завопил недавно знакомый, который прочёл мою публицистическую статью. Я ему ответил: «Я за истину». Чем огорчил его. Ему ж надо тогда самому вдумываться. А это для него… не под силу.

Соглашаясь с общим публицистическим посылом михалковского «Бесогона» от 21 февраля 2016 года, я хочу отрицательно прокомментировать некоторые из него отрывки. О художнике Серове.

И надо, наверно, сперва познакомить читателя с собой (по части сложностей моего внутреннего мира).

Он, этот мир, надеюсь, в чём-то сохранился таким же, каким был в юности.

А юность (1956 год) я привлекаю затем, что тогда-то я и увидел впервые импрессионистов в подлинниках (а Серов – импрессионист). Только тогда я увидел французских импрессионистов (в музее им. Пушкина в Москве). И хоть я школой воспитан был на русском реализме, но импрессионисты мне понравились. Очень понравились. Даже больше, чем очень.

Спустя жизнь и обретя некие принципы в эстетике, мне теперь кажется, что я могу объяснить, почему мне импрессионисты понравились. Из-за противоречивости их «текста». И там каша мазков, из-за чего, собственно, вообще ничего разобрать на картине  нельзя, и, если смотришь на картину как бы мимоходом, всё становится видным!.. – Фокус-покус. (Я потом очень поверил, когда вычитал, что они, импрессионисты, воспели миг как таковой.) Потом, уже сам, я дошёл до следующего нюанса ценности мига как такового у импрессионистов: хорош потому именно миг, что хороша абы какая жизнь. Абы какая! Сами импрессионисты были очень бедны. Им бы ненавидеть этот империализм, так всё ускоривший, а их обездоливший. Но! По артистическому принципу «через наоборот» они, тем не менее, славят Эту жизнь, абы какую. Пусть то жизнь проститутки или вообще любой секунды чего угодно. Соответственны, например, и названия: «Руанский Собор, Западный Портал, Туманная Погода», «Руанский собор, Восточный фасад в солнце», «Руанский собор, портал и башня, эффект утра; белая гармония», «Руанский собор, портал и башня в солнце, гармония голубого и золота» и т.д. (попривозили тогда, что ли, в Москву подлинники из-за границы?.. На фестиваль молодёжи и студентов… Я, в общем, их видел).

Один из моих обретённых принципов состоит в том, что искусство предназначено всем, но – точнее – подсознанию всех. А ещё один принцип – что искусство и порождается подсознанием в большей степени, чем сознанием. И вот из-за осуществляющегося общения подсознаний художника и зрителя и получается-де эффект нравления. Объяснить его словами простой человек не может. Потому в беспрецедентной очереди на выставку картин Серова те, у кого брали интервью, несли всякую околесицу телекомментатору. А всякие высокоумные люди вокруг этой очереди и ответов городили ахинею, одна похлеще другой.

Серов, как недавно мне открылось (см. тут), был импрессионист особый, не использовавший мелкие мазки чистого цвета. Тем не менее, общую для всех импрессионистов ценность абы какой жизни он выражал.

Выражение такой ценности вообще редкость. Это – идеал мещан. А такой редко бывал идеалом в истории искусства. В которой идеалы (это ещё одна догма, исповедуемая мною), взаимопревращаясь, повторяются в веках. Так выражение именно мещанского всегда длилось недолго, и его знаменитых выразителей – мало.

И потому-то обыватели бросились смотреть Серова. Инстинктивно! Свой!

У меня есть одна слабость. Абы какая жизнь доказана мною на примерах, когда темой изображения является сущая ерунда или даже несчастье, как у Мане в «Бар Фоли-Бержер». А что, если портрет – кого-то из высшего света, из сильных мира сего? Удастся мне там увидеть эту абы какую жизнь?

Смотрим наобум Лазаря.

Контражур (вид против света) взят не зря, а для того, чтоб показать, как художнику безразличен конь и лицо великого князя. А что интересует его только кираса. Вернее, только сияние её. Можно ещё точнее. Ведь поверхность кирасы отполирована до зеркального состояния. Если зеркало отражает всё другое и другое в зависимости от нашего перемещения, то кираса, одетая на человека, да ещё и неплоская, из-за микрошевелений человека отражает трижды другое. В какую-то долю секунды вы в ней увидите ухо коня и кончик левого (от нас) уса Павла Александровича. В другую долю секунды – что-то другое. И всегда – совершенно случайны будут отражения. А её самой, кирасы, как бы и нет.  – Любая жизнь ценна за любой момент!

То же, собственно, в самой знаменитой картине Серова.

Опять контражур. То есть опять никакого интереса к личности, к психологии портретируемого человека. Ни красоты в девочке… Вообще во всём – ну ничего замечательного. Просто хорошо всё, что ни есть: и всклоченные волосы (не причесалась для позирования), и не особо какая одежда, и пошарпанные оконные рамы

Серов потому, наверно, необычайно долго, пишут, рисовал этот портрет, что всё срывался что-нибудь восславить, да одёргивал себя.

А пишущие об этой картине изо всех сил что-то преувеличивают. «…пылающая мочка уха». – Вы это видите? «…создается впечатление, что свет исходит не только из окна, но и от героини» (Там же). – А это видите?

Вот я уменьшу освещённость до минимума, а насыщенность увеличу до максимума.

Исходит свет от героини?

«…у неё загадочный взгляд, есть в нём даже что-то цыганское».

Ну густые чёрные брови, да, цыганское. Но загадочный взгляд…

«…свободная вибрация мазка». – Если и есть, так только на блузке спереди. «…насыщенность световыми рефлексами» (Там же). – Я б не применил слово «насыщенность». На левой (от нас) щеке есть рефлекс от освещённого солнцем куска стены. На обоих рукавах – рефлекс от, видимо, солнечного пятна на полу. Оттуда же – на вертикальных планках левого стула. От окна – рефлекс на спинке стула, на котором сидит девочка и на ноже. И всё, пожалуй. Я б сказал наоборот: чтоб передать поток солнечного света в контражуре, надо поменьше рефлексов и бликов давать.

Нет, нету тут ничего, кроме обыденности. За то, по большому счёту, Серов и нравится. А физиологически, так сказать, нравится за противоречивость: обыденность (1) – увековечена в качестве красоты (2).

А вот как врут про это нравление народу высокоумные:

«Почему же, по представлению наших либералов, стоят в очереди на морозе в течение нескольких часов наши с вами соотечественники. – Куда? – На выставку художника Валентина Серова.

Михаил Ямпольский, философ, культуролог: «Вообще говоря, интересный художник. Там висит много всяких великих княгинь. Какие-то знаменитости. Такой бомонд Российской империи, её конца. Возле каждого портрета краткая биография портретируемого. Какая княгиня. Или из какой семьи богатеев. И так далее. Все стоят, читают это и восхищаются. Светской жизнью ушедшей империи. Какие-то не очень устроенные женщины в основном, конечно, любуются на эту красоту двора. Третьяковка нащупала интерес людей, который лежит вне искусства. Весь этот мир в поздней Российской империи даётся. Ты ходишь и кайфуешь».

Сергей Медведев, журналист: «Эпическая сила искусства, словно финал парфюмера. Это должно было произойти. Общий ажиотаж вокруг выставки Серова заслуживает анализа. Я был там в ноябре, и уже тогда в воздухе висело нездоровое оживление. Большинство пришло явно не за искусством, а за сеансом имперской ностальгии и идентичности, как на выставке «Романовы». И как обычно, весь сентимент кончается истерикой, выломанной дверью и разбитым носом».

Александр Архангельский, журналист: «Духовность на марше, народ-двереносец»».

И не далеко ушёл сам Михалков, либералам противоположный:

«И никому [из оранжевых] не приходит в голову, не хочется, чтобы это была правда, что люди просто стоят на великого русского художника посмотреть. Почувствовать его, услышать его…

Но эта очередь за Серовым – это как раз очередь настоящего самосохранения. Это настоящее самосохранение. И это правда. Моя приятельница рассказывала, что её подруга первого января решила пойти с ребёнком на выставку Серова в 12 часов дня в надежде, что в это время люди ещё отсыпаются. Пришла туда, а там уже километровая очередь стоит. Но это правда…

Потому что это их самосохранение. Это их отдушина. Это их ответ вам, [оранжевые], для которых самая счастливая очередь за свободой была очередь в Мак-Дональдс за гамбургером».

И – слово антиоранжевым:

«Я приведу несколько цитат из текста журналистки Натальи Осиповой. Вот, что она пишет: «Действительно непорядок. Что называется, слышим треск разрываемых шаблонов. Люди не за водкой стоят, не в обменник, не за гонораром на путинг, а к русскому классику Серову. Нет ли в этом какой-то большой беды? Действительно: стояли тихо, смиренно, как к поясу Богородицы. Серов в некоторых картинах вызывает почти религиозное чувство. «Девочка с персиками», как икона русского мира, который умрёт без боя. После мороза и лёгкой муки обретения себя в летнем серовском раю, как второй акт перформанса, который не возможен без первого. Хотя, собственно, ничего манифестирующего в картинах Серова нет [О! Слово правды…]. Взгляды, пальцы, голубоватые жилки в сгибе локтя, румянец. Живое. Полнокровное [путает с голландцами, которые гордились своим – капиталистическим –  богатством относительно соседей, живущих ещё в феодализме]. Изысканное. Переменчивое. Дерзкое. Художник, который умел написать человеческую судьбу, ещё не зная о том, как она сложится [пошла вразнос: так про реалистов пишут, а не про импрессионистов]. Например, портрет Николая II…»».

Тут прервём цитирование.

Можно ли увидеть серовский пафос обычности в этом портрете? – По-моему, да. Вот хорошая цитата на эту тему:

«Николай изображен не как император, властитель огромной империи в период ее процветания (войны, революции, распад страны, смерть в Екатеринбурге – все это еще впереди), но как простой человек, личность – со своими заботами, трудностями, внутренними переживаниями и колебаниями».

И никакого социального открытия, как у реалистов, - никакого открытия, полагающегося провидцам, слышащим, как трава растёт: «войны, революции, распад страны, смерть в Екатеринбурге – все это еще впереди» (Там же). А просто: «в какой-то момент Валентин Александрович решил отказаться от заказа: «К сожалению, Ваше величество, ничего не выходит. Так иногда случается у художников. Сегодня у нас сеанс последний». Государь в простой куртке офицера Преображенского полка с неподдельной грустью сел за стол и положил на него руки. И тут Серов увидел все то, что ему так не доставало» (Там же). Обычности. Не этому б быть царём.

И теперь продолжим цитирование Михалкова:

«Хрестоматийный пример. В картине есть всё, что случится потом. И даже то, что думает человек из января 2016-го года, стоя в зале Третьяковски на Крымском валу. В какой-то момент, стоя в хороводе портретов, понимаешь: и это же и есть люди с хорошими лицами. Дворяне, предприниматели, гении русского искусства, врачи, композиторы, певцы, крестьяне, благотворители, матери семейств, юноши, дети. Много лет должно пройти, чтобы стоящие у картины в «Девушке, освещённой солнцем» увидели себя, а не чужую барышню другого сословия [если б Михалков имел в виду обычность, я б с ним согласился]. Дети Боткина и маленькие великие князья – это дети с соседней улицы. Теперь все дети выглядят так. «Какие-то не очень устроенные женщины в основном, конечно, стоят и любуются на эту красоту двора», - говорит философ Михаил Ямпольский, посетивший выставку, - всё ровно наоборот. Не чужие, а свои. Красота присвоена наследниками, хоть и не по прямой, потомками деревенских баб, которые румянятся на картинах Серова в тот же самый кусачий мороз. Потомки и предки встретились в Третьяковке [верно в том смысле, что идеалы повторяются в веках; вот и снова мещанство – на щите]. И это самая интересная выставка. Смотришь уже не на картины, а на людей, смотрящих на картины. Портреты заговорили.

Это удивительно точно, и посмотрите, как это перекликается с тем самым бессмертным полком».

А вот это – пальцем в небо.

Потому что на той войне случилось редкое массовое возвышение человека над обычностью, над своим неизбывным мещанством. Люди сегодняшнего, хоть на час взлетали на Их, предков, высь в том феноменальном шествии.

24 февраля 2016 г.