Литературная критика

Соль должна быть сухой, иначе теряет свою силу.

Соль Слуцкого всегда суха, а слово отменно точно; острые грани мысли блестят – тут речь пророка, требующего от вас пересмотра жизни:

 

«Лошади в океане» вызывали слёзы, хотя сделаны были с тою же мерой мужественности, что и большинство стихов Слуцкого: сантименты ему претили; сентиментальность не подразумевает глубины, а Слуцкий суммою своих стихов создавал энциклопедию тогдашней жизни. Он включал в неё всё – и рабочего, читавшего Ленина, так, будто ходил в него, как в клуб, и старух, остающихся без стариков, и громы войны, и остроту еврейского вопроса… Всё, всё: быт и бытие организовывались в монументальный круг: из него поднимались картины яростные, сложные, тяжёлые…

 

 Может быть, одно из лучших стихотворений о смерти написано именно Б. Слуцким:

 

 

 «Старухи без стариков» звучат наждачно жёстко, неуютно, калёною правдой своей прожигая сознание.

  Жизнь входила в речения Слуцкого госпиталями, деревнями, изъезженными дорогами, голосом друга:

 

 

И то, что в «пяти соседних странах/ зарыты наши трупы…» не отменяет возможности быть пророком: как прозвучал Кульчицкий, которому посвящено стихотворение, как прозвучал Слуцкий: развернувший над миром грандиозный свод, включивший в себя столько, что жизнь, кажется, должна бы была измениться.

Она не меняется от стихов, не улучшается, увы. Но когда они призывают задуматься о собственном месте в мире так:

 

То боль, с какой становится очевидно, насколько надо всё менять – есть подлинность и высота поэтического воздействия на сознание.

 

…над «Лошадьми в океане» плакал – свидетельство ли мальчишества? Излишне чувствительной натуры?
Сознания, больше ориентированного на слово, нежели на реальность?
Они мужественно звучат – «Лошади в океане», предельно сухо, концентрировано, жёстко; они обвиняют – людей, превративших жизнь в жестокую бестолковщину; они врываются в мир вестью словесной силы…

Соль Слуцкого очень белая, яркая: никаких украшений, говорить только о сути: правды, судеб, России, самого себя: никаких отступлений, даже эмиграция в себя, которой подверг себя поэт в последние годы, не отразилась на белой соли его стихов.

В четырёх строках высвечена формула смысла жизни, и сколько бы нынешнее, товарно-денежное время не опровергало её: она не поддаётся опровержению; так же, как и другая словесная формула Слуцкого, заставляющая устыдиться себя, кем бы ты ни был…

Ибо кем бы ты ни был – это всё равно мало, лестница бесконечна, подъём (или спуск) продолжится после смерти…

У Слуцкого широкое дыхание: даже в коротких строчках. У него сильный мускульный нажим строки, и сердце, вобравшее, казалось бы, все пульсы современности.

Б. Слуцкий, которого точно осеняли тени ветхозаветных пророков, горел огнём сострадания ко всему живому, никогда не скатываясь в сентиментальность.

И поднимают его стихи в запредельность, живописуя повседневность – такой парадокс.

Слуцкий фактически написал энциклопедию советской жизни: нету оттенков её, нюансов, какие бы не вошли в её монументальный свод.

Но он уходил выше, дальше – он исследовал внешность мышления: именно так наименовав стихотворение; он искал атомы мысли, и стремился вывести единицу человечности; и в своде его стихов заложено столько, что облучать он будет грядущие времена, будущие поколения.

 

Сильно.

 

Бесконечно.