Литературная критика

Сегодня Сильвия Плат (Sylvia Plath) (1932-1963) – один из общепризнанных классиков американской поэзии ХХ века, - своеобразное продолжение «линии Эмили Дикинсон». В 50-е годы всё было несколько иначе, - непонимание, скепсис, ирония; короткая жизнь Плат не была лёгкой. - Личная жизнь Плат тоже не была простой. Впрочем, что стало тому причиной, - действия близких ей людей или её собственный, очень не простой характер, - сегодня, на мой взгляд, уже не важно. А важно то, что личные обстоятельства и обстоятельства поэтические суммировались в затяжную депрессию с лечением в психиатрической клинике и в две попытки самоубийства, одна из которых оказалась успешной.

Сильвия Плат начала печататься в середине 50-х, а 11 февраля 1963 года её не стало.
 

* * *

Поэтический стиль Сильвии Плат содержит в себе внутреннее, структурное противоречие, наверное – на психоаналитическом уровне отражающее двойственность самой натуры этого поэта: с одной стороны, Плат ориентируется на классические поэтические образцы англоязычной поэзии; соответственно, её стиль ищет рифмы и чёткой ритмической структуры. С другой же стороны, её стилистика во многом сходна с техникой «потока сознания»: напор образов, выплёскиваемых Плат на бумагу, оказывается столь интенсивным, что сами эти образы с огромным трудом вписываются в какую-либо структуру, - скорее – это ряды ассоциаций, аритмично, случайным образом двигающиеся друг за другом, внутри которых изначальная установка на рифму оборачивается случайностью созвучий. Всякого рода гармония и упорядоченность в стихах Плат – это всего лишь мгновения на поверхности неупорядоченного, хаотического движения Жизни. На мой взгляд, лучшие стихи Сильвии Плат – это те, в которых она отказывается от ориентации на какие-либо стандарты, те, в которых модернистский хаос торжествует над классической традицией. Если в таком хаосе «рифмованность» как-то даёт о себе знать, - хорошо; если рифмы не обнаруживается – это ничуть не хуже.

В связи с этим рискну настаивать на том, что в переводах Плат ориентация переводчиков на изначальный «поиск рифмы» является ошибочной, она «закрепощает» движение образов; повторюсь, основы sound’a Плат связаны не с гармонией рифмы, а со стихией образов. Родная стихия Сильвии Плат – это Хаос.

* * *

Плат – человек 50-х; возможно, дотерпи она ещё пару лет и её жизнь получила бы второе дыхание. – Такая надежда регулярно воспроизводится в современной литературной критике. – Однозначно по этому поводу говорить что-либо сложно, но, по крайней мере, «поколение 60-х» действительно считало её «своим человеком», и настроения, звучащие в её стихах, пафосу 60-х годов очень созвучно. Сама образность поэтики Плат предвосхищает молодёжный дискурс 60-х; то, о чём, будут говорить 60-е, и то, как они это будут говорить, - всё это в стихах Плат уже присутствует.

Не будь Сильвии Плат – не было бы и Джимми Моррисона, - по крайней мере именно того Моррисона, которого мы знаем. Моррисоновское I want to kill you
Mother, I want to из The End уже содержится в знаменитом «Папочке» Плат, написанном на 10 лет раньше.

* * *

Стихия молодёжного бунта 60-х очень органично вписывается в психоаналитическую эвристическую модель под названием «Эдипов комплекс». Идея противостояния отцов и детей оказывается для этого бунта той смысловой осью, на которую нанизываются все остальные протестные темы того времени, - темы, кстати, предельно важные и серьёзные: социальное неравенство, Вьетнам, ядерная война и ряд других. И Плат в этом контексте, безусловно, органична и актуальна.  «Нерв» её поэтики – это всё тот же «Эдипов комплекс» (точнее, его модификация – «комплекс Электры»). При этом у Плат, как и в поэтике 60-х, этот комплекс изначально реализует себя в пространстве имагинации, - в стихии воображения, в игровой по сути интерпретации жизни под знаком фантазма. – Когда умер отец Сильвии Плат, самой Сильвии было всего 10 лет, но именно сосуществование-с-Отцом, осознанное в крайне негативных формах, становится «главным временем» её существования. – Под знаком этого события интерпретируются все последующие жизненные события; создаётся впечатление, что символическая фигура Отца для Плат оказывается той меткой-фиксацией травматических событий, по отношению к которой вся последующая жизнь – это всего лишь некое «пост-детство», - период, не имеющий внутренней экзистенциальной самодостаточности. – Каждый новый фрагмент такого «пост-детства», отмеченный на формально проведённой линии жизни, - это всего лишь возвращение и повторное переживание того, что однажды случилось, и за пределы чего невозможно выйти.

М.Элиаде  подобное воспроизведение события прошлого в текучей, сиюминутной повседневности определяет в качестве одного из важнейших элементов мифологического мировосприятия. В рамках подобного мировосприятия вся жизнь Плат может быть интерпретирована как регулярное и навязчивое воспроизведение своего персонального Мифа. И каждое новое значимое событие в её жизни оказывается всего лишь «моментом возврата» к Изначальному. – Жизнь являет себя как Жертвоприношение этому Изначальному. При этом само Изначальное оказывается символическим, а Жертвоприношение – реальным. И сама поэзия Плат раскрывает себя под этим знаком Жертвоприношения (в «тени Изначального») как ВОСПОМИНАНИЕ, - воспоминание по существу фиктивное, т.к. его содержание – в большей степени продукт фантазии, нежели действительности, - но, в то же время, воспоминание предельно действенное, - активно формирующее смысл всех последующих жизненных событий.

В этом контексте и суицидальные импульсы Плат оказываются действиями, подчинёнными «циклической логике» её личного Мифа. – Смерть – главный герой поэзии Плат – это символическое разрешение того психологического, внутреннего напряжения, что возникает в процессе ультраинтенсивного переживания конфликта межу индивидуальным Я и фигурой Отца; разрешение символическое, но требующее реальных действий. – И т.к. всё реальное повседневное существование Плат оказывается по сути циклическим, те же её суицидальные попытки так же оказываются запрограммированными на повторение. – И если вторая попытка суицида оказалась бы неудачной (как первая), то, судя по всему, за этой второй попыткой последовала бы третья… - Движение по кругу, стремящееся за пределы этого круга выйти.
 

* * *

То, как Плат пишет о своих личностных, экзистенциальных проблемах, также сближает её дискурс с поэтикой 60-х.

Осмысливая проблемы своего личного жизненного пространства, Плат активно использует политические метафоры и ярлыки. – Та же фигура Отца, например, отождествляется с образом фашиста. – Происходит своеобразная экзистенциализация политического; элементы политического дискурса активно интегрируются в сферу личностных, глубоко субъективных отношений и переживаний. Как следствие, семантика политического выходит за пределы естественных, традиционных границ, и начинает активно обогащаться новыми, ранее не свойственными ему смыслами. Политическое становится символом, но символом, присущим именно личностным отношениям, т.е. оно распространяется на сферу, которая традиционно считалась свободной от его влияния. – Перед нами Экзистенциальное политическое; оно характеризует события, осуществляющиеся в сфере политики «по остаточному принципу»: собственно политика оказывается проекцией и продолжением событий, развёртывающихся в частной жизни. – Пространство глобальных процессов оказывается неким логическим продолжением (и отражением) пространства событий индивидуальных. – Сам смысловой, сущностный центр Политического меняет своё местоположение: из сферы коллективного он перемещается в сферу единичного; отпечаток политического проявляет себя, в итоге, во всех событиях частной жизни. Так, например, он характеризует и отношения между отцом и дочерью. В итоге происходит некий «обмен смыслами», в который вовлекаются пространство индивидуальных отношений и пространство больших социальных событий. «Большой мир» экзистенциализируется, - надличностное вбирает в себя черты личностного; «малый мир», наоборот, будучи изначально индивидуальным, впитывает в себя элементы надындивидуальные, - этот мир формализуется, подстраивается под стандарты коллективных, чисто рациональных норм. Отныне любое событие, происходящее в этом мире, становится событием общественным: оно обретает общественное значение и, попутно, становится доступным «внешнему наблюдателю», на которого, по сути, возлагаются обязанности контроля за происходящим и моральной оценки происходящего.

Безусловно, Экзистенциальное политическое лишает частное пространство той фундаментальной черты, которая считалась одной из фундаментальных ценностей западной цивилизации, - его закрытости от внешнего, постороннего взгляда; теперь же это пространство обретает прозрачность, превращается в ещё одну общественную сферу. – Впрочем, для человека, публично воспевающего смерть своего отца, такая метаморфоза не является серьёзной этической и психологической проблемой.
 

* * *

Экзистенциальное политическое в поэтике Плат мифологизируется. Реальные события, связанные с конкретной политической жизнью, эту конкретность утрачивают, превращаются в архетипы, способные проявиться в любой человеческой жизни и в любое время. В этом контексте Хиросима – это то, что может случиться с каждым.

* * *

В политизации личностного (в Экзистенциальном политическом) достаточно отчётливо присутствует идея вины. – Эта идея, по сути, создаёт Экзистенциальное политическое, а в дальнейшем активно им манипулирует.

На внешнем, наиболее очевидном уровне проявления этой идеи, сама вина (и производное от неё – виновность) – это то, что адресуется и предписывается старшему поколению. – Старшее поколение («папочки») становится ответственным за все ужасы и беды, происходящие в мире; при этом идея индивидуальной ответственности (ведь именно конкретный «папочка» отдал приказ о бомбардировке Хиросимы, например) заменяется идеей ответственности всеобщей (все «папочки» одинаковы); а идея всеобщей ответственности трансформируется здесь в идею вины каждого, кто жил в момент осуществления этих событий. – Конкретные имена здесь уже не важны: все фигуры виновных безусловно, взаимозаменяемы, и замена Трумена на Плата, отца Сильвии,  – в случае с всё той же Хиросимой – ничего не меняет принципиально: атомная бомбардировка этого города в любом случае состоялась бы. – В итоге, во-первых, даётся итоговая, не подлежащая какой-либо ревизии, характеристика старшему поколению в целом, - вот он, один из любимых мотивов 60-х, - и, во-вторых, создаётся обоснование для желания символического убийства Отца; под это желание подводится рациональная база, при этом рациональность здесь активно пользуется этическими категориями. – Если Отец несёт с собою зло, если он есть, по сути, квинтэссенция зла, то убийство Отца оказывается добром. – Наличие минусов предполагает и наличие плюсов.

Но у идеи вины есть и второй, чуть менее видимый уровень проявления. – Само «наделение виновностью» другого – это всего лишь символически осуществляемое стремление освободиться от вины собственной. – Родительское Супер-Эго имеет много возможностей внедрить в сознание ребёнка ощущение собственной неполноценности, а когда это ощущение оказывается осознанным, оно оборачивается чувством вины ребёнка за собственное несоответствие тем нормам, которым он, ребёнок, должен соответствовать. – В семье Плат, судя по ряду признаков, этот родительский прессинг был особенно жёстким и, как следствие, - отчётливое осознание собственной вины присутствует во многих поэтических текстах Сильвии Плат. В этом контексте наделение виновностью Отца для Плат становится «психологическим методом» освобождения от чувства собственной виновности: если изначально виновен Отец, то и все его требования и законы, им учреждаемые, оказываются дискредитированными; соответственно, и неповиновение этим законам не может трактоваться как преступление, не должно порождать чувства вины за это неповиновение.

Наверное, главная проблема этой, в общем-то, весьма простой психологической ситуации – наделения виновностью другого ради собственного освобождения от чувства вины, - в том, что в итоге чувство собственной виновности не исчезает, а только усиливается. – Символическое осуждение Отца даёт сознанию лишь кратковременное чувство катарсиса, освобождения, а в более долговременной перспективе оно оборачивается знаком нового преступления и, в итоге, «осуждающий Отца» чувствует себя совершившим ещё один «плохой поступок». – Как следствие, события обретают форму ещё одного круга: чем виновнее оказывается Отец в сознании Сильвии Плат, тем виновнее оказывается и она сама; новое чувство вины требует нового осуждения, а когда оно состоится – чувство собственной вины станет сильнее… - Жизнь делает новый виток, при этом перспектива суицидального способа разрешения такого внутреннего конфликта только усиливается.

* * *

Говоря об относительном сходстве мироощущения Сильвии Плат и молодёжных движений 60-х, необходимо отметить и наличие определённых различий между ними.
Критика западными «шестидесятниками» старшего поколения сознательно акцентировала внимание на системе ценностей этого поколения. И именно критика этой системы ценностей стала главным направлением критики вообще. – Важная, отличительная черта 60-х, - это стремление создать собственную систему ценностей, альтернативную системе ценностей «отцов». – Эта тема свойственна и движениям 60-х, возникших и действовавших спонтанно (хиппи), и движениям, склонным к сознательной, рациональной самоорганизации («новые левые»).

Аксиологический импульс поэтики Плат имеет несколько иное – в сравнении с 60-ми – направление. – Плат стремится не выработать принципиально новую систему ценностей, а подтвердить значимость той, которая уже существует, и – главное – проверить «поколение Отцов» на предмет соответствия этой системе. Правда, проверка в данном случае – весьма условна: Плат не исследует, а обвиняет, и результаты проверки в данном случае предзаданы. – Именно «поколение отцов» осудило фашизм, но оно же оказывается – на своём сущностном уровне – тождественным тому, что когда-то осуждало. Осуждать фашизм, и в то же время являться «сущностным фашистом» - характерная особенность, с точки зрения Плат, реальной, повседневной практики «поколения Отцов». И именно этот диагноз становится «идеологическим обоснованием» символического события под названием «убийство Отца».

Подобное отношение к сфере ценностей делает Сильвию Плат всё же «человеком 50-х». – Поколение битников, к которому она принадлежит, ориентировано не на создание чего-то принципиально нового; скорее, основной пафос этого поколения связан с дискредитацией старого. Но само действие дискредитации разными представителями этого поколения осуществляется тоже по-разному. Так, например, «методом» Чарльза Буковски становится операция по десакрализации ценностей, - внедрение в сферу сакрального слов и интонаций, являющихся его фактическим отрицанием, проговаривание тем сакрального средствами языка, имеющего все основания быть определённым как «вульгарный язык»;  «метод» Сильвии Плат иной. – В её сознании традиционные ценности сохраняют ауру Священного, а критике подвергаются те, кто неоднократно декларировал свою верность этим ценностям, однако в реальности НИКОГДА им не соответствовал. Если в «дискурсе Буковски» ценности не дотягивают до уровня жизни, демонстрируя в сравнении с реальной жизнью собственную пустоту и бессодержательность, то в «дискурсе Плат» уже сама жизнь конкретного поколения не может дотянуться до уровня ценностей, и эта жизнь оборачивается ложью и всем тем, что официальная система ценностей отрицает.
 

* * *

Смерть. – Присутствие смерти. – Речь о смерти. – Поэзия Сильвии Плат естественным образом располагается под знаком Танатоса. Этот знак может открываться в поэтике в образе смерти как таковой, в страдании, или просто – в настойчивом, акцентированном на себе самом отрицании чего-либо, - в экзистенциальной решимости, для которой предмет отрицания менее важен, чем отрицание как таковое.

При этом Танатос у Плат чувственен; но эта такая чувственность, которую не стоит связывать с эротизмом. – На мой взгляд, поэзия Сильвии Плат предельно чувственна, эмоциональна, но, при этом, безусловно, не эротична. – Такая предельно интенсивная чувственность и «взрывает» в поэтике Плат всё, имеющее отношение к формально-классическим поэтическим структурам, распрямляя поэтическую речь в «поток сознания», в котором всякого рода созвучия и «рифмы» кажутся всего лишь случайными «обстоятельствами», - некими внешними проявлениями общего движения; при этом именно само движение имеет главное, «глубинное» значение, по отношению к которому всё конкретно-образное – лишь нечто внешнее; и если это внешнее и обладает какой-то степенью необходимости, то эта необходимость – «необходимость быть на поверхности»; она показывает, «иллюстрирует» движение, но не определяет его вектор.

«Дискурс Плат» движим силой Желания, а не притягательностью темы; перед властью Желания все темы, по сути, равноценны, - равноценны в своей безусловной несамодостаточности: они – лишь материал, который Желание использует так, как захочет. Создаётся впечатление, что интенсивность этого чувственного потока в поэзии Плат настолько сильна, что, по сути, в мире не существует образов, символов, знаков, которых этот поток не мог бы вобрать в себя, подчинить себе, - причём сделать это «здесь и сейчас», - в форме некоего прыжка от тематики, актуальной для предшествующей фразы, - к тематике, которая станет актуальной для фразы последующей…

Это Желание, творящее всё поэтическое пространство Плат, и есть Танатос.

* * *

 «Поток сознания», являющий себя в стихах Сильвии Плат, может быть опознан как психотический тип речи. – Эта характеристика применима не только к поэзии Плат, но и к большинству проявлений «потока сознания» в модернистской поэзии вообще. – Модернизм любит психозы; и если общий вектор становления новоевропейской классической традиции – невротичен, то модернистское отрицание «классического» - вынужденно или не вынужденно – прибегает к игре «психологических альтернатив»: невротизму противопоставляется его прямая противоположность – психотизм. – Эстетическое «иное», предлагаемое модернизмом в качестве противовеса классике, опирается на тот же набор «возможностей», которые существовали и ранее, - в эпоху господства «классического». Но если само классическое следует одной из этих возможностей, то модернизм – подчиняясь самой логике отрицания – выбирает для своих репрезентаций другую возможность, противоположную той, которую выбрало для себя классическое. И, в итоге, невротическое «заменяется» психотическим…

В предельной интенсивности эмоциональных переживаний Сильвии Плат (в одном из своих лучших стихотворений она сама определяет это состояние как «лихорадку») с самой чувственностью происходит метаморфоза, которая на первый взгляд может показаться странной: чувственность утрачивает глубину, стремится к поверхностности. – В данном случае относительная утрата глубины («внутреннего») – это всего лишь «компенсация» за предельно актуализированное внешнее проявление эмоции, - нечто, что является необходимым, прежде всего для чувственности КАК СТРУКТУРЫ. – Внутренний мир Сильвии Плат в её стихах выглядит – рискну здесь прибегнуть к метафоре – «вывернутым наизнанку»: всё то, что – изначально и обычно – находится в глубине, в сокрытости, в невидимости, - то, по отношению к чему весь классический поэтический дискурс может быть опознан всего лишь как техническая операция «извлечения», «поднятия из глубин», теперь перемещается «наружу», «на поверхность»; причём – не просто «перемещается», а «выплёскивается», «выбрасывается», и, как следствие, неизбежно резко воздействует на того, кто в данный момент оказался рядом, т.е. на читателя. – Здесь возникает ситуация взрыва: в сам момент взрыва его эпицентр (глубина) стремительно  перемещается на границы, и далее центр – это всего лишь пустота, вся энергия взрыва – в его самых дальних от эпицентра точках. – И эта экстатичность Плат, её сверхэмоциональность, - это следствие и демонстрация события «взрыва сознания»; а «поток» как эстетическая форма – опосредованное признание того, что в процессе взрыва сознание как ЦЕЛОСТНОСТЬ существовать перестаёт, от этой целостности остаются только осколки.  – «Лихорадка при 103» - «образцовое» проявление такой взрывной природы поэтики Плат: отдельные образы – это и есть фрагменты сознания-чувственности, «стянутые» в сферу потока – в стихию поэтической речи.

* * *

Предельная интенсивность проявления чувственности – интенсивность, обладающая самоценностью, - преодолевает, «снимает» все нюансы, оттенки, границы внутри себя самой; в итоге эта чувственность утрачивает и всякого рода конкретность значений, выходит из-под власти определений. «Страдание», «боль», «тоска» или – всё тот же «эротизм» - всех этих характеристик слишком мало для того, что бы определить такую чувственность в целом; всё это, даже вместе взятое, оказывается меньше того эмоционального потока, что являет себя в поэтике Плат. – Плат воссоздаёт «чувственность вообще», «чувственность как таковую», - и любая попытка этот феномен конкретизировать способна лишь привести к деформации, искажению данного феномена. – Во многом эта ситуация аналогична ситуации Фридриха Ницше: феномен Жизни в ницшевской философии – это нечто, изначально превосходящее все определения. И то, что Ницше пишет о ТАКОЙ Жизни может быть – с рядом оговорок – распространено и на феномен чувственности в стихах Плат. – «Чувственность вообще» принципиально свободна от всего конкретного; всё конкретное – это лишь бутафория, нечто СЛУЧАЙНО ИСПОЛЬЗОВАННОЕ в процессе репрезентации.

* * *

Но, несмотря на собственную тотальность, всеохватность «всего и вся» чувственный поток в поэтике Сильвии Плат имеет – парадоксальным образом – чёткий вектор. – Всё конкретное, в чём этот поток себя проявляет, оказывается либо «меткой» (знаком) страдания, либо свидетельством осуществляющегося (само)разрушения. – если Ницше ценит в потоке жизни в первую очередь момент творения, по отношению к которому любое разрушение оказывается «вынужденной мерой» - способом избавления от уже-ненужного, то взгляд Плат, наоборот, фиксируется именно на разрушении. Всё конкретное, всё образное в её поэтике стремится подпасть под власть деструкции. – Любое проявление чувственности рискует стать деструктивным проявлением. – Восприятие творит мир, - ведь мир и есть то, что мы воспринимаем; у Плат мир – это мир в состоянии разрушения. – Такая деструктивность мира (реальности) – ещё один знак господства Танатоса. - «Деструктивная эстетика» неизбежно оказывается «эстетикой танативной».

* * *

В наиболее ярких, на мой взгляд, произведениях Сильвии Плат эмоциональная напряжённость её речи стремится к предельным уровням интенсификации; это «зашкаливающее» напряжение, «взрывая» целостный образ реальности, превращая его в осколки, стремится к «силовому» снятию тех изначальных экзистенциальных и психологических противоречий, которые инспирируют саму речь поэта. Но интенсификация психологического состояния противоречия автоматически не снимаются; наоборот, интенсификация состояния в целом усиливает актуальность и его отдельных состояний. И, в итоге, те же самые противоречия обретают – по мере роста общей эмоциональности сознания – всё более высокую степень значимости. – Круг не разрывается; движение по кругу не отменяется, а лишь заново воспроизводится…

* * *

Внутренний мир Сильвии Плат наполнен страданием, - страданием, проявляющим себя в предельно яркой – катастрофической форме («Лихорадка при 103»); страданием усталым, - после эмоционального взрыва в сознании утверждается атмосфера некоего безразличия, склонного к внешне нейтральным, отстранённым смысловым констатациям («Тюльпаны»); страданием, чьи разнообразные формы располагаются «где-то посередине» между полюсами эмоционального взрыва и эмоционального опустошения… И в этом же трагическом пространстве присутствует и «тема любви». Но её роль в поэтическом пространстве Плат кажется значительно меньшей, чем роль негативных факторов. – Любовь для Плат – это не столько «событие здесь и сейчас», сколько – некий горизонт, почти трансцендентальный, смутно, нечётко приоткрывающий себя в моменты, когда основы реальности рушатся, и сквозь привычные образы мира начинает – на какие-то мгновения – просматриваться Иное. В «Вестниках» Любовь как проявление Иного являет себя в связи с очень яркими образами – образами Зеркал и Моря, поверхность которого тоже может быть интерпретирована как некая «зеркальность»; когда все эти зеркала разбиваются – Любовь и являет себя сознанию. – Образ зеркала найден Плат спонтанно, - подавляющее большинство её наиболее удачных произведений написаны в «режиме спонтанности», - и, может быть именно в силу этого, образ зеркала оказывается предельно точной символической характеристикой общего состояния Плат. – В европейской традиции Зеркало всегда было связано с субъективным миром человека; смотреть в зеркало – на символическом, метафорическом уровне восприятия – означает возвращаться к самому себе. – Зеркала, выстроенные в виде Стен Мира, всегда будут отталкивать субъекта от Внешнего мира, отбрасывать его – в мир Внутренний. А внутренний мир Сильвии Плат – это реальность почти непрерывного переживания страдания… Симптоматично, что именно тогда, когда зеркала оказываются разбиты, т.е. когда нарциссические барьеры оказываются сняты, Любовь как образ Иного и делает себя зримой.  

Используя термин «Иное», необходимо, на мой взгляд, прояснять вопрос: Иное по отношению к чему? В данном случае – по отношению к внутреннему миру субъекта как некой автономно существующей реальности. – Любовь как проявление Иного разрушает, дискредитирует саму возможность такой автономии. – Внутренняя реальность Сильвии Плат, предоставленная самой себе (существующая автономно), - это боль и страх; Иное в этом случае оказывается выходом за пределы такой реальности, - реальным, действительным отрицанием (преодолением) состояния, в котором страдание господствует. Но именно такой выход оказывается для Плат затруднительным. «Прыжок в Иное» стал для нее невозможным. Предполагаю, что именно это обстоятельство и сделало возможным прыжок в другом направлении – прыжок в Смерть.

* * *

Ситуация активности Танатоса  актуализирует главную экзистенциальную проблему новоевропейского субъекта – проблему способности любить. – Новоевропейская литература внедрила в общественное сознание  представление, мифологическое по своей сути, о том, что любовь – это спонтанно действующая сила, - внезапно вспыхивающая в сознании человека, а далее – безошибочно ведущая его по пути «творчества жизни»: по пути формирования межличностных отношений с другим (любимым) человеком, по пути придания этим отношениям характера длительных и устойчивых.  – Думаю, этот миф дорого обошёлся новоевропейскому обществу: множество судеб человеческих могло бы сложиться по другому – не столь болезненно и катастрофично, - если бы общество меньше уповало на силу спонтанности и имманентную мудрость любовного чувства. – На мой взгляд, одной из безусловных заслуг классического психоанализа является внедрение в сферу культурных представлений двух взаимосвязанных идей: 1) структура сознания – безусловно исторична; всё, чем сознание является, было сформировано в процессе жизни этого сознания; 2) главные элементы структур сознания формируются в период детства, т.е. ответственными за их формирование является семья. – Способность любить – в этом контексте – это умение, которому ребёнок учится, общаясь со своими родителями и наблюдая их повседневные отношения. – Искусство любого обучения, так или иначе, сводится к подражанию (Аристотель), - ребёнок, подражая поведению своих родителей, в итоге неосознанно овладевает и умением, которое высокая культура обозначает как «способность любить». И если основы этого умения в детстве не сформированы, то возможность овладения этим «искусством» на более поздних этапах жизни оказывается проблематичным.

Для Сильвии Плат именно «умение любить» оказывается, на мой взгляд, главной экзистенциальной проблемой, с которой соотносятся, по сути, все события её внутренней жизни. – Не думаю, что в рамках гипотетической ситуации «суда над папочкой» Сильвии Плат виртуальный суд присяжных признал бы обоснованным 95% упрёков, которые Плат адресует собственному отцу. – Большинство этих упрёков, как я уже отметил ранее, относятся к сфере Воображаемого. Но по одному вопросу, который, кстати, самой Плат не рефлектируется и, соответственно, не выносится на всеобщее обозрение, - по вопросу о том, что сделала семья для того, чтобы умение любить было освоено их ребёнком, суд присяжных с полным правом, на мой взгляд, мог бы сказать: «виновен». – Именно любви Сильвии Плат и не хватило в её предельно трагической, противоречивой и короткой жизни. И это обстоятельство предопределило всё остальное; оно создало поэта и убило человека.

Сильвия Плат в переводах Василия Бетаки. http://bolvan.ph.utexas.edu/~vadim/betaki/Silvia_Plath-stihi.html