Литературная критика

Ольга Александровна Славникова – современный русский писатель. Родилась в 1957 году в Свердловске, в этом же городе она живёт и в настоящее время.

            Роман «Стрекоза, увеличенная до размеров собаки» был написан в 1998 году. Роман попал в шорт-лист «Русского Букера».

            Так уж повелось в русской литературе, что наши писатели редко уделяли специальное внимание проблеме стиля. – Для русской литературы вопрос «о чём писать?» всегда был важнее вопроса «как писать?». – Владимир Набоков для русской литературы – это именно исключение, а не правило, и последующий уход этого писателя в литературу англоязычную в этой связи выглядит весьма символичным. - Наверное, любой крупный писатель обречён на некое одиночество, но русский писатель-стилист обречён на подобное одиночество в какой-то многократной степени…

            Ольга Славникова – это именно писатель-стилист; при этом стиль у неё свой, крайне индивидуальный. – С одной стороны, Славникова не похожа ни на кого, с другой – в её стиле скрыто присутствует, наверное, большинство всех крупных стилистов ХХ века. – В одной капле воды порой отражается целый мир. – Эта восточная сентенция вполне применима к художественной манере О. Славниковой. – В процессе чтения всплывают – всегда неожиданно – ассоциации с самыми разными писателями; вполне возможно, что напомнят о себе на страницах этого романа и тот же Набоков, и Пруст, и даже Джойс – хотя к языковым экспериментам последнего роман Славниковой отношения не имеет. – Но напоминание в данном случае не указывает на компиляцию; просто, любой большой писатель ведёт непрерывный диалог со всей историей литературы,  а Ольга Славникова – именно большой писатель.

            Стиль Славниковой – предельно плотен, тягуч, стремиться к созданию «эффекта тотальности» и добивается его: это – то видение мира, которое ни в коей мере не является «взглядом со стороны»; скорее, символическим аналогом ТАКОГО письма является время – иррациональная длительность, заполняющая собою и вбирающая в себя всё, - всё то, что существует и может существовать. - Славникова создаёт некую реальность, которая, втянув в себя, не даёт никаких шансов на освобождение. – Отсюда не выпрыгнуть. – Стихия языка / мира здесь настолько прочна, широка и уверенна в себе, что выйти за её пределы, дистанцироваться от неё оказывается крайне непростой задачей. – Если чтение романа затягивается на несколько дней, то с определённого момента можно поймать себя на мысли, что начинаешь воспринимать мир сквозь призму тех образов, что присутствуют в романе. – Подобная связь с текстом с полным правом может быть опознана как «несвобода».

 

            Онтологическая устойчивость реальности, являющей себя на страницах романа, является проблемой, как кажется, и для самой писательницы. – Метафизика этой реальности настолько фундаментальна, что сама мысль о том, что данная реальность может закончиться, прерваться, прийти к некоему ЛОГИЧЕСКОМУ завершению, выглядит противоестественной. Реальность этого романа обречена на то, чтобы длиться, и длиться без каких-либо сюжетных прыжков и метаморфоз. – Любое событие здесь свершается лишь где-то на поверхности бытия, а в глубинах мира существуют неизменность и монотонность. – При этом такой характер реальности ни в коей мере не делает книгу, в которой она присутствует,  скучной. – Чтение этой книги захватывает, но, при этом, не стоит рассчитывать в процессе этого чтения на то, что реальность однажды разомкнётся, и автор подарит надежду на существование некоего иного мира…

            Впрочем, предполагаю, что от автора здесь зависит далеко не всё. – Литературный язык Ольги Славниковой подобен демону, который, однажды будучи выпущенным из заточения, стремительно подчиняет себе своего хозяина. – Вопрос кто кем владеет – писатель языком или язык писателем – применительно к этому роману – вопрос открытый.

            Но в связи с этим внутри романа возникает серьёзное структурное противоречие: язык романа требует непрерывности, - становления, реализующего себя под знаком бесконечности, этому языку в принципе несвойственно такое понятие, как «финал», но любое произведение имеет свои границы, и ЭТОТ роман тоже было необходимо как-то завершить. – Ольга Славникова, на мой взгляд, находит решение этой проблемы в осуществлении насилия над природой данного текста. – Финал романа – предельно динамичен, анекдотичен по своему сюжету и, вследствие этого, не вполне убедителен. – Но ценность этого романа с финалом повествования, по большому счёту, никак не связана. – « Стрекоза, увеличенная до размеров собаки» - это всё то, что – до финала, а последние страницы этого текста – лишь попытка выйти из комнаты, в которой нет выхода. – Возможно, кто-то, кто окажется в подобной ситуации, попытается найти несколько иное и, наверное, лучшее решение, но я не рекомендую никому оказываться в подобной ситуации. – Если читатель оказывается предельно поглощённым ТАКОЙ стихией речи, то что же можно сказать о состоянии писателя, связанного с данной реальностью намного прочнее и …болезненнее.

 

            Несмотря на безупречные стилистические формы, роман Ольги Славниковой – роман очень тёмный и, рискну сказать, безысходный. – Красота стиля в данном случае ориентирована на создание предельно трагичной жизненной ситуации. Точнее – ситуаций, т.к. у каждой из двух героинь романа жизненная ситуация – своя, особая.

            «Стрекоза, увеличенная до…» – это две жизненные истории. Истории двух женщин – матери и дочери – которые так и не превратились в одну. И хотя героини романа постоянно сталкиваются, «контактируют» друг с другом, их жизни напоминают две реальности, существующие на фоне друг друга, и даже тогда, когда взаимодействие этих реальностей очевидно, они всё равно остаются непроницаемыми друг для друга. Отчасти аналоги подобного положения дел можно найти в «Закате Европы» Шпенглера: разные культуры могут часто общаться друг с другом, но какое-либо понимание между ними – невозможно в принципе.

            При оценке отношений, существующих между матерью и дочерью, достаточно быстро приходит на ум штампованное слово «отчуждение», но именно здесь такое понимание сути отношений оказывается неуместным. – Для того, что бы отчуждение произошло, должна быть некая, предшествующая отчуждению близость, но никакой близости между этими людьми никогда не было.

            Некоторые обстоятельства биографического характера подталкивают понимание происходящего к использованию фрейдистских схем: мать растила дочь без отца, и отсутствие отца здесь не какая-то случайность; страх перед мужчиной в сознании старшей героини романа присутствовал apriori. – Но психоанализ в данном случае – во многом именно благодаря очевидности обстоятельств – скорее ловушка для понимания, нежели ключ. – Так же, как и романтически-моралистические сентенции на тему «отсутствия любви». – Жизненная реальность, присутствующая в романе, по большому счёту стремиться не к тому, чтобы быть объяснённой, а к тому, чтобы ПРОСТО ДЛИТЬСЯ, приплюсовывая одно рядовое событие повседневной жизни героинь к массе других, таких же рядовых событий. – Любая реальность в своей непосредственной данности настолько очевидна, что любые рациональные объяснения её – это нечто внешнее по отношению к ней, - что-то такое, что скорее затемняет её, нежели проясняет. – Такова, в сущности, реальность непосредственного человеческого существования, такова же – и реальность, воссозданная в романе.

            Наверное, в попытке понимания истоков происходящих в романе событий единственное, что хоть как-то может что-то если не прояснить, то хотя бы обозначить, - это хайдеггеровское Dasein, что в вольном переводе может быть истолковано как «так получилось»…

 

            Высказывание «жизнь героинь романа наполнена страданием» в данном случае бессодержательно, оно ни о чём не говорит. – Любое подлинное существование со страданием знакомо. И особенностью любого существования являются не страдания как таковые, а, скорее, тот  особенный облик, которые эти страдания принимают. – Любая эмоция имеет свою, индивидуальную ритмику, глубину, интенсивность. – Всё это присутствует и в жизни и главных героинь повествования. – И при том, что их переживания весьма непохожи на те, о которых можно услышать в рамках повседневной речи, они, тем не менее, в некотором роде оказываются «серийными»: душевные жизни матери и дочери в романе сходны, прежде всего, по внешним, формальным параметрам; и это внеличностное сходство приятия / неприятия жизни – по сути, единственное указание на наличие родственной связи между ними. Впрочем, наличие подобного сходства не делает необходимым установление глубинных личностных связей; два похожих друг на друга сознания, живущие рядом друг с другом по воле внешних, сущностно случайных обстоятельств, оказываются, тем не менее, глубинно автономными друг от друга в том смысле, в каком могут быть независимы друг от друга две машины, ездящие по одному и тому же ландшафту.

            Понимание между этими людьми оказывается невозможным в принципе, и в связи с этим крайне трагичным и болезненным выглядят стремления маленькой девочки обрести глубинную связь с матерью; в мире, где не может быть тепла, ожидание его наступления – изначально абсурдно, обречено на неудачу. – Но то, что очевидно автору и читателю, совсем не очевидно героине повествования, или, что может быть более точным, - не вполне очевидно… Подобные наивные устремления маленького существа способны вызвать жалость. Хотя, по моему убеждению, меньше всего в качестве читательской реакции на свою книгу Ольга Славникова ожидает увидеть какие-либо СЕНТИМЕНТАЛЬНЫЕ чувства. – Сентиментализм и Славникова, как складывается впечатление, никогда не были знакомы друг с другом.

            Если необходимо конкретизировать реальность, в которой соприсутствуют героини, то, на мой взгляд, то об этой реальности можно сказать следующее: это реальность холода и дождя. – Холод – в первоосновах этого мира, а дождь – его устойчивое формальное проявление. При этом я отнюдь не уверен, что дождь в том мире идёт постоянно, - скорее наоборот. Но дождливая погода – это те моменты в жизни этого мира, в какие сам мир обретает наибольшую степень естественности; холодный дождь – это то, что с эстетической точки зрения характеризует его наиболее полно.

            Мне не доводилось бывать в Екатеринбурге, но после прочтения этого романа Ольги Славниковой, у меня – помимо собственной воли – сформировалось устойчивое ощущение, что солнце в этом городе появляется лишь эпизодами, крайне редкими и короткими.

 

            Наверное, у многих читателей романа возникает в процессе чтения устойчивое ощущение радикального отличия их собственного мира от мира, в котором живут Екатерина Ивановна и её мать Софья Андреевна. И вслед за этим ощущением возникает ощущение радости, - радости от того, что такие отличия есть. Но радость в данном случае не является основанием для гордости. – На глубинном уровне, на уровне данности существования сама личность весьма ограничена в собственном выборе. – Мы не выбираем ни места, ни времени собственного рождения, не выбираем и собственных родителей; а значит, мы не можем влиять на те глубинные силы, которые определяют наши, индивидуальные миры. – То, что большинство человеческих жизней (надеюсь) протекают не так, как прошли жизни этих двух женщин, не является какой-либо индивидуальной заслугой. – В данном случае приходится опять возвращаться к хайдеггеровскому «так получилось». Так получилось, что большинству людей ПОВЕЗЛО, что их жизнь отличается от той, что описана в романе. – Впрочем, не буду преувеличивать степень везения; любое существование имеет свои, понятные только ему самому тёмные стороны. Наверное, ни одно индивидуальное существование не является безупречным. – Но, возвращаясь к героиням романа, невольно приходишь к постановке вопроса, который для русской литературы является не менее распространённым, чем знаменитое «что делать?»; это вопрос – «почему?». – Почему эти жизни изначально были поставлены под знак крайнего экзистенциального неблагополучия? Почему именно этим двум существованиям были закрыты все те позитивные возможности, которые для большинства других существований являются очевидными и как бы само собой разумеющимися? Почему эти жизни ИЗНАЧАЛЬНО были приговорены (запрограммированы) на блуждание «во мраке и холоде» в состоянии абсолютной безнадёжности? – Вопрос «почему?» в данном случае имеет много шансов невольно трансформироваться в вопрос «за что?», актуализировав, тем самым, родовые религиозные архетипы сознания.

            Но осуществлённость заброшенности в мир (Хайдеггер) не предполагает наличия обратной связи. – Бросок в мир никому ничего не объясняет и ни перед кем из заброшенных не оправдывается. – Это и есть Daseinво всей предельной точности своего исполнения. – «Так получилось», что есть жизни приговорённые к несчастью. – И уясняя себе особенности таких жизней, на мой взгляд, не стоит искать подсказок в ссылках на идею Бога. – В человеческом пространстве огромное число самых разных микровселенных, и отнюдь не в каждой из них эта идея обнаруживает собственное присутствие. – «Так получилось» означает тавтологичное и иррациональное «мир таков, каков он есть», и в своих основаниях этот мир не подлежит каким-либо рациональным изменениям; и те реальности, что живут под знаком холода, так же не подлежат подобным изменениям.- Для человеческого ratioэтот факт оборачивается фатальным тупиком и бессилием; но бессилие разума в данном случае никак не мешает этим реальностям существовать. – Существовать в соответствии с тем вектором становления, который был свойственен им изначально.

 

             «Стрекоза, увеличенная до размеров собаки» - роман яркий, и по моему, крайне субъективному впечатлению, он с полным правом может претендовать на статус «шедевра». Столь мощные по силе своего воздействия книги в истории современной литературы рождаются не часто. Этот роман притягивает к себе, погружает в себя, и, что самое главное, он серьёзно меняет сознание читающего. – Но, как мне кажется, «Стрекоза, увеличенная до размеров собаки» - это не то произведение, которое человек будет читать многократно; я вообще не уверен в том, что большинству читателей этого романа захочется в дальнейшем его перечитывать. Но данное обстоятельство отнюдь не является, как я уже отметил выше, знаком эстетической слабости текса; наоборот, в данном случае – это показатель его силы. - Реальность, не знающая света, изначально травматична. И этот травматический эффект безусловно сопутствует чтению книги.