Онтологические прогулки

            Чуть больше двух столетий миновало, как «кёнигсбергский упрямец» в пух и прах разнес все «доказательства бытия божьего», а пустоголовые вертопрахи по сю пору силятся с их помощью обосновать естественную и моральную целесообразность мироздания. Хотя достаточно лишь обратиться к очевидному, чтобы отвергнуть недостойную идею выведения Бога с помощью природы и того, что в ней обнаруживается — обратиться к тому, что природе внешне и не есть природа. Пока же условлюсь, что искомое мною нечто есть x... «Один из величайших мыслителей, живших когда-либо, мышление которого отличалось, кроме того, беспримерной символической пластичностью, недостижимой даже для Платона, так что его мировоззрение кажется родственным религии» (Х.С. Чемберлен), — Шопенгауэр в своем восхитительном эссе «О смерти и ее отношении к неразрушимости нашего естества» с трогательной, почти что младенческой непосредственностью задается вопросом: «Бесконечное время протекло, прежде чем я родился, — чем же был я всё это время?» И сам же на него отвечает: «я всегда был я: именно все те, кто в течение этого времени называл себя я, это были я».

          Когда Бог огненным глаголом, раздающимся из «неопалимой купины», открывает Моисею о Себе, Он говорит: Иегова. Что бы это значило? Церковь переводит оное как «Сущий», но уместнее был бы следующий перевод: Я есть Тот, Кто Я есть. За пределами того, что, по слову «Платона божественного», существует и не существует одновременно, ибо оно есть не более чем Майя, покрывало иллюзии или пещера теней, кроется нечто безусловно и неопровержимо достоверное в своей самоочевидности: Я. «Все бренное есть только подобие», — непререкаемо убеждает нас в этом свидетельство великого Гёте, и тут же, воспарив на крыльях самосознания, отрешившегося от временных треволнений, узнаем о себе, что все то, что в повседневности безоговорочно принимается нами за «я», а именно тело наше, наша психика и даже ум наш, есть не более чем принадлежность назойливого миража, имя которому — не-Я. То, что глубокомысленные индусы именуют Майей, «Платон божественный» — миром теней, а «изумительный Кант» — явлением. Все это только природа, которая сама по себе — ничто. Между тем как искомое мною нечто и есть всё.

          Стоит же нам развеять провисающее над взором не снимаемой пеленой наваждение беспробудного сна, как правда отселе не может ускользнуть от нас. Отныне уже не сокрытие ее шорами вселенского обмана представляется нам, но сама она, правда, во всей ее яви, открывается, подобно освежающему оазису посреди обезвоженной пустынности. Вот он, ключ, отверзающий врата, уводящие в безбрежную даль запредельного — самосознание. Не заоблачный мир, исполненный умозрительных грез и несбыточных чаяний, что воспаряет в небе под звездами, но глубина бытия, обнаруженная во всей своей прельстительной обнаженности, вверяется ему, самосознанию. Я бы назвал его, самосознание, вслед за Кантом, «синтетическим единством трансцендентальной апперцепции», но все-таки воздержусь, ибо если для глубокомыслия Канта таковое «синтетическое единство» есть познающее, то для меня — познаваемое. Прав был Э. фон Гартман, когда полагал, что в духе нет противоположения Wille (воли) и Vorstellung (представления), но это отнюдь не единство, а совпадение противоположностей. В акте самосознания я обнаруживаю себя не только существом познающим, но и существом хотящим. Однако и сознание, и хотение суть не по отдельности взятые ключи, что дозволяют мне преступить порог запредельного, а только предикаты, подлежащие мне, как субъекту.

          Ключ найден, дверь, уводящая меня из запертой комнаты моего несчастного сознания в другую комнату, несравненно более таинственную, отворена, а навязчивая пелена иллюзии, столь долго обрекавшая мой ум на созерцание проносящихся мимо моего взора пещерных  теней, безжалостно содрана, и я обнаруживаю следующее: «Моя плоть может страдать от похотей или мук, но я — не моя плоть, я — дух, только дух». Равно как сознанию моему подлежит мое чувство и то, что обнаруживается в нем, как мне внешнее и подлежащее, а самосознанию моему подлежит и сознание мое, и мое хотение, точно так же природа, уже в сознании мною опознанная как не-Я, подлежит духу, подобно тому, как объект подлежит субъекту. Дух же, по контрасту с природой, обнаруживаются мною как Я. Чтобы не показаться голословным, не премину обратиться к свидетельству апостола Иоанна Богослова, могущего подтвердить, что Бог и дух — одно и то же: «Бог есть дух, и поклоняющиеся Ему должны поклоняться в духе и истине». Что же это значит? не то ли, что я есть бог? Это было бы чересчур самонадеянно, ибо «я — не моя плоть». Значит это только одно: Бог есть Я.