Онтологические прогулки

Часть первая

Нанявшийся в батраки целый день помогает некоей семье, ну, скажем, в заготовке дров на зиму. Вот он орудует топором, вот пилит, вот таскает и складывает поленья. И все это происходит, чтобы затем произошло другое. Выдача вознаграждения по окончании рабочего дня.

Он батрачит, чтобы вскоре получить плату. Он формирует поленницу и ждет вечера – ему мало настоящего момента, да и не в нем он вовсе, а если и в нем – то частично. Да, сейчас он помогает другим людям подготовиться к холодам, но то, зачем он это делает, находится впереди; того, зачем он это делает, надо подождать (потом, кстати, когда батрак получит деньги, надо будет подождать, чтобы выяснилось, зачем он их зарабатывал). Здесь делается одно, а предполагается другое. Здесь происходит не то, что видишь, вернее, здесь видишь одно, а происходит другое. Содействие семейству в подготовке к зиме – это только первый, поверхностный пласт реальности, на котором лучше не фокусироваться, ведь, по сути, происходит другое – наполнение опустевшего кошелька (что, впрочем, еще не самая суть, ибо нужны не столько деньги, сколько, допустим, алкоголь, и не столько алкоголь, сколько...). Помощь в заготовке дров – это еще не все, это только часть, причем даже не часть целого, а, скорее, часть другой части, которая, в свою очередь, тоже часть части и так далее.

По окончании работ батрак воткнет топор в колоду и вздохнет с облегчением (разумеется, это будет лишь временная передышка: в мире относительного финал невозможен, относительные цели в итоге обрываются в пустоту). Ведь к труду его принудила нужда, это не был свободный выбор. Он с радостью оставил бы поприще дровосека, будь у него достаточно средств. И наемник, разумеется, не преминет преувеличить свою усталость к исходу дня, а во время работы станет особенно тяжело дышать именно в те моменты, когда будет на виду у заказчиков. Да, он работает на результат, но ограничиться этой констатацией – значит ограничиться полуправдой. Ведь ему мало, что поленницы собраны и люди переживут зиму. Честно говоря, ему это практически все равно. Иными словами, он работает на результат результата – на опосредованный, второй смысл произведенных действий.

Совсем иначе дело обстоит в случае, когда кто-то внимает чему-то всецело его же ради. Скажем, смотрит на облака только затем, чтобы их видеть (а не чтобы определиться с вероятностью осадков). Или, к примеру, когда один решает порадовать другого ровно для того, чтобы тот порадовался. Сделать кому-то приятное единственно затем, чтобы ему было приятно.

В этом месте придется ненадолго остановиться, дабы сделать оговорку. За потаканием стремлению к комфорту, к обладанию благами и т.п. всегда обнаружится тот или иной расчет. Бескорыстное потворство чьей-то зацикленности на самом себе вряд ли возможно, поскольку мелкие, эгоистические желания ближнего попросту не способны вдохновить нас на благородный поступок самоотдачи. В общем, бывает ли чистое, беспримесное желание кого-то порадовать – это еще вопрос. Но в данном случае, наверное, не будет страшным временно сделать вид, будто он решен положительно.

Итак, один порадовал другого исключительно с той целью, чтобы тот порадовался. Обязательный акцент на слове «исключительно», синонимами которого будут «только», «ровно». Порадовал, чтобы порадовать. Другого ради него же – ради этого другого. Соответственно, вызывая в нем радость, он не ждет вечера или завтрашнего дня. Будущее не подразумевается, не имеется в виду, не держится в уме. Ведь оно не просто ничего не добавит – добавка и не требуется. Происходящее не предполагает следующего этапа или раунда.

Радующий другого без какой-либо задней цели вовлечен в свое дело целиком. Здесь и его руки, и его голова. Он не предполагает зрителей и не ждет оценок. А еще он делает то, что хочет делать. Его это увлекает. И его поступок не связан с нуждой и необходимостью, представляя собой акт свободы. То, что он делает (радует такого-то), полностью совпадает с тем, зачем он это делает (чтобы такой-то порадовался). И условный наблюдатель сцены, как кто-то кого-то радует, в случае, если радуют единственно, чтобы порадовать, наблюдает окончательную реальность. Здесь нет второго и третьего дна, первый и последний слои происходящего совпадают, переставая быть собственно слоями. Если один дает что-то другому исключительно затем, чтобы тот это получил, то, когда происходит получение, происходит уже не что-то: происходит все.

Совпадение процесса и результата, средства и цели, действия и его смысла, начала и конца называется завершенностью. Соединение разного в одно называется гармонией. Сосредоточение всего в одном месте или времени называется полнотой (и такое сосредоточение, разумеется, отменяет места и времена). Когда случается внимание без расчета, когда делают красиво, чтобы была красота, когда исполняют мелодию, чтобы просто дать ей прозвучать, полнота оказывается значительно ближе, чем это следует из книг философов.

Впрочем, определенная связь бескорыстия с бытием, не знающим изъяна и предела, признается и отслеживается. Правда, чересчур дальняя. К примеру, есть мнение, что людей, совершавших в течение жизни благородные, не рассчитанные на награду поступки, после смерти ждет так называемая вечная жизнь или, в другой вариации, приобщение к исполненному полноты Божественному бытию. Однако дело, видимо, все же обстоит несколько иначе, поскольку уже само обращение к чему-то ради него самого и есть завершенность. Имело место благородство? Имело место цельное в себе бытие, сбывание. Случилось бескорыстие – случился выход из времени. И придумывать вторую, дополнительную вечность уже незачем.

Кстати, а к чему обращаются ради него самого? К тому, что имеет имманентное значение. К некоей самоценности. Тот, кого мы решили порадовать единственно затем, чтобы он порадовался, выступает для нас целым миром, самостоятельным бытием. Так что, похоже, когда  случаются «внимание чему-то ради него самого», «бескорыстное содействие» или еще что-то похожее, то имеет место исключительно одна эта самоценность, ибо все, что может случиться по ее поводу или с ней в связи, – это она же сама. Да и в том, чтобы принести самостоятельному бытию какую-то пользу, особого смысла не просматривается. С тем, что побуждает нас к самозабвению, по определению должно быть все хорошо. Поэтому бескорыстие скорее лишь выглядит содействием и помощью, а по сути это просто признание самоценности и самодостаточности того,  по отношению к чему оно проявлено.

Часть вторая

Казалось бы, зарисовка готова. И вроде бы неплохая! Но автор почему-то не выглядит счастливым или хотя бы просто отдыхающим после праведного труда. Его не отпускает странное, гнетущее ощущение... Да, точно! – он чувствует некую фальшь, сопровождающую его построения. Размышления о бескорыстии и ему подобном. И связано это ощущение фальши, по всей видимости... нет, даже не с тем, что размышляющий на подобные темы скатывается на уровень банальных назиданий, а с тем, что сквозь разговор о бескорыстии, любой, просвечивает... да, поймал! – самое натуральное корыстолюбие. Исследование бескорыстия может быть только корыстным.

В предпринятом выше сравнении содействия за деньги с участием, проявленным без расчета на личную выгоду, педалируется явное превосходство второго над первым.  И это может вызвать желание пойти и совершить что-нибудь альтруистическое. Однако совершенное под такого рода воздействием ни в коем случае не будет подлинно бескорыстным поступком. Да и бескорыстие, представленное как нечто заманчивое, является уже не бескорыстием, а подделкой под него.

Произведенным в первой части сопоставлением бескорыстию придана ценность – стороннее, рыночное значение. И возжелавший совершить бескорыстный поступок под влиянием сказанных слов будет действовать из расчета – ради этой внешней ценности. Которая, на самом деле, придумана.

«Сделаю-ка я что-нибудь благородное, доброе, поскольку явление добра есть явление полноты». Следствием подобного вывода может стать поведение, которое иначе как больным назвать трудно. На самом деле, разумеется, нет такого, что когда происходит бескорыстие, то заодно происходит еще то-то и то-то. Ведь если так, то у бескорыстия имеется некий опосредованный смысл, но тогда – коль скоро оно может быть интересно своими побочными проявлениями – это вовсе не бескорыстие.

Нелепо уже само указание на бескорыстие как на полноту, ведь если бескорыстие есть полнота, то оно не может быть чем-то еще, ибо все – здесь. Она не может быть содержанием (бескорыстие), помимо которого есть еще форма (полнота). Иными словами, полнота бескорыстия в том и заключается, что даже она, эта полнота, не является важным, существенным моментом бескорыстия. То же самое, кстати сказать, относится и к полноте. Полнота полноты является слишком пустым обстоятельством, чтобы брать его во внимание. Когда есть полнота, совершенно неважно, что есть и есть ли что.

Не в том ли последняя причина того, почему от рассуждений о важности доброты, любви и т.п. веет пошлостью, что сказать о них что-то реальное невозможно – только небылицы и наговоры?

Если мы заинтересовались чем-то, глядя со стороны, то – не ходи к гадалке – мы привлечены его внешней стороной (тем в нем, что коррелирует с нами). В свою очередь, внешняя сторона бескорыстия не просто неважна – ее попросту нет. Поэтому все без исключения апологеты бескорыстия видят в нем несущественное и несуществующее. Вот и выглядят пошляками.

 Не имеющее относительного значения бескорыстие нельзя наблюдать или проповедовать. Оно невозможно в качестве объекта, о котором размышляют и к которому примериваются. Это не факт, но акт, захватывающий в себя и своего формального выгодоприобретателя, и своего условного зрителя (собственно, потому и условного). Причем акт исключительно спонтанный, самопроизвольный, не имеющий стороннего источника в виде, например, субъекта, начитавшегося высокой литературы.

Ах, какие глубокие слова, не правда ли? Вздор вообще-то, если следовать заявленной логике!