Онтологические прогулки

 

Книга А.Г. Дугина привлекла мое внимание первоначально своим интригующим названием – Радикальный субъект и его дубль. Но начав чтение я, по правде сказать, был разочарован. Все то же самое, что и в других работах, все тот же круг идей, все тот же Александр Гельевич. Но именно чтение этой книги привело меня к настоящему открытию Дугина и к пониманию небезобидности его идей. А усиливающаяся деятельность евразийского движения лишь укрепила это мнение. На первый взгляд, Дугин и его идеи могут представлять только экзотический интерес, а сам Александр Гельевич предстает всего лишь мирным добропорядочным гражданином, имеющим свою особую точку зрения, в чем, конечно же, нет ничего плохого. Но Александр Гельевич (далее А.Г.) является профессором Московского государственного университета, заведующим кафедрой социологии международных отношений МГУ, руководителем Центра консервативных исследований социологического факультета МГУ, лидером Международного евразийского движения и т.д. и т.п. Поэтому упускать из вида эту фигуру, претендующую на интеллектуальную и духовную исключительность, было бы не разумно и беспечно.

 

Безусловно, с культурологической точки зрения автор очень интересен: огромная эрудиция, оригинальность некоторых мыслей, но привлекательнее иное – доступное изложение теорий и мнений других авторов, часто не переведенных на русский язык. Вообще, большое преимущество Дугина – его легкий стиль, читабельность книг. Спектр интересов А.Г. широк, но все же не безграничен, есть определенная направленность. Некогда прозревший истину принц Шакьямуни произнес: «Как воды океана имеют соленый вкус, так и мое учение имеет вкус спасения». Подобное мог бы сказать и Дугин. Только его учение имеет вкус «консервативной революции», вкус контрмодерна. И пока эти идеи являлись достоянием узкого круга посвященных, беды в том не было. Но с выходом их в большой свет, ситуация изменилась.

 

Прежде всего, отметим, что Дугин четко позиционирует себя сторонником традиционного общества, такого, каким оно представлено в работах Р. Генона, Ю. Эволы, Ф. Шуона и других идеологов традиционализма, внося, при этом свои корректировки, что вполне естественно и закономерно. Эти представления широко известны и на них, в данной работе, останавливаться нет смысла. Здесь мы рассмотрим самого Дугина, как теоретика и концептуала.

 

В «Радикальном субъекте и его дубле» Дугин много внимания уделяет описанию постмодерна, излагая взгляды таких западных мыслителей как Ж. Бодрийар, Ж. Делез,   Ф. Фукуяма и др. В принципе его описание постмодерна возражений не вызывает, кроме пожалуй одного момента – все эти футурологические прогнозы основаны на незыблемости настоящего положения дел в западном обществе, т.е. оно должно оставаться и в дальнейшем обществом гиперпотребления. Однако это предположение сейчас не видится столь уж незыблемым, а значит и цена подобных прогнозов резко упала. Ну, да и бог с ними, для нас важнее определить настоящие идеалы и цели Дугина и возглавляемого им т.н. евразийского движения.

 

Итак, давайте, основываясь на тексте книги, определим то, каким Дугину видится идеал – человек архаического традиционного общества[1]: «Человек Традиции – это глубоко веселый человек. По большему счету, веселье не покидает его никогда – ни ночью, ни днем. Он живет в потоке чудесного, и даже смотря на гвоздь, молоток или собственный палец, он преисполнен чувства невероятной нагруженности: бытие хлещет через край всегда, в любых направлениях. Как только человек традиционного общества останавливается, он начинает хохотать и веселиться, даже если ему очень грустно, даже если он раб, строящий пирамиду, потому что, на самом деле, все бытие насыщено таким количеством световых онтологических лучей, которые пробиваются и проскальзывают сквозь все, что для него все чудесно… Человек Традиции не разделяет события мира на возможные и невозможные, и поэтому для него все хорошо и везде хорошо» (С. 63–64)[2]. Не знаю как у вас, уважаемый читатель, а у меня тут же, перед мысленным взором, всплывает эпизод диалога в поезде из шукшинских «Печек-лавочек»:

 

«– Ну и как там  теперь, в деревне-то? По-моему, я вот по-ехал, веселей стало? А? Люди как-то веселей смотрят...

– Что  вы!..  Иной раз  прямо  не знаешь,  куда  деваться от веселья. Просто, знаете, целая улица – как начнет хохотать, ну, спасу нет. Пожарными машинами отливают.

– О, как! Массовое веселье... Чего они?

– А вот – весело! Да я по себе погонюсь: бывает, встанешь утром, еще ничем-ничего, еще даже  не позавтракал, а уж смех  берет. Креписся-креписся, ну, никак. Смешно! Иной раз вот так вот полдня прохохочешь...».

 

Вот так и у Дугина, хохочут, а чего и сами не знают. Думается весело было всем, и социальной верхушке «идиллического» общества древности и средних веков, и социальным низам, т.е. большинству: их надсмотрщики бьют дубиной по спине – и за дело и, так, для профилактики, – приставы за долги забирают всю семью в рабство, их гонят на постройки стен и пирамид, где они мрут десятками тысяч, многих из них вообще определяют «говорящим инвентарем», а они блаженствуют и смеются. Каково! Только представьте себе помещицу Салтычиху, одно появление которой вызывало бы у ее крепостных дичайшие восторги радости и нескончаемого смеха[3]. Или, может быть, по мнению А.Г. жизнь человека в первобытном родовом строе была наполнена исключительно одной лишь светлой экстатической радостью? Не без этого, конечно. Но в целом первобытный человек выживал, и его жизнь состояла из ежедневной, ежечасной тяжелейшей борьбы за место под солнцем. То же можно сказать и о современных архаических племенах. Их мировосприятие далеко не радостное. Скорее мир представляется им обителью злокозненных сил и духов, а не холическим единством «золотого века». Разве этого Дугин не знает? Знает, конечно. И даже, противореча себе, утверждает в другом месте своей книги: «Можно, конечно, вспомнить, что и в древности люди проклинали черное настоящее, говоря: “Посмотрите, как плохо сегодня, как много тьмы, умирают боги, распадаются нравы, вырождаются традиции, начинается хаос, не держатся семьи, кругом беспорядок, а как было хорошо раньше”» (С. 172–173). Таким образом, «век блаженства» бесконечно отодвигается в прошлое, скорее психологическое, чем реальное. Но Дугина совершенно не волнует логическая нестыковка текста, ведь он творит для кого? В первую очередь для русского читателя. А о русском человеке «выдающийся русский философ»[4] пишет так: «обычно русский – это как раз глупый, а умный – это не русский. Умный русский – это парадокс» (С. 365.). И вообще он рекомендует своим сторонникам следующее: «если он (сторонник Дугина – В.Ф.) видит перед собой археомодерниста, у которого очень сильная структура и очень слабая (на грани исчезновения) керигма[5]. В этом случае мы имеем дело с русским евразийским кадром. Если керигмы настолько мало, что и Бог бы с нею, то в таком надо поддерживать и всячески раздувать архаическое начало. Не надо говорить ему ничего умного, ему надо говорить все очень глупое и очень весомое… там, где существуют попытки модернизировать наших людей, отучить их быть глупыми, мы должны противиться этому и говорить: “Нет, стоп, глупость – наше оружие”» (С. 362–363). Ну, а то, что Дугин глупыми считает большинство русских людей следует, в частности, из разъяснения как нужно вести себя при встрече с умным русским человеком: «Встретив такого, мы должны отложить в сторону политико-философское юродство и перейти к “форме общения номер два”. Правда, такого субъекта в чистом виде практически не бывает, кроме как в либеральных кругах… В русской среде таких людей почти нет, разве что среди математиков» (С. 364). Сразу видно «глубокого знатока» своего (?) народа, человека искренне «любящего» русских людей! И, главное, дано определение того, чем евразийцы должны заниматься с основной народной массой – они должны юродствовать и говорить глупое! И еще, есть в книге одно маленькое незаметное, но от этого не менее значимое предложение: «Все осмыслено и течет, куда надо, о чем знают только старые и мудрые люди, а остальные просто в это верят» (С. 64). Вот оно, оказывается, где собака зарыта. Ну, до чертиков кому-то хочется исполнять роль такого вот «старого и мудрого» жреца, пастыря тех, кто «просто в это верят».

 

Теперь рассмотрим дугинский анализ ситуации и предлагаемый им путь дальнейшего, как он считает (а может быть и вовсе не считает, а, так, лишь декларирует для дураков), развития России. Прежде всего, Александр Гельевич заявляет, что Россия не является страной модерна и никогда ей не была, ни в дореволюционный период, ни в советский. И здесь техногенное развитие не играет ровным счетом никакой роли: «В некоторых сектах, у ваххабитов и протестантов (или у наших старообрядцев) есть субъект, но нет технологической атрибутики модернизма. Но и без атрибутов это будет общество модерна» (С. 293)[6]. Таким образом, модернизация по Дугину означает исключительно становление человека субъектом. Если это происходит, то общество модернизировано, если нет, то нет и модернизации. Но тогда, что такое становление субъекта и что такое есть сам субъект? Для ответа на этот вопрос А.Г., синтезируя теории нескольких авторов, вводит заимствованные понятия структуры и керигмы. Если объяснять все очень кратко, то структура – это область бессознательного человека и социума, а керигма, соответственно, представляет собою область осознанного. Или сказать иначе структура – это миф, керигма – логос. Это грубые определения, но они достаточны для понимания сути дела. Так вот, доминирование керигмы над структурой, ее максимально возможное и постоянно расширяющееся господство и есть суть субъекта, осознающего себя и свои, до того, скрытые глубины психики. А это означает победу логоса над мифом, разума над иррациональным, модерна над премодерном, частного (а субъект это всегда частное) над общим, холическим. При этом нужно понимать то, что модерн, как утверждает Дугин, не содержит в себе ничего своего положительного, являясь только лишь отрицанием традиции и не более того. Т.е. модерн = антитезис премодерна. И, если последний представлял собой нечто веселое и радостное, то модерн, наоборот, явление скучное и грустное по определению. Вот яркая иллюстрация последнего: «Обратите внимание, каковы чувства большинства эпических путешественников модерна, описываемые, например, Киплингом. Возьмем его путешествие в Индию. Носитель белой культуры ходит по бесконечной помойке, где сидят миллионы грязных загаженных придурков и возятся в своем дерьме (каков стиль профессора социологии! – В.Ф.). И он идет, смотрит и думает: “какая же все тщета”… По священной реке Ганг плывут экскременты и обгоревшие трупы. Вокруг проткнутые иголками, голодные голые мужики с бородами, бесконечные вонючие заросли, гноящиеся, сочащиеся малярийной влагой отвратительно зеленые джунгли, инсекты и  болота. Об одной малярии сколько страниц…» (С. 94). Естественно А.Г. осуждает Киплинга за то, что он не видит во всем этом глубинной красоты и не трепещет в священном восторге. Интересно и рассуждение Дугина о непривлекательности модерна для современного человека: «Понятно, что уже мало кто станет ходить на лекции по устройству паровой машины, заниматься физикой, математикой, это уже не интересно. Модерн утратил свое обаяние, он разрушил все, что мог, всю традиционную цивилизацию. Но и сам он исчерпал свой потенциал, он не интересен, и люди, когда им говорят что-то о модерне, зевают… модерн полностью утратил свой шарм, он больше не привлекает… Сегодня нас может привлечь только нечто экстраординарное, нечто постмодернистское…» (С. 76). Да, воистину фундаментальная критика модерна – он скучен для Дугина. Как видим А.Г. осуждает модерн в целом, т.е. как прогресс, а не только вестернизацию, стремящуюся поставить весь мир под господство западного капитала. А вот цитата, на мой взгляд, выражающая близость позиций Дугина с бахтиновской тоской по вечному карнавалу: «Первыми “модернистами” были богословы, выступавшие за чистоту вероучения против “народных предрассудков”. Это первая заря модерна. Как только у нас стали наши дорогие боголюбцы разгонять скоморохов… они приблизили модернизацию в России – раскол и Петра… Генон писал, что как только в Западной Европе отменили шутовские процессии, “сатурналии”,  “дни дураков”, когда на ослах псевдо-Папа въезжал задом наперед в храмы, то началась реальная модернизация и произошел конец сакрального католичества… И тут уже (О, ужас! – В.Ф.) и до Декарта с его “cogito” было рукой подать» (С. 305). Любопытны подобные слова читать у автора позиционирующего себя как православный христианин, это, во-первых, а, во-вторых, каким-то лицемерием отдает осуждение постмодернистского беспредела и тоска по беспределу т.с. «сакральному», по сатурналиям и по юродству над духовными авторитетами своего времени. Хотя чему удивляться, если А.Г. открыто призывает своих сторонников юродствовать перед глупым, по мнению А.Г., большинством народа.

 

В представлении традиционалистов, и  Дугин не исключение, модерн является разрывом связи с Небом, с Богом, с Истиной. Но он недостаточен, не до конца рвет с архаикой, и поэтому на смену ему идет постмодерн, который не только закрепляет разрыв с Небом, но и, что самое важное, открывает связь с бездной, с нижним миром. Ужасы последнего красочно и подробно расписываются А.Г. на протяжении всего повествования о Радикальном Субъекте. Но нас они не должны особенно волновать, потому что нам, России, они не грозят. Постмодерн может наступить только, прошу прощение за тавтологию, после модерна, а т.к. в России его не было и не предвидится, то и ужасы постмодерна ей не грозят. Впрочем, это совсем не означает безоблачного будущего. Просто кошмары России будут несколько иными чем на Западе, но от того не менее страшными, если, конечно, ее болезни – а она чудовищно больна, – не будут вылечены компетентным доктором, коим является единственно и исключительно А.Г. Но, как ни странно, Дугин призывает любить постмодерн, т.к. последний наносит сокрушительный удар модерну и у традиционалистов появляется маленький шанс на успех.

 

Итак, модерн полностью победил только на Западе. Для остальных стран и регионов, охваченных модернизацией, т.е. для большей части мира и, разумеется, России, вводится в оборот новый термин, определяющий их ситуацию – археомодерн. Что это такое? А это конфликтное несовместимое наложение модерна на архаику, когда, с одной стороны, ни архаика, ни модерн не берут верх один над другим и, с другой стороны, оба друг другу наносят непоправимый ущерб, делая невозможными отныне ни полноценную архаику, ни полноценного модерна.  А.Г. определяет такое состояния как тяжелейшую болезнь. Россия, по его мнению, испробовала все возможные от нее средства – и коммунизм, и либерализм, – но все это оказалось не тем, что нужно. И вот тут-то, когда уже нет надежды, когда «все» опустили руки и обреченно ждут неизбежного, либо ударяются в отчаяние анестезирующего разгула чувственных удовольствий, появляется спаситель, евразиец Дугин, с чудодейственным рецептом исцеления смертельно больного. И это спасительное средство – консервативная революция, разумеется, в дугинской интерпретации. Т.е. Россия должна впасть в новую архаику. Но чтобы ее обрести, прежде необходимо-таки создать русский субъект, нечто доселе небывалое и, что немаловажно, по сути своей, неведомое даже Дугину: «Русский субъект, поставленный как задача и цель на горизонте Консервативной Революции, это не западноевропейский субъект, это другой субъект. Мы о нем не можем сказать ничего определенного, поскольку это то, чего пока нет. Русский субъект должен отличаться свойствами субъекта… но одновременно, он должен быть и чем-то иным» (С. 372–373). Очень «внятно» и «доходчиво» выражена цель. И это притом, что, как провозгласил Дугин: «Русский субъект – вот ключ» (С. 373). Т.о. наиважнейшее определение евразийской цели выражено абы как, по стандартам апофатического богословия, что в данном случае недопустимо. Ведь если у кого-либо нет четкого понимания того куда он стремится и чего он намерен достигнуть, то вряд ли его ожидает успех в предприятии. Зато, кто-то другой, знающий и понимающей гораздо больше, вполне может использовать идущего неведомо куда, для достижения своих четко осознаваемых целей: например, привести непонимающего в свои владения и бросить в зиндан, чтобы использовать потом как рабочую скотину. Неужели это не понятно? А если, все-таки не понятно, то получится как в этой кобовской максиме: «каждый в меру своего понимания работает на себя, а в меру непонимания – на тех, кто понимает больше».

 

Но пойдемте дальше. А.Г. разработал комплекс пошаговых задач для достижения означенной «внятной» цели. Его соратники по борьбе должны:

 1. понять, что археомодерн есть болезнь;

2. исцеление должно происходить не в пользу модерна;

3. необходимо стать субъектом и выбрать структуру, отказываясь от того кем стал, т.е. от господства керигмы (сознательного, логоса);

4. действовать на уровнях: интеллектуальном; социальном; политическом.

 

Отметим, что субъективация, по-видимому, не должна коснуться всех, но только лишь избранных, элиты консервативной революции. Нет у Дугина, каких либо указаний на необходимость, например, подъема образовательного уровня населения[7]. Говоря о том, что в подавляющем большинстве русские глупы, А.Г., при этом, вовсе не считает ситуацию анормальной и не собирается, появись у него такая возможность, что-либо менять. Но, тем не менее, Дугин надеется на грандиозный прорыв России в неком консервативном неомодерне. Сейчас мы рассмотрим эту «козырную карту», посредством которой «выдающийся философ» намеревается реализовать свои амбициозные намерения. Но прежде остановимся на методологии осуществления планируемых перемен.

 

Православный христианин Дугин пишет: «Православная керигма нам, честно говоря, не очень помогает это сделать (осуществить «национальный взрыв» – В.Ф.), потому что она говорит: “привет, все закончено, теперь по нашим циклам вы все сгниете, археомодерн ли или постмодерн – это все царство антихриста”. Абсолютно правильно говорит православная керигма, но, к сожалению, она лишает нас надежды осуществить то, о чем мы говорим. Тут я предлагаю полностью сохранить православную керигму и, утвердив ее, обратиться все же к другим консервативно-революционным методологиям…» (С. 376–377). Даже как-то интересно, признаем идеологию для прорыва негодной, но все равно оставляем. Впрочем, не исключено, что А.Г. считает православие пригодным лишь для широких народных масс. Для самого же А.Г. и духовной элиты дугинского образца основой мировоззрения и действий должно стать хайдеггеровское Ereignis (Эрайгнис) – ключевое событие, переворачивающее ход истории и поворачивающее сущее к сокрытому ныне бытию. А.Г. отмечает близость Ereignis с его учением о Радикальном Субъекте, таинственном мистере «Х», стоящем за всеми событиями мира. И именно этот высший гнозис, овладеть коим должны лишь немногие евразийцы-пневматики, магически решительным образом переменит ситуацию в пользу новой дугинской России. Наш гений пишет по этому поводу следующее: «фундаментально отождествив народ с хайдеггеровской категорией Dasein [8], мы открыли для себя возможность будущего, потому что, по Хайдеггеру, время Dasein течет иначе, чем время рассудка. Время Dasein течет из будущего в прошлое. В горизонте будущего Dasein есть Sein[9], то есть собственно бытие… у нас, русских, вместо европейского Dasein’а – народ. Таким образом, народ в своем наиболее подлинном и аутентичном бытии живет в будущем. Хайдеггер называл это “онтологическим будущим”, когда Dasein становится Sein, Er-Eignis[10], т.е. событием. Он воспринимал это событие как финальный выбор подлинного и верного после того, когда будет осмыслена цепочка заблуждений… Когда заблуждения накопятся до последней высшей нигилистической модели ницшеанского толка, произойдет переворот, и не то, чтобы все вернется на свои места, но Dasein выйдет к вечному и неотменимому измерению бытия. Наша задача в таком случае – осуществить русский Эрайгнис, то есть, сделать так, чтобы русский народ сбылся… Русский народ не сбылся – пока не сбылся» (С. 377–378). Как всегда все «четко» и «ясно». Я искренне буду рад за каждого, кто понял то, о чем Дугин здесь говорит. Но ведь и обращение это ни ко всем, а лишь к тем, кто наделен изначально врожденной «гностической» предрасположенностью.

 

Что же касается народа, то он должен подвергнуться социальному психоанализу, основанному на юнгианской (или похожей на юнгианскую) технике выявления психологических архетипов и тени[11], только в масштабах всего социума. Т.о. евразийцы должны определить истинную структуру российского общества и создать идеологическую керигму полностью соответствующую структуре: «Задача, которую поставили перед собой первые евразийцы… это придать этому великому русскому немому – язык, но не кукуйский, на котором он обычно говорит, а настоящий – евразийский, подлинный русский язык. Он будет странен, он будет напоминать что-то сновидческое… Однако эта работа сновидений должна быть упорядочена, открыта, она должна свободно и спокойно проникать в наш национальный рассудок и возвращаться назад в свои теневые сферы» (С. 375–376). Все это освободит колоссальные силы народа, дремлющие до поры в глубинах коллективного бессознательного (в структере). Затем неизбежно последует небывалый рывок в развитии. При этом, как уже отмечалось, речи о модернизации общества нет – она отвергнута как что-то западное и чуждое. Более того, выбор сделан в пользу структуры, т.е. мифа, а не логоса-разума. Только вдумайтесь в то, что пишет Дугин: «…когда ты понимаешь волшебную силу разума… когда ты на самом деле почти телесно знаешь, как функционирует такое удивительное явление, как разум, согласиться отдать эту чудесную и драгоценную вещь темной чудовищной хлюпающей структуре, работе сновидений, которой у последней пьяни больше, чем у нас – вот это действительно жест, это действительно действие, которое незамедлительно повлечет изменения в самой структуре мира, и, конечно, во властных инстанциях…» (С. 372). После подобных красивых жестов остаются только огромные энергия и энтузиазм народных масс, ведомых Дугиным и К° в грядущее. Правда возникает вопрос, а знания и технологии, а культура, да много еще чего – это все, что выбрасывается как ненужный хлам или возникает магическим образом под гностические литания элиты духа?  Что-то очень и очень знакомое, где-то об этом уже говорилось и что-то похожее делалось, но где? Ах, да, в Китае в конце 50-х гг. Помните, проводилась там политика «Народных коммун» и «Большого скачка». Сколько в те годы слышалось трескотни о «революционном творчестве масс», о «революционном порыве» с помощью которого безграмотное население, используя тысячи кустарных печей, строившихся в спешке на улицах, во дворах и огородах, выплавит столько высококачественного чугуна, что… Чем все это закончилось, думаю напоминать не нужно. Благо тогда в КНР аппарат управления народным хозяйством, да и партаппарат состояли не из одних сторонников «революционного порыва», но и из трезвых расчетливых прагматиков. Иначе политика Мао, очевидно тоже сделавшего выбор в пользу структуры, закончилась бы полным крахом государства. Еще более показательным стали результаты «революционного творчества народа» в полпотовской Кампучии. Разве господину Дугину все это неизвестно? Наверняка известно. А если так, то о каком рывке идет у него речь? О каком исцелении действительно тяжелобольной России, методами Дугина и К°, можно вообще говорить? И кому выгодно такое «исцеление»?

 

В заключении хотелось бы поделиться одним своим чисто субъективным наблюдением, ни в коем случае не претендующим на истинность, да и на особую важность. Но все-таки обращу на него ваше внимание. Читая этот и другие «труды» А.Г. невольно ловлю себя на мысли о том, что как бы автор ни позиционировал себя правым деятелем, а все же, левое «ультра» ему ближе. Сюда можно отнести и уже рассмотренную теорию «рывка», принципиально схожую с маоистским «Большим скачком», и отношение к просвещению. Сравните слова А.Г. – «там, где существуют попытки модернизировать наших людей, отучить их быть глупыми, мы должны противиться этому и говорить: “Нет, стоп, глупость – наше оружие”» – с такими маоистскими идеологическими перлами: «Китай обладает одним преимуществом – это то, что он, с одной стороны, бедный, с другой – отсталый (в смысле отсутствия знаний) …бедность побуждает к революции. То, что мало знаний, плохо, но это как чистый лист бумаги – одна сторона исписана, на ней уже нельзя ничего написать, а другая сторона не исписана… и потому на ней можно написать очень многое»[12]. В другом месте Мао отмечал: «неграмотный легко воспринимает новые идеи»[13]. Отсюда делался вывод, что народ вооруженный идеями Мао Цзэдуна сможет творить чудеса. И в чем принципиальное отличие взглядов Дугина? Ну, разве что в еще большей радикальности и «архаичности».

 

Ах, ну, да, забыл о самом главном – о Радикальном субъекте. А здесь, на самом деле, говорить-то особо и не о чем. Все то же, до боли знакомое, трансцендентное гностическое начало, которое присутствует в единицах пневматиков и которого лишены все прочие миллиарды несуществующих, с т.з. пневматиков, людей, по отношению к которым все дозволено.

 

Стоит отдельно остановиться на создающемся впечатлении присутствия у г-на Дугина мании величия. Как вам такой отрывок из рассматриваемой книги: «Все было унесено потоками энтропии в небытие. И все потеряли голову. Единственное, что не потеряло голову, это горчичное зерно в заснеженной Москве с томиком Генона и книгами Ницше, сжатое выше выносимой плотности, не существующее, неизвестное, тотально исключенное, с бытием не крупнее спичечной головки. В этой точечки и загорелась холодная догадка о сверхчеловеке и Новой Метафизике, о том, что все это далеко не случайно» (с.46). При этом со свойственной автору скромностью, умалчивается о том, кто конкретно эта «точечка». А поняв это, последователь учения, наверное, должен придти в трепет от осознания того, кем он водительствуем!

 

Здесь затронуты далеко не все аспекты дугинской работы о Радикальном субъекте, но и того, что рассмотрено вполне достаточно для общего представления и о книге, и о теории Дугина. Перед нами одна из концепций контрмодерна[14], далеко не самая опасная и значимая, но все равно представляющая вполне реальную угрозу, особенно если ее влияние начнет по-настоящему расширяться, к чему, к слову сказать, прилагается в последнее время немало усилий.

 

 

 

[1] Отметим, что Дугин не ставит принципиальной разницы между первобытной архаикой и архаикой, например, развитой античности, поскольку и то, и другое являют лишь различные формы проявления языка премодерна.

[2] В круглых скобках здесь и дальше будут приводиться номера цитируемых страниц из книги А.Г. Дугина «Радикальный субъект и его дубль» М., 2009..

[3] Может быть, пример не совсем корректен, т.к. постпетровская Россия XVIII в. уже не была в чистом виде премодернистской, однако, вряд ли отношение рабовладельцев Египта или Рима к своим «говорящим орудиям» были качественно иными.

[4] Определение взято из аннотации книги.

[5] Здесь: структура – бессознательное, керигма – разум.

[6] О, как! Ваххабиты – сторонники модернизации!

[7] Возможно это есть в других, неизвестных мне, работах Дугина. Но сам концептуальный контекст его идей не располагает к подобному подходу.

[8] Dasein – вот-бытие; в обычном смысле – существование, бытие (здесь и далее расшифровка терминов по работе А.Г. Дугина «Мартин Хайдеггер философия другого начала» М., 2010).

[9] Sein – бытие в онтологии.

[10] Er-Eignis – событие; у Хайдеггера – синкрета, искусственно сближающая значение слова с eigene (собственное, аутентичное).

[11] Тень – в аналитической психологии К.Г. Юнга, представляет собой темного двойника эго, состоящего из негативных продуктов диалога эго и коллективного бессознательного.

[12] Выступления Мао Цзэ-дуна ранее не публиковавшиеся в китайской печати (Выпуск пятый) М., 1976, С. 256.

[13] Выступления Мао Цзэ-дуна ранее не публиковавшиеся в китайской печати (Выпуск второй) М., 1975, С. 127.

[14] На мой взгляд, обозначенные С. Кургиняном три основные тенденции современного мира – постмодерн, модерн и контрмодерн, – как бы мы не относились к самому автору, соответствуют действительному положению дел.