Онтологические прогулки

(Начало)

5.

Второй структурный элемент, характеризующий деятельность любой философской традиции, может быть сформулирован следующим образом: философия является одной из форм теоретического мышления. В связи с этим возникает вопрос: а что это значит – быть одной из форм теоретического мышления? Или, по другому: что значит мыслить теоретично?

            Любое мышление нуждается в языке. И возможности языка в значительной степени предопределяют возможности мышления. Субъект использует в своих целях язык, язык, в свою очередь, использует субъекта. Эти выводы касаются, прежде всего, языков естественных, связанных с жизнью конкретной этнической группы. Но на основе таких естественных языков формируются языки технические – набор специальных терминов, связанных с определённым видом человеческой деятельности. И принципы, регулирующие жизнь естественного языка, в значительной степени распространяются и на процессы функционирования технических языков.

            На первичном, непосредственном уровне восприятия, любой язык являет себя как множество слов, которые, в свою очередь, организуются в высказывания. Если же мы выйдет за пределы такого, непосредственного восприятия, то существуют ещё правила (принципы), в соответствии с которыми высказывания создаются. – На уровне функционирования естественного языка к числу таких правил, прежде всего, относятся правила грамматики.

            Теоретические языки стремятся использовать слова особого типа – слова-понятия. В идеале теоретические языки должны быть исключительно понятийными, но, как известно, идеалы никогда в полной мере не соответствуют действительности, и в теоретические языки проникают время от времени поэтические образы и метафоры. Но это проникновение всегда нелегально, и профессиональные сообщества, в чью компетенцию входит «забота о языке», теоретические языки время от времени чистят, изгоняя из теоретического словаря всё, что не является понятиями.

            Слово становится понятием тогда, когда получает определение. На формальном уровне наличие определения вполне достаточно для того, чтобы понятийный статус слова был зафиксирован. Но на практике определение определению рознь. К определению так же предъявляются определённые требования. Оно должно быть чётким и максимально однозначным. Если же определение, наоборот, порождает множество различных интерпретаций, то его следует считать неудачным, и понятийность термина, связанного с таким определением, оказывается проблематичной; в таких случаях мы имеем дело не с понятием, а, скорее, с псевдопонятием. С IV в. до н.э. идеалом чёткости и своеобразным ориентиром для всех других теоретических дисциплин становится математика (геометрия), понятия которой оказываются максимально чёткими (точными) и однозначными.

            Понятия, помимо чёткости смысла, обладают ещё рядом свойств, полезных для теоретического мышления. Во-первых, понятия – это слова, обладающие устойчивым смыслом. Устойчивость в данном случае является синонимом значения «неизменность». – Смысл понятий не зависит от обстоятельств их использования, в любых контекстах смысл понятия остаётся неизменным. На первый взгляд, такая неизменность смысла кажется чем-то само собой разумеющимся, но в действительности это совсем не так. Большинство слов, которыми мы пользуемся в процессе повседневного общения, подобной устойчивостью не обладают. Наоборот, их смысл зависит от обстоятельств, при которых они используются. В семантике такие языковые единицы называются словами-образами. Слово образ зависит от контекста. Контекст крайне редко меняет смысл слова-образа на противоположный, но помимо смыслового ядра у каждого слова есть своя смысловая периферия – то, что мы называем оттенками смысла. Эти оттенки очень многообразны и не всегда уловимы. Иначе говоря, как было замечено в английской философии языка, мы далеко не всегда осознаём в полной мере всё то, что мы говорим. А если быть к себе чуть более справедливыми, то тогда придётся признать, что как правило мы не осознаём  всех смысловых нюансов, которые присутствуют в нашей речи. И наши собеседники так же всех этих нюансов не осознают. Впрочем, наверное, в рамках повседневного общения такого полного понимания и не требуется. Общаясь друг с другом, мы – в практических целях – выделяем в высказываниях лишь определённый набор смыслов и эмоций. Но за пределами практики происходит постоянное варьирование смыслов. Контексты манипулируют смысловыми оттенками, индивидуализируют их, благодаря чему языковая среда обретает форму некоего непрерывного творчества смыслов. А учитывая то, что мы существуем исключительно в реальности культуры, т.е. в такой реальности, в которой всё, что существует, имеет смысл, можно говорить, что сам мир вокруг нас находится в постоянной трансформации, в рамках которой не только уже привычные нам значения регулярно сменяют друг друга, но и рождается нечто принципиально новое, чего раньше не существовало. Данная ситуация интуитивно была прочувствована мифологическим сознанием, - не случайно мифы самых разных народов воспроизводят одну и ту же сюжетную схему: мир каждое мгновение рождается заново.

            Понятийный язык подобной текучести смыслов полагает пределы. При каких бы обстоятельствах мы не использовали бы понятие треугольник, его смысл останется неизменным. И если в рассказах о мире, творцом которых является мифологическое сознание, мир всякий раз показывает себя по новому, то теоретическое мышление по-своему педантично и занудливо: всякий раз, говоря о мире, оно говорит одно и тоже. Но подобное свойство помимо  минусов – а занудливость – это очевидный минус, на мой взгляд, порождает и ряд плюсов. Важнейший из них следующий: благодаря смысловой устойчивости понятий мы получаем возможность смыслы накапливать. Один смысл начинает прибавляться к другому, эти смыслы (знания) становится возможным передавать от поколения к поколению и вот, в один прекрасный момент, культура обнаруживает, что её объём знаний уже превосходит возможности индивидуального восприятия… Понятийный язык в своём непосредственном функционировании, по сути, подчиняется экономическому закону – закону накопления. Но если экономика говорит о накоплении материальных ресурсов, то язык накапливает ресурсы идеальные. Показательно, что переход греческой экономики к накопительной модели и возникновение понятийного языка в Древней Греции – это процессы, начало которых связано примерно с одним и тем же историческим временем. В экономике эти процессы начались чуть раньше – в VII в. до н.э., в сфере языковой практики – чуть позже – в конце VI – V вв.. до н.э. – Перед нами пример того, как культура использует одни и те же структурные модели в разных сферах своей деятельности.

            Но помимо устойчивости смысла понятийная речь обладает ещё одним скрытым свойством. Это свойство может быть обозначено термином «рационализм».

            Любая речь предполагает наличие адресата и предъявляет к адресату определённые требования. Образная речь воспринимает своего адресата целостно; она предполагает, что воспринимающий её субъект воплощает собою некое единство понимания и переживания. Слова-образы призваны передавать и смыслы, и эмоции. Вне эмоций образный язык начинает соскальзывать в сферу бессмысленности и ненужности. – Попробуйте прочитать стихотворение, подавив при этом в себе эмоциональную сферу. Ещё не дочитав стихотворение до конца вы уже начнёте подозревать, что о том же самом можно было бы сказать короче и чётче… Но понятийная речь разрывает эту изначальную связь между пониманием и переживанием. Она требует от своего  адресата понимания и только понимания. Термин «рационализм» имеет много значений – перед нами, кстати, пример неудачного понятия, - но все эти значения фокусируются на слове ratio – разум. Рационализм – это своеобразный культ разума, мышления, понимания. При этом утверждение идеи величия и силы разума происходит за счёт дискредитации другой фундаментальной способности нашего сознания – способности чувствовать. Понятийный язык – рационалистичен. Феномен переживания этому языку не свойственен в принципе, его девиз: понимание и только понимание! В отличие от образной речи язык понятий аналитичен: он разрывает казавшуюся чем-то само собой разумеющимся связь между мышлением и чувственностью и начинает апеллировать исключительно к мышлению. Благодаря этому возможности понимания увеличиваются; человек занимает некую отстранённую позицию по отношению к миру, вырабатывает способность смотреть на мир как бы со стороны, ни во что не вмешиваясь и ни во что не вовлекаясь. И то, что ранее было затемнено тем или иным аффектом, при таком рассмотрении обретает ясность, становится более понятным и, в некоторой степени, предсказуемым.

            Безусловно, подобный способ видения мира должен быть связан с личностной ситуацией человека, с неким фундаментальным способом существования его в мире. Личностная ситуация должна участвовать в формировании интеллектуальной позиции. Не вдаваясь сейчас в подробный анализ этой ситуации, замечу лишь, что это на языке рационализма может быть обозначено как «дистанцированность» и «отстранённость», в реалиях непосредственного существования, как правило, проявляется в чувстве одиночества и ненужности. Мы вовлечены в жизнь мира, мы соучаствуем в жизни мира в первую очередь благодаря нашим эмоциям. Но стоит этим эмоциям исчезнуть, и соучастие моментально трансформируется в простое присутствие. В рамках такого присутствия субъект испытывает некое фундаментальное безразличие к миру, мир таким же образом относится к субъекту. Безусловно, для того, чтобы подобная жизненная позиция стала относительно массовой, дела в мире должны идти крайне неблагополучно. Но ведь всё принципиально новое в мире человеческого существования появляется именно тогда, когда этот мир испытывает серьёзные проблемы. Если в мире всё идёт хорошо, то нет смысла отказываться от старого и изобретать что-то новое. Подобная необходимость появляется только тогда, когда старое либо исчезает, либо утрачивает былую эффективность. Именно так произошло и в случае возникновения философии. К VI в. до н.э. традиционная древнегреческая система представлений о мире превратилась в руины, общество утратило чёткие жизненные ориентиры, механизмы социальной солидарности были разрушены, мир стал показывать себя по отношению к индивиду как нечто чужое и враждебное.

            В этом контексте отстранённый взгляд на мир оказывается, с одной стороны, отражением пессимистического мироощущения; в тот момент, когда большинство людей надеялось, что прежняя гармония в отношениях с миром может восстановиться, небольшая группа людей, учившаяся мыслить по-новому, пришла к выводу, что подобные надежды являются всего лишь иллюзиями; с другой стороны, именно такой пессимизм, в итоге, диагностировал социальную ситуацию более точно, чем все другие формы мышления, присутствующие в тот момент в распоряжении греческой культуры. – Тотальный кризис, начавшийся в конце VIII в. до н.э., продолжался в течение всего классического периода; древнегреческая классика так и не смогла из этого кризиса выйти.

            Итак, теоретический язык состоит из слов-понятий, что позволяет идеям, порождённым этим языком, быть устойчивыми и чёткими. Создаются условия для накопления идей. Но язык, как уже было отмечено, это не только слова. Слова должны превращаться в высказывания. Следовательно, должны существовать правила создания таких высказываний. Теоретический язык такие правила выработал. В рамках теоретического мышления эти правила дополнили собою правила грамматики. Речь идёт о логике. – Теоретические высказывания обладают логической структурой. Логика как систематизированный свод правил появилась у греков относительно поздно – в IV в. до н.э.. Создателем этого свода правил был Аристотель, и до сих пор та, первая логика называется «аристотелевской». Впрочем, не менее часто она называется формальной логикой.  Но то, что в IV в. до н.э получило рациональное оформление, существовало и до этого времени. Принципы логики до Аристотеля осознавались древнегреческими мыслителями интуитивно и ситуативно. Свою роль в обучении логике сыграла геометрия, - не случайно, как гласит легенда, на стене одной из самых крупных древнегреческих школ – Академии было написано изречение: не знающий математики сюда не заходит.

            Формальная логика в своей первой редакции не была богата большим количеством принципов, но и такого количества ей вполне хватало для проведения оценки (экспертизы) высказываний. С одним из важнейших принципов формальной логики мы уже успели познакомиться. Речь идёт об смысловой устойчивости понятия. А другим важнейшим принципом стал принцип непротиворечивости: отдельные фрагменты высказывания не должны отрицать друг друга. Если такое взаимоотрицание наличествует, то мы имеем дело с противоречием, а любое противоречивое высказывание – бессмысленно и, соответственно, ложно. С точки зрения формальной логики противоречие – это знак беды. И со времён античности теоретики крайне неохотно «впускают» противоречия в свои теории и схемы. В любом случае, если теоретик некое противоречие допускает, то он должен дать этому обстоятельству специальное объяснение.

            Любая мысль опирается на некие основания – изначальные допущения, которые самоочевидны и, вследствие этого, не нуждаются в обосновании. В математике такие основания высказывания стали называться аксиомами. Свои аксиомы имеет и логика. Суть этих аксиом возвращает нас к идее Аристотеля, что всё бессмысленное – ложно. Эта уверенность Аристотеля опирается на следующие интуиции: 1) человеческий разум отражает то, что действительно существует; 2) в действительно существующем мире противоречий нет, в нём всё существует непротиворечивым образом. Эти две интуиции и стали теми аксиомами, на которых было построено здание формальной логики. Одна из них содержит высокую оценку возможностей человеческого разума, декларирует возможность познания человеком окружающего его мира, а вторая же утверждает идею, что мир – это единство взаимосвязей, в рамках которого все вещи мира связаны друг с другом (поздняя античность такое единство устойчивых взаимосвязей обозначит термином «система»). Эти основания логического мышления, особенно первое, очевидным образом контрастирует с общим пессимистическим настроением древнегреческой классики. Истоки подобного контраста станут более понятными, если мы обратим внимание на историческое происхождение этих идей. Истоки их – в предшествующей периоду классики мифологической эпохе; в некотором смысле – это то наследство, которое миф подарил будущему. Впрочем, греческая философия внесла свой существенный вклад в проработку этих идей: если с точки зрения мифа все вещи связаны друг с другом изменчивым, ситуативным способом, то философия делает идею всеобщих связей служанкой идеи Мирового Закона (Логоса). Мировой Закон – это та сила, чья власть распространяется на всех и реализуется неизменным, устойчивым образом. Не случайно у одного из первых греческих философов – Гераклита Эфесского – Логос назван Божественным: идея всеобщего закона в сознании древнегреческих философов занимает то место, которое ранее занимал главный бог древнегреческого пантеона.

            Итак, язык теоретического мышления предполагает – одновременно – и существование слов особого типа – понятий, и логическую структуру высказывания. Новорождённый рационализм явил себя в форме бесчувственного, свободного от эмоций разума, действующего последовательно и непротиворечиво.

6.

Структурные возможности языка в значительной степени предопределяют границы возможностей связанного с ним мышления. В случае с теоретическим мышлением эти границы показывают себя, прежде всего, в сфере содержания, - в том, что можно назвать тематикой мышления.

            На первый взгляд теоретическое мышление кажется свободным в выборе тем, оно может соприкоснуться с любой сферой реальности. Сегодня в мире нет такой области, которая не исследовалась бы какой-нибудь наукой.  Вследствие этого создаётся впечатление, что познавательные возможности науки безграничны, и само научное сообщество эту мифологему всячески поддерживает.

            Но границы возможностей теоретического мышления пролегают отнюдь не по тем линиям, которые отделяют один тип вещей от другого типа. Скорее, эти границы проходят не через мир, в котором вещи расположены, а сквозь человеческую деятельность, делая одни способы действия возможными для теоретика, а другие, соответственно, невозможными.

            На любую вещь, явление или процесс мы можем взглянуть с двух, противоположных друг другу, точек зрения: одно и тоже «нечто» может быть увидено как что-то безусловно индивидуальное, неповторимое, уникальное, но, в то же время, это нечто может быть понято и как типичное, как что-то такое, что обладает некими родовыми, общими свойствами. Ярче всего эта двойственность проявляется в случаях, когда мы стараемся понять человека: с одной стороны, все индивиды обладают общими чертами, благодаря которым мы и называем их людьми, но, с другой стороны, каждый из них – самостоятельная, неповторимая личность.

            Именно здесь – на линии, отделяющей общее от индивидуального, и располагается граница возможностей теоретического мышления. Индивидуальное – это глобальная проблема для теоретического мышления, и, как показывает историческое наблюдение, эта проблема не имеет решения. Собственно индивидуального теоретическое мышление зафиксировать не способно. Для этого мышления всё индивидуальное есть лишь частный случай проявления общего. Даже для такой теоретической дисциплины, как научная психология, познание индивидуального оказывается проблематичным. Понять индивида с точки зрения психолога означает зафиксировать те типичные свойства, которыми данный индивид обладает. В итоге, психологические представления об индивидуальности сводятся к комбинаторике типичных элементов…

 Связь с всеобщим, в итоге, для теоретического мышления оказывается столь же важным свойством, как и соответствующие характеристики теоретического языка, отмеченные выше.

Как мы можем относиться к тому обстоятельству, что теоретическое не способно зафиксировать индивидуальность? История культуры знакома с предельно радикальными ответами на этот вопрос. Новоевропейский сциентизм – движение, утверждавшее, что наука является высшей формой культуры, - часто провозглашал индивидуальное несущественным и на этом основании его существование игнорировал; радикальный анти-сциентизм, видевший истоки всех бед человечества в развитии науки и техники, наоборот, «забвение индивидуальности» рассматривал как один из главных недостатков теоретического мышления, породивший авторитарные и тоталитарные социальные практики. В действительности, на мой взгляд, в оценках этой проблемы мы должны стремиться занять предельно нейтральную, «спокойную» точку зрения. Реальность подсказывает нам, что всё существующее имеет свои границы и эту особенность мы, как правило, считаем чем-то естественным. Теоретическое мышление – такая же часть реальности культуры, как и всё остальное. И видеть в ней нечто исключительное, наверное, не нужно. Соответственно, к тому обстоятельству, что теоретическое мышление имеет границы возможностей, мы должны отнестись предельно спокойно. Это – не хорошо и не плохо. Главное в этой ситуации – это не требовать того, чтобы теоретическое мышление действовало на тех территориях, на которых действовать не предназначено, например, чтобы оно не пыталось регулировать личные отношения между людьми, или чтобы не пыталось заменять собою эмоциональные реакции в тех случаях, когда проявление эмоций естественно.

7.

            Теоретическое высказывание достаточно часто утверждает нечто такое, что не является безусловно очевидным. Подобные высказывания мы можем определить как проблематичные. А т.к. любое мышление сущностно диалогично, всё неясное, неочевидное, проблематичное необходимо обосновывать, доказывать. Обоснованность (доказуемость) – такой же важный элемент теоретического мышления, как понятийный язык и тематическая связь с общим. Под обоснованием следует понимать процедуру превращения неочевидного смысла в очевидный. Такое обоснование может быть более удачным и менее удачным, но, в любом случае, оно должно быть интегрировано в речь теоретика. Способ доказательства так же может быть различным. Существуют разные системы рациональности или, используя терминологию школы Людвига Витгенштейна, разные теоретические языки, и в рамках этих систем к формам и способам обоснования предъявляются разные требования. При этом не стоит пытаться оценить эти системы с точки зрения их ценности относительно друг друга. Советский спор о том, чья деятельность более важна для общества – деятельность учёных-естественников или деятельность гуманитариев – пропитан авторитарной психологией, а подобные эмоции не способствуют взвешенному, спокойному анализу проблемы. Если существует некая система рациональности, то, следовательно, она для чего-то нужна, её существование связано с какой-то значимой для общества целью (функцией), и уже одно это обстоятельство её оправдывает. Сам Витгенштейн, чьи поздние работы актуализировали проблему ценностного соотношения теоретических (логических) языков, пришёл к идее релятивизма. Принципы релятивизма – дар физики гуманитарным теоретическим дисциплинам – включают в себя два важных элемента: постулат о равноценности всего существующего и постулат об относительности всего существующего. В контексте анализа разных систем рациональности постулат об относительности указывает на то, что любой конкретный элемент культуры связан с культурой в целом и в разных исторических условиях этот элемент может иметь разное значение и выполнять разные функции. Постулат о равноценности всего существующего говорит о том, что разные системы рациональности не имеют каких-либо универсальных (критериев) оценки, поэтому каждую из них мы можем считать самодостаточной и равной по степени своей ценности остальным системам. Вследствие этого вывода не стоит, как я уже заметил раньше, говорить о лучших и худших доказательствах, если эти доказательства относятся к разным системам рациональности. Для физика доказательством может стать повторный эксперимент (эмпирическое доказательство), для математика – логическое размышление (рационалистическое доказательство), для историка – архивное свидетельство, для средневекового монаха – ссылка на Библию (опора на авторитет), а для повседневного размышления – воспоминание. Главное – чтобы это доказательство было уместно, т.е. соответствовало той системе рациональности, которая стремиться неочевидное сделать очевидным, и чтобы доказательство было.

            С идеей доказательства тесно связана идея метода. В некотором смысле метод – это схема доказательства, некий сценарий или модель действия. Как правило, цель метода – в экономии усилий субъекта, направленных на достижение результата. Для того, чтобы достичь цели быстро, субъект должен выполнить в процессе своей деятельности ряд правил. Эти правила и будут методом. В переводе с греческого «метод» и означает «действие по правилам». Сумма методов образует методику, а методика, которая способна улучшать саму себя, превращается в методологию.

            Впрочем, одной лишь задачей экономии усилий субъекта функция метода не ограничивается. Т.к. теоретическое знание претендует на общественную ценность, общество должно проводить экспертизу идей, претендующих на статус знания. И метод в этом случае оказывается способом проверки ценности высказывания.

            При оценках значимости того или иного метода мы придерживаться тех же принципов, которых придерживались при характеристике идеи обоснования в целом. Иначе говоря, здесь мы опять вступаем в царство релятивизма.

8.

            Теоретизм является вторым структурным элементом (или структурным свойством) философского высказывания. Важнейшими чертами теоретизма оказываются: 1) понятийный язык, обладающий логической структурой, 2) связь с проблематикой общего, и 3) обоснованность высказывания, опирающаяся в подавляющем большинстве случаев на некую методику.

            Возможно, кто-то захочет внести в число этих черт и действия, связанные с познанием. Но весьма часто теоретическое мышление познанием не занималось. Его подлинной «страстью» было классифицирование, т.е. деятельность, направленная на упорядочивание того, что уже есть. Безусловно, теоретизм очень часто взаимодействует с познанием, но, тем не менее, обе эти человеческие деятельности вполне могут существовать друг без друга. Первичной, изначальной функцией теоретизма является всё же не познавательная функция, а именно классифицирующая. Теория – это привнесение порядка в образ реальности; всё остальное в данном случае – вторично.

9.

            Третьим важнейшим структурным элементом философского высказывания является его связь с основными вопросами мировоззрения.  Эта связь не является исключительно прерогативой философии. На основные вопросы мировоззрения так или иначе реагируют все формы культуры, и реакция философии на эти вопросы – скорее проявление некоего общекультурного правила, нежели – что-то исключительное и уникальное.  И, тем не менее, в самом факте того, что именно философия разрабатывает проблемы мировоззрения, есть нечто симптоматичное с точки зрения существования культуры в целом. Для культурных традиций, чьё существование стабильно, вопросы мировоззрения не являются собственно вопросами, в сфере мировоззрения для этих культур отсутствует какая-либо проблематичность, неочевидность. Соответственно, и разные формы этих культур, среди которых необходимо особо отметить мифологию, религию и искусство, соприкасаясь со сферой мировоззренческих идей, не столько спрашивают, сколько утверждают. Стабильно существующие культуры дают чёткие мировоззренческие ответы при отсутствии соответствующих вопросов. Если же тема мировоззрения раскрывается в форме вопроса, то, следовательно, культурная традиция утратила какие-то фундаментальные, базовые смыслы своего существования, а само существование этой традиции испытывает очевидную угрозу. Ситуация утраты фундаментальных мировоззренческих ориентиров – это и есть ситуация культурного кризиса. И именно в такие периоды философия начинает претендовать на роль силы, способной прояснить основные мировоззренческие проблемы и, тем самым, вывести культуру из состояния кризиса. Такую ситуацию мы обнаруживаем в период классической античности, и такая же ситуация присутствует и в современной культуре начиная с XVII века. –  За последние четыре столетия было много сказано о развитии технической сферы новоевропейской культуры, и это развитие действительно впечатляет. При этом намного меньше говорилось о том, что эта культура пребывает в стадии перманентного мировоззренческого кризиса. Учитывая то, что завершения этого кризиса в ближайшее время не прогнозируется, философию ждёт блестящее будущее, а все высказывания по поводу «смерти философии» являются преждевременными.

            Все основные вопросы мировоззрения можно разделить на две группы это: 1) вопросы о смысле существования, и 2) вопросы о будущем.

            Вопросы о смысле существования предельно разнообразны. Можно ставить вопрос о существовании мира в целом, можно спрашивать о смысле существования отдельного явления, формы деятельности или даже отдельно существующей вещи. Разделы философского знания подсказывают нам каким именно образом такие вопросы ставились в недавнем прошлом: «философия природы», «философия общества», «философия политики и государства», «философия искусства», «философия личности», «философия права» и даже «философия добра». Совсем недавно в книжных магазинах появилась книга, название которой – «Философия скуки». Список подобных философских разделов знания весьма широк. Но в данном случае принципы релятивизма не действуют. Современная модель культуры часто обозначается термином «антропоцентризм» - «человек – в центре». В центр рассмотрения мы ставим то, что обладает для нас повышенной ценностью. Поэтому среди многообразия вопросов о смысле существования реальности привилегированным является вопрос о смысле человеческого существования. Именно на этот вопрос философия и стремится ответить в первую очередь. И именно этот вопрос оправдывает все усилия человеческого познания.

            Вопрос о будущем может быть конкретизирован двояким образом. Причина такого раздвоения в том, что само будущее в нашем восприятии двоится. С одной стороны, будущее может быть с коллективным существованием. Это может быть будущее планеты, народа, конфессии, какой-либо социальной или профессиональной группы. Учитывая то обстоятельство, что в конце XVII века Апокалипсис отменили, такое будущее воспринимается как некий бесконечный процесс, и мы можем мыслить его неопределённо долго. Литература и философия так и делают. Новоевропейская литература подарила нам жанр фантастики, а философия активно развивала футурологические идеи.

            Но помимо коллективного будущего – светлого и бесконечного, существует ещё и будущее индивидуальное. И осмысление такого будущего – значительно более проблематичный процесс, чем футурологические конструкции. Индивидуальное будущее естественным образом имеет предел – смерть. И именно на этот феномен все размышления об индивидуальном будущем рано или поздно наталкиваются. При определённых обстоятельствах тема смерти может стать главной темой философии. В связи с этим вспоминается одна из характеристик философии, данная мыслителем IV века до н.э. Платоном: «философия – это искусство размышления о смерти».

            Актуализация в общественном сознании какого-то одного из способов видения будущего также может выполнить функцию культурологической диагностики. – Культурный кризис может иметь разные интенсивности. Когда, например, европейской культуре становилось совсем плохо, её внимание сосредотачивалось на проблемах индивидуального будущего, когда же острота протекания мировоззренческого кризиса несколько снижалась, эта же культура размышляла, главным образом, на темы коллективного будущего. В данный исторический момент тема индивидуального существования и всего, что с ним связано, на Западе как никогда актуальна…

10.

            Подведём некоторые итоги, касающиеся вопроса «Что такое философия?». В данном случае имеет смысл закончить лекцию тем же, с чего она началась. Единого определения философии, предполагающего, в свою очередь, единую цель и единую методику философского действия, не существует. Более того, создание такого определения представляется невозможным в принципе. – В телеологическом контексте философия есть мир разнообразия. В этом мире действуют разные философские традиции, у каждой из которых – собственная цель, особая методология и очень индивидуальное видение мира.

            Единство философии следует искать в тех структурных чертах, которые присутствуют в любом действительно философском познании. Таких черт три: 1) связь с познанием, 2) теоретичность, 3) связь с основными вопросами мировоззрения. И если хотя бы одна из этих черт в высказывании отсутствует, оно перестаёт быть философским. – Утрата связи с познанием превращает теорию либо в идеологическую конструкцию, либо в нечто такое, что способно выполнять исключительно психотерапевтические функции. Отказ от теоретизма размывает границы между философией и литературой, превращает философию в литературу публицистического толка, чьи выводы утрачивают чёткость и конкретность. Отказ от мировоззренческой проблематики ввергает философию в сферу бессмысленности, внутри которой действительно реальной оказывается лишь некая инерция деятельности, но субъект деятельности, при этом, уже не знает почему и ради чего он действует.

            Философское умозрение – это очень хрупкая конструкция. Философствование как некое действие всегда реализуется под знаком угрозы по отношению к себе. Такое действие всегда рискует попасть в ловушку перерождения и трансформации. И в связи с этим имеет смысл обратить внимание на психологический аспект философствования: эта деятельность требует от субъекта усилия. Особый нюанс данной ситуации в том, что осуществление усилия никоим образом не гарантирует конечного успеха. В связи с этим можно говорить о том, что в процесс философствования сопряжён с серьёзным экзистенциальным риском. Он всегда является следствием действия субъекта, осуществлённым в состоянии внутренней свободы. Впрочем, свобода – ещё одна мифологема человеческого существования, смыслы которой нуждаются в прояснении.