Онтологические прогулки

Недавно передо мной возник вопрос. Не житейский – мировоззренческий, экзистенциальный, сущностный.

Вопрос появился и встал передо мной, жадно ловя мой ответный взгляд и словно бы призывая: «Займись мной, ведь это очень важно для тебя! Реши меня и это даст тебе нечто ценное! Разберись со мной и сделаешь большое дело, ведь я – это действительно вопрос вопросов, и без обладания ответом на меня просто нельзя жить – ни тебе, ни кому-то другому!»

Вопрос действительно звучал очень солидно. Приводить я его не буду, уж поверьте на слово.

Обычно в подобных ситуациях я сразу же приступаю к поискам ответа. Включаю мозг на полную катушку и давай перебирать разные варианты.

В этот раз произошло иное. Я уставился на вопрос, никак не реагируя. Так продолжалось с минуту. Затем случилось совсем уж неожиданное: вопрос как бы начал пятиться назад, а потом развернулся и был таков. Удалился столь стремительно, что даже поднял в моем сознании нечто похожее на облачко пыли.

И пока он пятился, он словно бы говорил: «Извините, ошибочка вышла, не по адресу обратился, прошу прощения за беспокойство, я сейчас быстро ретируюсь».

Напомню, что вопрос был важный, сути нашей касался, и не только нашей, но и, возможно, всего мироздания, философы про такое целые тома пишут.

Почему же он самоустранился? Вернее, спросим так: почему, увидев, что я не реагирую, вопрос понял, что заявился не по адресу?

Впрочем, сперва лучше спросить про другое: кем или чем я проявил себя, не реагируя на важнейший из вопросов? Добрую минуту глядя ему прямо в глаза, но не выказывая никакого желания ринуться на поиски ответа, я проявил себя тем, кто (или что) этим вопросом не затрагивается. А если учесть, что это был вопрос вопросов, то я проявил себя тем, кто (или что) не затрагивается никакими вопросами вообще.

Возможно ли такое, чтобы не подпадать ни под один вопрос? И да, и нет. «Нет», потому что буквально всякое «что-то» можно поймать в прицел вопроса. «Да», потому что нет такого вопроса, которым можно было бы затронуть ничто – в частности, то, что есть так, словно ничего нет (небытие как совсем небытие нас не интересует).

Похоже, в ту минуту, когда я, не отворачиваясь и не закрывая глаз, но, тем не менее, никак не реагируя, смотрел на вопрос, через меня реализовалось нечто, подобное такому «не чему-то».

Нет ни одного вопроса, адресованного никому. Нет ни одного вопроса в связи с ничем. Нельзя вызывать вопросы, не будучи чем-то (собственно, не одно ли это и то же: представлять собой что-то и представлять собой проблему?). Не может быть такого, чтобы ответ на вопрос вопросов не был нужен кому-то – только никому он не нужен. Никому из числа кого-то. Некоей несводимости к кому-то или к чему-то.

Кстати, что дало мне право присутствовать, но не вовлекаться, смотреть, но не реагировать, внимать, но не отзываться, сохраняя внутреннюю тишину? Ничего. Но такие права не дают – их берут. Раз продержался – имеешь право. Если смог не реагировать, значит, ты и вправду не кто-то и не что-то, а никто и ничто (никто и ничто именно в том смысле, что не кто-то и не что-то).

Я смотрел, но не вовлекался, потому что некому было вовлекаться. Ведь вопрос был таков, что если бы было кому вовлечься, то вовлечение непременно бы произошло. Однако я превратился просто в глазок видеокамеры – что перед ней ни вытворяй, она знай себе записывает и ничем ее не проймешь. Впрочем, видеокамера относится к разряду «чего-то», поэтому, будь у нее искусственный интеллект и обнаружь она своим глазком, что кто-то приближается к ней с молотком, явно намереваясь им по ней треснуть, она мигом бы отказалась от своей бесстрастности. Поэтому я имел преимущество даже перед нейтральными записывающими устройствами: появись в моем поле зрения человек с молотком или с топором, я бы и не подумал о бегстве или защите – причинить ущерб можно только чему-то или кому-то, но разве относится к таковым тот, кто способен не реагировать даже на вопрос вопросов? Тот, кому не нужен ответ даже на самый важный вопрос?

Возможна иная интерпретация случившегося. Внимая вопросу, но не отзываясь на его предложение заняться поисками ответа, я утверждал себя в качестве того, кому ничего не нужно. Я попробовал быть так, словно ни в чем не нуждаюсь, и у меня получилось. По крайней мере, я узнал, что тот, кому ничего не нужно – возможен, что возможно смотреть на вопрос с его позиции; что такая позиция есть.

Кстати, имеет широкое хождение мнение, согласно которому тот, кому ничего не надо – это тот, у кого все есть. Явное заблуждение. Тот, у кого все есть, представляет собой выдумку, ложный ориентир для тех, кому чего-то не хватает (ими же сотворенный). Тот, у кого есть все, что нужно – выделен, очерчен, ограничен. Следовательно, он – часть чего-то большего. Он – во времени и пространстве. А быть во времени и пространстве – значит, как минимум, испытывать нехватку времени и недостаток пространства.

«Тот, у кого все есть» – это идеал полноты, созданный по принципу «слышать звон, да не знать, где он». Реальная полнота представляет собой нечто противоположное этому клише. Полнота – это не когда все потребности удовлетворены, а когда их нет и никогда не было. Соответственно, тот, кому ничего не надо – это тот, у кого вообще ничего нет: даже себя.

Вот и получается, что альтернативная интерпретация ничуть не противоречит основной. Я не стал искать ответ на возникший передо мной вопрос, потому что мне ничего не было нужно. А почему мне ничего не было нужно? Потому что меня – не было.

Прошу понять меня правильно. В обычной ситуации я бы, конечно, пустился наутек от человека с топором. Но в ту минуту, когда я нашел возможным не реагировать на большой и серьезный вопрос, мне показалось бы абсурдным уже одно предположение, будто что-то может угрожать моему присутствию. Абсурдным в силу того, что угрожать здесь просто-напросто некому. В ту минуту я не чувствовал за собой какой-либо вещественности или определенности другого рода. Я был так, словно ничего и никого не было. Словно у того, что было, не было себя. Да, возможно, сработал бы инстинкт самосохранения, и я бы убежал. Ну и что? Ведь это было бы не мое бегство.

За минуту не-реагирования на вопрос, названный выше вопросом вопросов, я убедился в возможности бытия «не кем-то». Причем именно такое бытие оказалось наиболее естественным и вообще единственно уместным – действительно бытием, взятым в своей полновесности.

Давайте затеем еще одну интерпретацию. Не соглашаясь искать ответ, не соглашаешься с тем, что под вопрос попало что-то действительно важное. Вернее сказать, имеешь интуицию, согласно которой действительно важное обладает достоинством – оно явно не из тех, кто послушно побежит искать ответ по первому требованию невесть откуда свалившегося вопроса. Пусть это даже вопрос вопросов. Лихорадочный поиск ответа – довольно унизительное состояние. К тому же – расход сил, напряжение, зависимость.

Действительно важному не просто не к лицу суета – у него должно быть право не суетиться. И оно у него есть. По поводу действительно важного не может быть ни одного вопроса, потому что оно ничем и не выступает. В возможности обходиться без ответов, какие бы вопросы ни сыпались, проявляется ни во что не собираемое и не выступающее чем-то (язык требует добавить слово «нечто», но мы же видим, что он – неправ). И если держишься без ответов, то замещаешься им. Ведь то, что ни к чему не сводимо, несводимо еще и ни к кому.

Про все, что может быть поставлено под вопрос, не стоит волноваться настолько, чтобы сейчас же кинуться на поиски ответа. Ибо оно в любом случае имеет местечковое значение. Про универсальное (цельное), про то, за что только и стоило бы радеть, никаких вопросов не стоит в принципе. Оно их не вызывает, не только не являясь предметом для каких бы то ни было разбирательств – не являясь самое предметом.

Возможно ли, чтобы под вопросом оказалось нечто действительно важное, а я стою в сторонке, как ни в чем не бывало? Нет! Ведь тогда и я – под вопросом. Впрочем, поскольку действительно важное не может быть чем-то ограниченным или конечным, под вопрос его не загнать. У ограниченного и важность – ограниченного порядка. Действительно важное не может быть ограниченно важным. Оно должно быть безгранично важным.

Онтологически «действительно важное» равно «реальному». Только безграничное реально хотя бы в силу своей окончательности: часть подразумевает нечто-то большее и только не имеющее границ никуда больше не отсылает. Всякое «что-то», все выделимое есть не само по себе, а относительно чего-то иного и как таковое ближе к кажимости, нежели к тому, что и правда есть.

Пока вопрос не накрыл собой реальное, он не накрыл собой и меня. Если бы вопросом можно было объять не имеющее границ, тогда мне некуда было бы деваться – пришлось бы искать ответ. Но у захватываемого всегда есть пределы: чтобы задать про что-то вопрос, это «что-то» нужно заприметить, выделить, а выделить нужно непременно из чего-то большего.

В этом месте можно вспомнить, как мы носимся с собой и трясемся за себя, хотя мы – всего лишь не вполне реальные фрагменты. Однако здесь нет никакого противоречия. Ведь мы трясемся за себя ровно постольку, поскольку не видим своей ограниченности. Мы трясемся за себя, пока полагаем себя всем, пока полагаем себя реальностью первого порядка. А вот воочию убедившись в ограниченности чего-либо, мы уже просто не в состоянии с ним отождествиться или воспринимать его всерьез. Нельзя жить тем, что ограниченно. По крайней мере, когда его ограниченность вскрыта. Тем более нельзя жить тем, что оказалось иллюзией вроде оптического обмана – тем, чего нет.

Выше я сказал: выхватить и поставить под вопрос можно только нечто из чего-то большего. Здесь готова возникнуть ложная аналогия из повседневного опыта. Например, я шел по лесу, и моя нога попала в капкан. Да, в капкане не весь я, нога – всего лишь моя часть. Однако эта часть мне важна, потому как я с ее помощью хожу. Поэтому пусть я захвачен и не полностью, я буду чувствовать себя уязвленным. Почему эта аналогия ложная? Потому что, ведя речь о действительно важном, мы говорим не о подобном человеческому телу, а о целом, которое таково, что из него попросту невозможно вычленить части. Оно же цельно, едино. Если его и можно уязвить, так только взятого целиком, однако целиком оно как раз и не берется.

Все, что выделяется, выделяется из чего-то большего. Однако это «большее» в конечном итоге оказывается целым, из которого невозможно что-то выделить. Поэтому все выделенное – это скорее фантом, нежели фрагмент чего-то реального. Все, что подпало под вопрос – фикция. Ибо что есть помимо целого?

Каков бы ни был вопрос, всегда остается не подпавшее под него. Значит всегда остается место, откуда можно наблюдать, не вовлекаясь. Почему мы решаем, что это место – наше? Очень просто: потому что тем, чего не касаются вопросы, представлено вообще все. Где же нам быть еще, как не здесь?

Найдите самый актуальный вопрос (из разряда умозрительных, потому что бытовые вопросы типа «где я сегодня буду кушать» – это немного другая тема). Задача будет в том, чтобы не поддаться искушению отправиться на поиски соответствующего ответа. Смотреть этому вопросу в глаза и – ничего не предпринимать. Не отворачиваться – отвернувшись или закрыв глаза/заткнув уши мы отнюдь не докажем, что этого вопроса для нас нет, что он не касается реального. Так играют в гляделки. И выиграешь только в том случае, если переглядишь. Ища ответ, теряешь возможность убедиться в несущественности вопроса. Что гораздо важнее ответа. А вопрос всегда несущественен. Ища и находя ответы, всякий раз получаешь информацию относительно чего-то неважного, а то и вовсе несуществующего.

Кажется, я опустился до непростительной глупости, опрометчиво начав давать рекомендации. Увы, от подсказок, идущих от ума, в данном случае мало пользы. С помощью такого инструмента как интеллект противостоять велению вопроса искать ответ получится недолго. Это все равно, что послать свой самый ненадежный отряд на отражение основного удара неприятельских войск. Ведь мышление-то призвано как раз отвечать на вопросы, а не игнорировать их. Настоящее молчание, чистая созерцательность, которые только и преодолеют вопрос, происходят из другого источника, про который, если честно, можно только делать вид, будто что-либо знаешь. Вот как сейчас я делаю такой вид… Но вернемся к основной теме.

 «Все-таки ждет ли нас что-нибудь после смерти?» К примеру. Едва ли понадобится много времени, чтобы вопрос оказался НЕ ТЕМ. Лишь сдержать ответное «да, действительно, было бы интересно узнать»… Лишь немного игры в гляделки… И разваливается как сам вопрос, так и составляющие его элементы – кого «нас», какой такой «смерти», откуда все это, где оно? Что касается ТОГО вопроса – такового не будет. ТОГО – то есть про по-настоящему реальное. По-настоящему реальное просвечивает, проскальзывает лишь тогда, когда на вопросы и проблемы, на появляющиеся в поле зрения объекты и происшествия отвечаешь молчанием ума, не-реагирующим вниманием, что, разумеется, нельзя засчитать ответом.

 «Откуда возникла Вселенная?» Да, не все ли равно? Черт с ней, с Вселенной! Относись Вселенная к по-настоящему реальному, она была бы невыделимой (рассредоточенной) – нельзя задать вопрос, не вычленив сперва то, про что он будет задан. «Что это?» По поводу не-фрагмента, то есть целого, такого вопроса не стоит вовсе. Равно как и всех остальных (откуда оно взялось? Что собой представляет? зачем оно? чем живет-дышит? смертно или бессмертно? и так далее).

«Откуда это?» «Зачем то?» «Что такое вот оно?» «Почему вон то именно таково?» Невовлечение в эти вопросы помещает меня в позицию автономии от «этого», «того», «вот его» и «вон того». Естественно, они сразу же рассыпаются, то есть рассыпаются даже не вопросы, а то, по поводу чего они заданы. Равнодушие субъекта для объекта смерти подобно. Но буквально любой объект можно игнорировать. В этом смысле всякий объект есть иллюзия, и само выступание чем-то есть выступание в качестве пустого. Зайдя с другой стороны, нельзя не отметить, что и тот, кто не выказывает желания исследовать некий объект, тоже перестает быть этого объекта субъектом, и это – как минимум: если кто-то ведет себя так по отношению ко всем объектам, то он не только не субъект этих объектов, но и вообще – не субъект. Но только если он все-таки еще не труп, он, напротив, представляет собой не пустое, а полное.

Отказываясь быть субъектом объектов (не теряя сознания, но все же не приступая к выполнению типичных субъектных обязанностей, как то: измерять, сравнивать, заходить слева, справа…), отказываясь быть решателем проблем и искателем ответов, оказываешься подготовленным привлечься в то, что единственно не представляет собой проблемы, про что решительно нечего выяснять – в… Был соблазн написать «в завершенное, абсолютное бытие», однако честнее сказать – в то, что, не имея своего внешнего выражения, не имеет ни имени, ни самое себя. Приходишь в резонанс с тем, что не требует никаких с собой разбирательств в силу своей полноты и своей пустоты одновременно.

Еще раз о том, почему важно не отмахнуться от вопроса, но дать ему возможность прозвучать, заявиться, достичь нашего слуха, встать перед нашим взором. Только игрой в гляделки подтверждается, что вопрос не касается нас, не касается действительно важного (не в том смысле, что действительно важное – это мы, а в том, что и мы не смогли бы остаться незатронутыми, будь затронуто действительно важное). Отворачиваясь, мы уходим от вызова, вместо того, чтобы его принять, бросив этому вызову собственный вызов. Отворачиваясь, мы не обращаем вопрос в пыль; уходя, мы оставляем его висеть в режиме ожидания. Когда же, дав ему прозвучать, мы отвечаем ему тишиной, он уходит сам. И только так он должен уйти.

Просто отмахнуться от вопроса, равно как и начать на него отвечать – дело заурядное. Прогнав вопрос, претендующий на насущность, либо озаботившись им, мы остались, кем были – кем-то. Позволив же ему маячить в нашем поле зрения, но не впуская в себя его горячую пульсацию, не заражаясь его недолгой истерикой, мы проявляемся уже как присутствие иного порядка, нежели присутствие кого- и чего-либо. (Первоначально хотелось написать «как бытие, исполненное завершенности», но это уж совсем явное определение, а ведь определение – это всегда определение «чего-то»). В свободе не нуждаться в ответах обнаруживаюсь уже не такой-то я, но большее: нечто – словно «нечто» требуется логикой языка, но на деле, конечно же, лишнее – несхватываемое, ненаходимое в качестве отдельности.

Уход, бегство от вопросов часто объясняют тем, что, дескать, «меня это не касается». В действительности, «это» не касается меня лишь тогда, когда мне не надо ни отворачиваться, ни отключаться, ни прикидываться глухим или слепым; когда я готов встретиться с ним лицом к лицу, готов к полному контакту, когда я развожу руки и приглашаю: вот я – весь здесь, и затронь, коснись меня, если сумеешь…

Пора завершать, а, стало быть, пора покаяться. В самом начале я написал, что целую минуту смотрел на вопрос не-реагирующим вниманием. Прошу прощения, это было преувеличение. Не-реагировать удалось всего секунд пятнадцать. Продержись я целую минуту, вы бы не читали этот текст по причине его ненаписанности. В самом деле, более или менее реальный опыт встречи внешних запросов внутренней тишиной (опыт бытия «не кем-то») выявил бы ненужность не только ответов, но также теорий, идей, догадок и прочих умопостроений, сколь бы ценными они ни казались тому, кто не еще не столкнулся со своей свободой, то бишь с собственным отсутствием. Если бы я действительно продержался хотя бы минуту, любые теории и наблюдения оказались бы тем, что не стоит и выеденного яйца. Если бы я действительно продержался хотя бы минуту, теоретизировать оказалось бы не только некому, но и не о чем.

Избежать вызова, содержащегося в этих записках, достаточно просто. Например, можно заявить, что здесь проповедуется невежество, отказ от знаний и интеллекта, и вообще автор, похоже, крайне реакционен.