Онтологические прогулки

Мифологическое сознание, будучи продуктом автохтонных цивилизаций, носит под сердцем плод неразделённой любви к разуму – чистое понятие воображаемого. Оно-то и помогает интуиции, лежащей в основе всякой идеации, структурировать и прагматику архаических обществ, и сознание его членов. Это сознание само себя полагает как мифологическое, т.е. «живое», что впервые отметил ещё А.Ф. Лосев. Миф не знает соперничества. А в плодовитости готов поспорить с Ничто, и даже набивается к не-сущему в молочные братья, коль скоро бытие дало ему от ворот поворот. В «Софисте» речь как раз и идёт о τὸ µηδαµῶς ὂν, никоим образом не сущим (237b), которое Платон, – в отличие от Горгия, отводящего небытию лишь область рассудка и речи, – наделил референтом: его не–сущее субстантивировано и «онтологично». Важно и то, что небытие в «Софисте» присутствует не как антиномия бытию, но как иное, т.е. как один из «пяти главных родов». Но Ничто имманентно себе, оно, собственно, "есть" род не-бытийствования в-себе и для-себя, и, следовательно, по определению не может обладать эйдосом, энтелехией и субстанцией в том значении этих терминов, которое приличествует бытию. И если Ничто и само-полагает себя как ноумен, не нуждающийся в феноменах, как абсолютный субъект, не сводимый к сумме предикатов, то только по той причине, что ничтожит себя и только себя, и ничтожит так, как ему заблагорассудится, т.е. иначе, чем сущее. Эта не-референтность погибели ярко заявила о себе в мифе, который, очевидно, стал сюжетом рефлексии Платона. Итак, не-сущее нас будет интересовать как господин, а не как мальчик на побегушках у бытия, т.е. не как иное и не как инобытие.

1. Как не-суще рекрутирует героев и богов

Уже в матриархате (хтоническая мифология) не-сущее прибегает к услугам стихий, безобразных тварей и существ [циклопов, химер, гидр], которые умыкают бытие из-под своенравных охотников, землепашцев и мореходов. Смерти сыплются как из рога изобилия. Чтобы восполнить недостачу, расцветают культы Геи и Реи у греков, Тефнут – у египтян. Культ Великой Богини-Матери (прародительницы) был призван продуцировать сущее. Но даже Деметра – богиня плодородия у греков, и Артемида, – покровительница дикой природы, – не справлялись с восполнением бытия, а высокая смертность развязывала руки близким кровным связям, узаконивая браки между братьями и сёстрами (Гера и Зевс, Исида и Осирис). Ничто́ подкарауливало бытие, не упуская случая намять бока сущему. Но как сущее и не-сущее «плодоносят»? Совокупление Тьмы и Ночи рождает Воздух и День. Ночь – мать одиночка, обходящаяся без мужского семени. Её лоно извергает гадов, зачатых, выношенных и изгнанных без любви и ласк, что роднит Ночь с Ничто́. Да и отпрыски подстать матери – Танат (смерть), Гипнос (сон), а поскрёбышей и ни сосчитать: Страдание, Обман, Раздор, – череда бастардов, незаконнорожденных и незаконопослушных. Не-сущее ничтожит себя с не меньшим усердием, чем сущее. Так Гея, желая высвободить из недр Земли детей Урана (сторуких великанов, циклопов, титанов), подговаривает младшего сына Кроноса (бога времени) оскопить родителя серпом, – негоже, мол, стыдиться своих чад, какими бы уродцами они ни были. Чтобы ничтожить сущее, небытие рекрутирует хтонических животных (стоглавый дракон Тифон, Лернейская Гидра), которым предстоит сразиться с героями – Гераклом, Персеем, Ясоном. Драконов одолевают и египетский бог Ра и христианский св. Георгий. Чтобы заполучить сущее, Ничто́ пускается во все тяжкие, часто действуя грубо, как неотвратимость, знающая цену долготерпению. Скрепя сердце Ничто́ выжидает, когда представится случай умыкнуть жизнь, лишив смерть героя величия, подобающего его подвигу: Геракл умерщвлён кровью кентавра Несса, которой Деянира пропитала плащ героя; Тесей гибнет на чужбине, забытый соплеменниками; Ясона, решившего прикорнуть, расплющивает корма легендарного корабля «Арго»; принявший Итаку за Керкиру Телегон (сын Кирки и Одиссея), не узнаёт в царе, вышедшем на защиту острова, отца и убивает Одиссея в случайной схватке копьём с шипом ската вместо наконечника. Но не только случай подставляет не-сущему плечо. Ничто́ забивается во все лакуны. К его услугам все возможные пустоты, недостачи и изъятия, включая и безумие, т. е. исчезновение субъектности. Часто преступления совершаются героем безрассудно, в каком-то умопомрачении. Так, убив брата и собственных детей в приступе чёрной ярости, насланной Герой, Геракл виновен, но лишь как орудие злой воли. Понимая, что стал инструментом в чужих руках, герой совершает двенадцать подвигов, чтобы искупить вину. Но одной лишь смертью не удовлетворить не-сущее. Убив Гектора, Ахилл трижды проводит его труп на колеснице вокруг Трои, – чтобы насытить ненасытную погибель: мало убить врага, нужно изничтожить его образ, вытравить память о герое. Но и у Ничто́, как выясняется, есть свой "кодекс чести", своя красная черта. Так, ужаснувшись Танталу, накормившему богов на пиру мясом собственного сына, погибель мучает сына Зевса и фригийской царицы Плуто голодом и жаждой в Аиде – вода отступает, стоит сыноубийце стать на колено, чтобы зачерпнуть горсть из реки, а деревья, заприметив руку, протянутую к сочному плоду, хлещут Тантала сухими ветвями.

2. Как сущее вострит лыжи от погибели

Участь богов была не менее ужасной, чем судьба героев. Зевса-Громовержца спасла мать Рея, отдав на съедение отцу Крону камень, завёрнутый в пелёнки. Повзрослев, Зевс заставил отца изрыгнуть из чрева братьев и сестёр. Страх перед погибелью кооперирует людей и богов: первые ищут покровительства и защиты у патронов; вторые, не надеясь на божественные прерогативы, находят убежище от всёпожирающего времени в плодах человеческого ума: мифах, эпических поэмах, трагедиях и комедиях для театра. Но и Бытие часто утирает нос не-сущему. Так Аид не единожды попадает впросак: то Геракл забирает Кербера; то Орфей, очаровав царя мёртвых пением, уводит жену Эвридику; то хитрец Сизиф, объегорив Аида, возвращает себе жизнь. Вознамерившись погубить сущее, Ничто́ вдохновляет героев на подвиги. Геракл, преследуемый завистливой Герой, совершает свои двенадцать подвигов и проникает в существенное сущности своего имени – «прославившийся благодаря Гере». Деметра – сестра Зевса, богиня сельского хозяйства, – разделив ложе на трижды вспаханном поле на Крите с Иасионом (критским богом плодородия, который у Гесиода назван Ээтионом), рождает Плутоса, – бога изобилия. Но недостача смеётся над ухищрениями бытия, и даже Зевсу, верховному божеству, приходится ослеплять Асклепия (сына Аполлона), поскольку искусный врач бросил вызов Ничто́, воскрешая мёртвых. Не-сущее всеведуще. Недаром в Аид к прорицателю Тиресию за «советом» спускаются Одиссей и Эней. Небытие «знает», но «молчит», пока кровь жертвенного животного не развяжет ему язык. Но бытие не ограничивается лишь вылазками в стан неприятеля. Так, Сизиф заковывает в цепи бога смерти Танатаса (его пришлось освобождать Арку), обманывает богов Аида и единственным из смертных возвращается на землю.

3. Мера

И боги, и герои, услужив не-сущему, всё же вспоминают о мере, чтобы не пересолить. Так Зевс, похитив Геракла из погребального костра, делает его бессмертным, а завистница Гера, смирившись, отдаёт в жёны герою свою дочь, богиню юности Гебу. Рано или поздно, но сущее и морок урезонивают аппетиты. Тогда налицо трансфер бытия в небытие и небытия в бытие, что мы наблюдаем в судьбе Персефоны – супруги Аида. Слёзы Деметры, потерявшей дочь, услышал Зевс, и повелел Персефоне треть года проводить в царстве мёртвых, а 2/3 – с матерью Деметрой. Возвращение на Землю Персефоны приводит весну, ликование природы, уход в Аид – зимнюю стужу. Есть и другие примеры, когда сущее, смирившись, соглашается на инобытие (метаморфозы), – лишь бы оставаться причастным к бытию. Так Калипсо, нимфа, обольщённая Зевсом, а затем убитая Артемидой, превращается любвеобильным Громовержцем в созвездие Большая Медведица. Ясно, что мифологическое сознание «приручало» Ничто́, полагая, что если нельзя запереть его на все замки, то можно хотя бы выставить часовых у ворот. Этой цели и посвящались Элевсинские мистерии, где, постоянно испытывая психологические травмы (утраты/обретения), субъект зависает над пропастью. Помогает память – то, над чем прорва не властна. Так, отвергнутая Аполлоном нимфа Дафна превращена в душистый лавр, чтобы венок из этого дерева мучил «водителя муз» уколами совести. Уязвлённая домогательствами Пана, нимфа Сирена, превращена в тростник, колышимый ветром. Думая, что улизнул от обманутой девушки, Пан мастерит из упругого тростника свирель, чтобы только и высвистывать имя обесчещенной нимфы. Спутники Аполлона, угодив в руки смерти, возвращаются к бытию окольными путями: Кипарис – буйным побегом «древа печали»; Гиацинт – благоухающим «цветком скорби». Бытие латает бреши. Так из сукровицы оскоплённого Зевсом Урана (отца) появляются фурии (эринии), нимфы и гиганты, из пены, образованной из кровоточащей раны – Афродита. И, наконец, из крови, поранившей ступни о терновник Афродиты, – богиня сбилась с ног, разыскивая в лесу пропавшего Адониса, – вырастает алая роза. Иногда костлявая угождает сущему. Так, чтобы сделать сына неуязвимым, мать Ахилла, Фетида, окунает ребёнка в Стикс (реку мёртвых), держа его за пятку. Побывав в Ничто́ и вернувшись невредимым, герой записывает на свой счёт победу, не замечая подвоха – ахиллесовой пяты.

4. Так кого же не-сущее носит под сердцем?

Из Ничто́ рождается не только «бытие-в-себе (фр.être-en-soi)», но и плод ничтожения, чистой негации– «бытие-для-себя (фр.être-pour-soi)» или сознание. Примечательно как миф трактует появление мысли/мышления из Ничто. Этот мотив обыгран в сюжете рождения богини мудрости Афины из головы Зевса. При этом богине неведомо зачатие-вынашивание-изгнание, её ум не причёсан, рассудительность не знает стадий биогенеза, а мудрость досталась богине «вдруг», по капризу Зевса и в полном боевом облачении. Появлению мудрости из Ничто́ предшествовала интрига. Любовница Зевса Метида (др.-греч. Μῆτις «мысль, премудрость», титанида (океанида), дочь Океана и Тефиды), – похоже, громовержец питал слабость к умным женщинам, – задумала родить сына, который умом и сообразительностью превзойдёт отца. Уязвлённый Зевс глотает даму на сносях, после чего испытывает сильную мигрень. Как часто повышенное артериальное давление мучает тех, кто изнуряет себя умственным трудом. Невозможность носить в себе бремя мысли, заставляет Зевса обратиться к Гефесту, который, расколов молотом чело отца, ужасается сам и ввергает в ужас олимпийцев. И в самом деле есть от чего содрогнуться, когда из живородящей головы Зевса появляется Афина, премудрость. Миф этот выражал удивление греков перед законченностью мысли, данной уму во всеоружии категориального аппарата.

5. Summa

Ясно, что фетишизм и зооморфизм, антропоморфизм и тотемизм, анимизм, а позже и космогонические, теогонические, антропологические, календарные мифы и обряды, якобы позволившие чувственно-практическому интеллекту греков «поладить» с Ничто́, в действительности лишь отдалили подлинную встречу с неотвратимым. Такая встреча состоялась под присмотром рациональности, установившей свои доксы/догмы там, где чувственная достоверность исчерпала свои аргументы. Но этот сюжет мировой философии выходит за рамки данного этюда.