Онтологические прогулки

 

Венчание Дмитрия на царство состоялось сразу же после въезда инокини Марфы в Москву  –  21 июля. Торжественно венчал его на царство новый патриарх Игнатий, избранный вместо Иова. Земский собор на этот раз не созывали, поскольку считалось, что вступивший на престол царь – законный царь наследник Иоанна по праву рождения.

О патриархе Игнатии известно, что он, ещё будучи рязанским архиепископом, первым признал права претендента на престол, когда тот ещё стоял в Туле. После гибели «царевича» его отправили в Польшу, где он принял униатство, но ещё некоторое время претендовал на московский патриарший престол.

Первым, что сделал Дмитрий, оказавшись на троне, – объявил себя не просто «царём Московским и всеа Русии», а кесарем и императором, т.е. уравнял свой титул с титулом главы Священной Римской империи. Это необычайно дерзкий и исторически важный шаг – через сто лет его повторит Петр I. О так называемой титулатуре правителей Московии нужно сказать особо. До того, как в 1547 году царь Иван Васильевич решил объявить себя царём, правитель русского государства именовался Великим князем. Речь Посполитая не признавала за московскими правителями царского титула, именуя их только Великими князьями. Суть дела вот в чём: татарский хан во времена нашествия и позже жаловал своим русским подданным титул Великого князя. У нас были Великие князя Киевские, Тверские, Владимирские. Но понятно, что Великий монгольский хан не мог пожаловать титул царя, то есть равнозначного себе по чести и славе, никому из русских подданных. Поляки и «народ литовский» усвоили такое понимание вопроса. Но с 1547 года Великий князь Иоанн IV провозгласил себя царем «Всея Руси». Это имело два важных последствия: во-первых, провозглашался суверенитет Московского государства, и во-вторых, его правопреемственность по отношению к Римско-Византийской империи, которая прекратила свое существование в 1453 году. Два этих события разделяло примерно сто лет, то есть как нас от большевистского переворота 1917 года. Но король Речи Посполитой, особенно такой ревностный католик, как Сигизмунд III, - никак не мог признать того, что его восточные соседи претендуют на  тот же титул, который был общепризнан только для императоров Священной Римской империи. Две империи. Разве такое может быть? Ведь каждая из них претендует на то, чтобы быть царством Божьим на земле! Значит кто-то из «императоров» самозванец. Ясно, кто.

 

И тут, как нарочно, сомнительный «царь Дмитрий», едва вступив на трон, вопреки всем прежним договоренностям с Сигизмундом, провозглашает себя императором, а свое «княжество московское»  объявляет равным (по замыслу) Священной Римской империи, глава которой подотчётен (пусть и формально) только наместнику Бога на земле – святейшему Римскому папе. Дерзость – направленная главным образом против Сигизмунда – просто неслыханная! Ведь совсем недавно Дмитрий отправлял униженное послание римскому первосвященнику, в котором просил о благословении на свой поход. И вдруг... Отныне свои обращения к польскому королю Дмитрий подписывает (не сильно владея латинским языком, в два слова «in perator», хотя почерк его не вызывает сомнений): imperator.

В это время произошло ещё одно важное событие. В самой Польше начался мятеж (рокош) польских панов против Сигизмунда, который якобы пренебрегал мнением «посполитства» и начал вести войну против Швеции. Как частенько бывало, интересы короля, как избранного правителя своего, –  своего рода «президента» республики –разошлись с мнениями польских магнатов. Рокош возглавил активный сторонник и покровитель «царевича», а затем царя пан Зебжидовский. Ситуация стала ещё более драматичной: при помощи внутреннего восстания в Польше новый русский царь мог рассчитывать и на польский престол или, по крайней мере, вступить с Речью Посполитой в прочный дружеский союз против турецко-татарской экспансии. Эту мысль Дмитрий неоднократно высказывал, равно, как и своё желание возвратить исконно русские земли, принадлежавшие в то время польско-литовскому государству, что так и не смог сделать Иван Грозный.

Планы Дмитрия становились всё более грандиозными. К тому же, с 16 мая 1605 года на папский престол в Риме взошел новый папа –  Павел  V – и Дмитрий вполне мог рассчитывать на его поддержку. Поскольку всегда был лоялен к католичеству.

Но главным для царя по-прежнему оставался вопрос о долгожданном приезде Марины, которая с отцом всё ещё оставалась в Польше.11 ноября в Краков прибыло посольство Дмитрия с многочисленными подарками для Марины, будущего тестя Юрия Мнишека,  а также для короля Сигизмунда. Здесь были алмазы, жемчуг, разные диковинные поделки из золота, слоновой кости и драгоценных камней, дорогие меха и многое другое. Всё это сопровождалось огромным посольством, которое возглавлял личный посланник царя Афанасий Власьев. Ему было поставлено в качестве основной задачи добиться согласия Сигизмунда на официальный брак Дмитрия с Мариной. Тут снова возникает множество вопросов: во-первых, уже будучи московским царём, Дмитрий с юридической точки зрения, для укрепления своего престола мог выбрать любую невесту из тогдашних царствующих домов. Что именно заставило его искать руки именно Марины Мнишек? Правда ли – романтическая версия – что он любил эту женщину так, что не мог от неё отказаться, даже поставив на кон свою судьбу и судьбу всего московского государства?

 

 

Посольством Афанасия Власьева  согласие было получено, и 29 ноября этот союз в торжественной обстановке в Кракове был заключен. Ввиду отсутствия жениха такой брак считался для русских «обручением», но по польским обычаям, это было настоящее бракосочетание, хотя и произведенное через посредника – русского посла. На церемонии присутствовали сам Сигизмунд, его сестра, шведская принцесса Анна, королевич польский Владислав, папский нунций  Рангони, канцлер Лев Сапега и другие высшие сановники Польши.

Обряд венчания совершал кардинал Бернард Мациевский. Посол Афанасий Власьев, исполняя роль жениха, при совершении обряда по поручению всячески старался подчеркнуть значение и высокое достоинство русского царя. В результате дальнейших событий это было поставлено ему в вину, так что он подвергся серьёзным репрессиям и умер в опале. Но тогда его поведение вызвало некоторое недоумение присутствующих поляков: например, во время одной из церемоний, когда всем верующим католикам надлежало стать на колени (в том числе и королю Сигизмунду), Власьев остался стоять, так как католический обряд счёл неподобающим для русского царя. Позже, во время пира, «когда пили за здоровье царя или царицы, он вставал со стула и, как слуга, бил челом», потому что считал себя не совсем «заместителем» русского царя, а только исполняющим посольскую миссию.

Почти одновременно состоялась свадьба короля Сигизмунда с новой женой Констанцией Австрийской. Это было – и тогда  показалось очевидным – весьма символично. Афанасий Власьев, по-прежнему как представитель нового русского царя, присутствовал  на этой свадьбе.

Получив известие об успешном завершении миссии А.Власьева, Дмитрий сразу же, в декабре 1605 года отправил в Краков ещё одно посольство с деньгами и подарками, причем тестю было привезено, помимо прочего, 300 000 злотых, А Марине множество драгоценных украшений. Царь торопил жену с приездом в Москву, чтобы там не только подтвердить брак совершением православного обряда, но и торжественно короновать Марину как русскую царицу.

По разным причинам её отъезд несколько месяцев задерживался, пока, наконец, 18 апреля Марина Мнишек со своей свитой не въехала в пределы московского государства. Её прибытие можно назвать триумфальным. На каждой остановке царицу встречали посланники Дмитрия с новыми и новыми подарками, постоянно оказывая ей знаки почтения, подобающие русской царице. Вся церемония была тщательно разработана в Москве с тем, чтобы соблюсти все правила традиционного этикета, который должны были соблюдать православные государи и государыни. Не первый раз русские цари женились на иноземках, далеко и ходить не надо – женой деда  Ивана Грозного была византийская принцесса Софья Палеолог.

В Кремль Марина вступила с большой торжественностью, но оделась в платье, сшитое по образцу, принятому для французской королевы. Ей казалось, что это должно было подчеркнуть её шарм и значительность, но для московитов такая одежда представлялась, по меньшей мере, странной. Можно порассуждать на эту тему. Сто лет спустя Пётр I не только приказал придворным дамам носить иностранные платья, но и всем боярам приказал сбрить бороды – и ничего, сошло. Некоторые наши историки думают, что так совершается переход к европейской культуре. Заметим, что царь Василий III тоже впервые побрил бороду – и это не вызвало ни у кого активного сопротивления, а Дмитрий бороды вообще никогда не носил. Встречали Марину тоже как бы не совсем по правилам: заранее подготовленный оркестр исполнял польские песни вместо торжественных православных песнопений. Но, кажется, всё было позабыто ликующим народом во время церемонии венчания Марины на царство, которое внешне соответствовало всей православной традиции. Впрочем, здесь тоже возникли некоторые недоразумения. Марина не была крещена по православному обряду. Об этом бояре и другие чиновники знали. Но требовалось ли ей вторичное крещение, было не вполне ясно. Тогдашние правила напрямую этого не требовали, более значительным считался обряд миропомазания. Разумеется, Дмитрий, сам как бы тайный католик, вникать в такие детали не стал.

Предполагалось, что обряд миропомазания, которым церковь благословляла венчание на царство, а также причащение из рук патриарха вполне заменяют требования некоторых ортодоксов «перекрещивания» царицы. Так и поступили. Двукратное следование православному обряду признали равносильным отречению от «латынской» ереси. Важно было и то, что царь не ограничился церемонией традиционного бракосочетания. Впоследствии это сыграло колоссальную роль в развитии русской смуты.

«Димитрий, – пишет польский историк К. Валишевский, – пожелал короновать Марину даже ранее брачного венчания, что делало её по званию независимой от этого союза; в случае развода она оставалась царицей: если бы Димитрий умер раньше, она могла царствовать после него! Так и произошло – прежде, чем сделаться в глазах народа законной супругой царя, ненавистная чужестранка была миропомазана, возложила на свои украшения золотые бармы Мономаха и прошла через врата, доступные только государям». («Смутное время»). Во время всего обряда царица была одета по традиционно московским обычаям, «в парчевом, вышитом жемчугом платье по лодыжки,  в подкованных червонных сапожках». Служба была проведена в Успенском соборе московского Кремля, как полагалось при венчании русских государей. 18 мая 1606 года Марина вступила на русский престол, венчанная со своим супругом, царём Дмитрием Ивановичем. Но их брак оказался недолгим. За тогдашним «Лениным» ещё не было таких сил, которые для разных лже-царей появились  на Руси 300-400 лет спустя.

Как уже говорилось, боярин Василий Шуйский  с самого нала готовил заговор против Дмитрия, который был раскрыт, а Дмитрий не только не казнил его, но даже простил. После коронации Марины и торжественного венчания, когда вся Москва праздновала, Шуйский, опираясь на своих сторонников, через неделю осуществил новый заговор. Об этом интересно написал другой иностранный автор, очевидец этих событий, Пётр Петрей: «Этот Шуйский велел тайком позвать к себе на двор капитанов и капралов с некоторыми дворянами и богатейшими гражданами, которые были самые искренние его друзья. Он объяснил им, что вся Россия каждый час и каждую минуту находится в великой опасности от нового великого князя  и иностранцев, которых набралось сюда такое множество:  чего давно боялись русские, теперь сбылось, как они сами узнают на деле. Желая прежде всех на что-нибудь решиться  для этого дела, он едва было не потерял своей дорогой головы (....).  Но теперь они ясно видят, что из того выходит, а именно: погибель и конец всем русским; они будут крепостными холопами и рабами поляков. (...) Из того всякому смышленому человеку легко заключить и видеть, что он /т.е. царь Дмитрий/ наверное замышляет отменить древнюю греческую веру, а вместо неё установить и распространить католическую». («История о Великом княжестве Московском...»).

Шуйский и его сторонники начали распространять слухи о вероотступничестве царя и о том, что он якобы хочет извести всех русских бояр и установить власть поляков. В город были впущены отряды, которые прежде были отправлены против татар. В 4 часа утра 27 мая во всех церквах ударили в набат. Толпы московских жителей (для них это уже стало привычным) сбежались к Кремлю. Там агенты Шуйского стали кричать: «Поляки бьют русских бояр и хотят убить царя, бейте поляков». Тем временем особый отряд был отправлен в кремлёвские палаты для того, чтобы убить Дмитрия, который был захвачен врасплох и мгновенно растерзан толпой.

Его тело приволокли к Лобному месту, туда же привели царицу-инокиню Марфу, как бы для опознания своего сына. Шуйский уже объявил, что это не царь Дмитрий, а «злой колдун». Царица ответила весьма уклончиво: «Нужно было спрашивать меня  об этом, когда он был жив, а теперь, как вы его убили, то он уже не мой сын». Эти слова стали началом истории новых «царевичей» и «претендентов», с разным успехом старавшихся воссесть на московском престоле. Историки насчитывают их шестнадцать. О погибшем Дмитрии снова стали распускать слухи, что он был колдуном-еретиком. Его труп бросили в яму, но, спустя несколько дней, вырыли и сожгли, а пепел рассеяли по ветру.

Совершенно иначе трагическую историю гибели Дмитрия и убитого одновременно с ним его верного соратника П.Ф. Басманова излагает другой мемуарист – Элиас Геркман, который, впрочем, считал, что настоящий царь Дмитрий сумел спастись. Он утверждает, что после убийства «сняли одежды трупа подставного Дмитрия и Петра Федоровича Басманова, убитого в Кремле во время мятежа. Эти обнажённые трупы потащили на рынок, где положили их на стол, так чтобы каждый мог их видеть, и издевались над ними. Их детородные члены связали вместе, причём произносили самые постыдные вещи (...).

Так как многие не знают: верить ли тому, что истинный Димитрий избежал смерти, или тому, что он был убит в Москве, то я намерен привести здесь обстоятельные объяснения.

По совершении убийства в Москве одна полька, бывшая наложницею Димитрия приходила в дом царского медика, доктора Каспера, бывшего родом из Пруссии. Она несколько раз беседовала с ним по поводу убиения Димитрия. Между прочим, она говорила, что не может поверить известию о смерти Димитрия, а, напротив, думает, что он бежал. Поэтому она просила доктора послать своего человека на рынок для осмотра трупов и сообщила ему о некоторых знаках, бывших у её господина на теле, а именно: о природной бородавке на лице, возле носа, о красном пятне (похожем на орла)  на левой груди, о том, что правая рука его была заметно длиннее левой. Вышеупомянутый доктор послал туда своего слугу. Внимательно осмотрев трупы, слуга вернулся домой и сказал своему хозяину, что на трупе, о котором говорят, что это труп царя, он заметил только бородавку у носа, но и она, казалось, не была природною; кроме того, на ногах у него такие рубцы, ссадины и мозоли, какие бывают у человека, ходящего босиком и зимою и летом. Всё это подтвердили и многие немцы, видевшие труп вместе /с слугою доктора/. Отсюда можно заключить, что человек, ведший жизнь роскошную и изнеженную, мывшийся 2 раза в неделю и так мало ходивший пешком, никаким образом не мог иметь столь изуродованных ног. А так как не были найдены и вышеописанные знаки, которые никак не могли исчезнуть по смерти, а между тем из конюшни изчезло 8 или 9 лучших лошадей, то очевидно, что заговорщики убили не истинного Димитрия». («Историческое повествование о важнейших смутах в государстве Русском...»).

Однако те же бояре, которые свергли «Лжедмитрия» (теперь его будут называть только так) взяли под охрану Марину, её отца Юрия Мнишека и послов короля Сигизмунда, находившихся тогда в Москве.  Многие из польских «жолнеров» и иностранных наемников были убиты разъярённой толпой.

Немедленно был «сведён» с патриаршего престола Игнатий, которого обличили в «ереси папёжской» и отправили в Чудов монастырь, место весьма известное с точки зрения событий того времени. Впоследствии патриарха Игнатия  церковь стала называть «лже-святителем».

 

 

 

Слово «Лже-Дмитрий» содержит в себе два понятия. «Дмитрий» – это истинный царь, имеющий династическое право на власть и на трон богоспасаемого православного Русского государства. Это право обеспечено династически, по роду, хотя и с некоторой «червоточинкой»: всё-таки Мария Нагая с православной точки зрения не совсем «настоящая» царица. Это право будто бы было подкреплено также церковно: «Дмитрия» благословил на престол законно избранный патриарх Игнатий.

Но, с другой стороны, – «лже» – ложь. Не истинный царь, не благословенный церковью (Игнатий – «лже-святитель», хотя он был избран по всем церковным канонам), а значит? Значит то, что всей Руси великой и московскому государству следует искать истинного Дмитрия. А кто он такой? 400 лет назад искали, но не нашли. А сейчас у нас один царь лже-Дмитрий сменяется по наследству (по личной преемственности) другим царём лже-Дмитрием. Имя Дмитрия – это символ законной власти. Истинной потому, что она имеет божественное происхождение. Может ли бог быть злым, несправедливым, жестоким? Как посмотреть на эти вещи? Если бог зол, то и созданный им мир обречён на зло (так думали в давние времена еретики-маркиониты). Но если бог «добр», то откуда же берутся все несчастья . которые он обрушивает на наш мир? «Неисповедимы пути Господни». Господь карает, милует, руководствуясь своим Промыслом, а не примитивными человеческими представлениями о добре и зле.

Русский ум устроен так, что не может в своих исканиях остановиться на полпути.

 

                                    Во всем мне хочется дойти
                                    До самой сути.
                                    В работе, в поисках пути,
                                    В сердечной смуте.

                                    До сущности протекших дней,
                                    До их причины,
                                    До оснований, до корней,
                                    До сердцевины.

 

Так писал, хотя и еврей, но по духу русский поэт Борис Пастернак.

Дойти до самой сути – это значит дойти до того вопроса, кто имеет право на власть. Лже-Дмитрий, Шуйский, Ленин, Сталин, Путин?...

Ловкий интриган Василий Шуйский полагался на своё аристократическое происхождение. Действительно, по родовитости (он был прямым потомком Рюриковичей) ему соперников практически не было. Но вот беда: он по роду не происходил от «святого дьявола», царя Ивана Грозного, а русский народ почему-то считал законными только его потомков.

Мы здесь сталкиваемся с самыми необычайными парадоксами русской государственной мысли. Да, царь Иван – почти что Антихрист, отродье сатанинское. Но он  – «царь», первый на Руси и в принципе – глава всего очага святости, каковым является православная Русь, Новый Израиль. Это значит, что только «православная» Русь может претендовать на всемирное господство, прикрываясь «щитом» израилевой веры.

На Западе особа короля, а тем более императора Священной Римской империи тоже была окружена нимбом святости. Достаточно привести здесь титул императора Карла V, правившего незадолго до описываемых событий: «Избранный /т.е. не коронованный даже папой. А сам возложивший на себя корону. – Г.М./ император христианского мира и римский, присно Август,  а также католический король Германии, Испаний и всех королевств, относящихся к нашим Кастильской и Арагонской коронам, а также Балеарских островов, Канарских островов и Индий, Антиподов Нового Света, суши в Море-Океане, Проливов Антарктического Полюса и многих других островов как Крайнего Востока, так и Запада, и прочая...».

Однако, хотя святость римского Императора и передавалась династически (вроде  умения исцелять разные болезни наложением рук у французских королей), но не распространялась на весь народ. На Руси не так: именно весь народ считается богоспасаемым и богоизбранным – и не иначе. Идея так называемого «коллективного спасения» через триста лет стала центральной в учении знаменитого философа-мистика Владимира Соловьёва. Он заявлял: я не хочу быть спасенным, если не будет спасен самый малейший человек из моего народа. Вера в чём-то более иудейская, чем христианская. Для правоверного иудея сама его причастность к еврейскому народу уже означала причастность к плоти господней. Для христианина спасение даровалось или верой, или деяниями во имя Господа. Но как разграничить деяния «во имя Господа» и другие деяния? Это вопрос внутреннего решения – совести. А это понятие в Библии даже не упоминается.

Уже говорилось, что царская власть божеская и божественная. Поэтому так упивались ею «самозванцы» и те, кто был причастен к ним. Вот что, например, пишет Пушкин о «царице Смуты» (это определение мы позаимствуем у Л. Бородина, автора одноименного романа), Марине Мнишек: «... это была странная красавица. У неё была только одна страсть: честолюбие, но до такой степени сильная и бешеная, что трудно себе представить. Посмотрите, как она, вкусив царской власти, опьянённая избыточной мечтой, отдаётся одному проходимцу за другим, деля то отвратительное ложе жида /об этом речь впереди – Г.М./, то палатку казака, и всегда готовая отдаться каждому, кто только может дать ей слабую надежду на более уже несуществующий трон. Посмотрите, как она смело переносит войну, нищету, позор... и жалко кончает своё столь бурное и необычайное существование» (Письмо Н. Раевскому, 1829 г., – т.е уже после смерти Карамзина, на историческую концепцию которого опирался Пушкин).   

Дополним нашего классика: речь должна идти не только о «честолюбии», но в большей степени о жажде исполниться божественной энергии власти. Говоря современным языком – ощутить свою «харизматичность». Позже Достоевский и его последователи в русской культуре «серебряного века» назовут это явление  «человекобожием», опираясь, главным образом, на как бы отрицательный образ Наполеона. Стать богом – значит обрести высшую власть над миром, а может, и бессмертие. А именно у Марины на это было право: как уже говорилось, она была венчана на московский престол не как жена Дмитрия, а отдельно  –  как Богом данная царица. Отсюда следует важный вывод: Дмитрий мог и быть самозванцем, а она – нет. Это стало одной из причин дальнейшего развития Смуты.

            

Царю Василию Шуйскому такого высокого полёта духа было не дано. Это был прагматик и человек-компромиссов. Никакого Земского собора, как при избрании Бориса, не созывали. Покончив со своим предшественником, Василий подговорил народ (собравшийся на площади во время богослужения) кричать: «Хотим царя Василия Шуйского!». Некоторые стали заявлять, что сначала надо избрать нового патриарха, который бы благословил царя, но сторонники Шуйского кричали: «Царь важнее, чем патриарх!». Первого июня он был коронован новгородским митрополитом Исидором. Всё мероприятие было проведено почти мгновенно.

Высокопоставленные поляки, в том числе Юрий Мнишек и Марина были сосланы в Ярославль, где влачили весьма тяжкое существование. Их личное имущество не было конфисковано, но и государственной субсидии им не выдавалось, так что они жили за свой счёт.

Новый царь Василий сразу же разослал по всем городам грамоты с извещением о своём воцарении. Но результат был прямо противоположным царскому изволению. С самого начала его не признало больше половины жителей Московского государства – а именно потому, что они прежде присягнули царю Дмитрию, которого считали истинным царём. В глазах жителей «Русии» царь Василий выглядел самозванцем, организатором государственного переворота. И это было далеко не случайно.

Сразу же после гибели «Лже-Дмитрия» распространился слух о том, что он сумел бежать и скрывается где-то в западных областях. Но одновременно появились и новые претенденты на престол. Придя в Путивль с казачьим войском, провозгласил себя сыном царя Фёдора Иоанновича некий Пётр, «позиционирующий» себя племянником настоящего царя Дмитрия. Его сразу же признала вся Северская земля: Калуга, Тула, Орёл и Кромы. У Даля даже  зафиксирована пословица: Орёл да Кромы – первые воры.

В правительственном лагере сразу же возникли разногласия по поводу избрания нового патриарха. Некоторые историки пишут, что сторонники Шуйского «нарекли» патриархом Филарета Романова, которого «Лже-Дмитрий», как своего «родственника» освободил из ссылки. Но появляется новый вопрос: как это, без ведома царя кто-то мог «наречь» патриарха? Значит, была, хотя бы и неофициальная, но санкция царя Шуйского. Почему? Дальнейшие события делают этот вопрос ещё более загадочным.

Слухи о том, что Дмитрий чудесным образом спасся, стал распространять его близкий друг Михаил Молчанов, сбежавший из Москвы во время мятежа и скрывавшийся в Самборе у жены Юрия Мнишека Ядвиги. Поначалу двусмысленное поведение инокини-царицы Марфы (об этом мы уже писали), а также то, что убитому, по некоторым сообщениям, отрубили голову и как бы в насмешку прикрыли её театральной маской, так что опознать его было почти невозможно, породили сразу же множество слухов.

Дальше чудеса последовали одно за другим. Василий Шуйский, который при Борисе Годунове возглавлял комиссию по расследованию гибели царевича Дмитрия и тогда признал её случайным самоубийством, при новом царе Дмитрии-«самозванце» свидетельствовал под присягой о том, что Дмитрий и есть «настоящий царь», а втайне готовил заговор против него. Теперь, придя к власти, он в очередной раз изменил свою позицию и стал говорить, будто Дмитрий был убит по приказу Годунова. Для якобы окончательного расследования в Углич была отправлена группа видных церковных иерархов и знатных бояр во главе с «наречённым» патриархом Филаретом, чтобы привезти в Москву тело «убиенного» царевича, которого Шуйский предполагал канонизировать в качестве святого. Во время этой поездки Филарет был лишён сана патриарха.

Каково же было удивление участников делегации и всех присутствующих, когда при вскрытии могилы они обнаружили, что тело царевича, пролежавшее в земле пятнадцать лет, оказалось неповреждённым и не имело следов тления.

 

Официально царь Василий объявил это верным признаком святости – и, когда раку с телом привезли в Москву, Дмитрий был провозглашён святым мучеником. Но неофициально поползли слухи, что по тайному приказу Василия в могилу был подложен новый труп. Об этом интересно пишет К. Буссов: «... чтобы эта дурацкая затея  выглядела как можно лучше, Шуйский приказал сделать новый гроб. Он приказал также убить одного девятилетнего поповича, надеть на него дорогие погребальные одежды, положить в этот гроб и отвезти в Москву. (...) По его повелению было всенародно объявлено, что князь Димитрий, невинно убиенный в юности, – большой святой у Бога. Он, мол, пролежал в земле 17 лет, а его тело так же нетленно, как если бы он только вчера умер. И орехи, которые были у него в руке на площадке для игр, когда его убили, ещё тоже не сгнили и не протухли, точно также и гроб не попорчен землёй и сохранился, как новый». («Московская хроника»). При этом необходимо констатировать, что «невинно убиенный» царевич Дмитрий и поныне почитается Русской православной церковью как канонизированный святой и мученик. Таким образом, «третья версия» гибели царевича, предложенная Василием Шуйским, после двух равнозначных, также подтверждённых крестоцелованием, и поныне является  официальной церковной позицией. По крайней мере, мне неизвестно, чтобы кто-нибудь оспаривал «святость» и подлинность царевича Дмитрия, в отличие, например, от предполагаемых «мощей» царя Николая II и его родственников.

Но и это ещё не всё. Царица-инокиня Марфа вновь признала останки своего сына в принесенных в Москву мощах. Меньше чем за месяц до этого она выразила сомнение в том, что именно её сын был убит агентами Шуйского. Всё это событие красочно описывает в своей «Истории» Н.М. Карамзин  (сам он тоже, как уже отмечалось, не раз колебался в своей точке зрения): «Из Углича несли раку /3-го июня/, переменяясь, люди знатнейшие, воины, граждане и земледельцы: Василий, царица-инокиня Марфа, духовенство, синклит, народ встретили её за городом; открыли мощи, явили их нетление, чтобы утешить верующих и сомкнуть уста неверным.  Василий взял святое бремя на рамена свои и нёс до церкви Михаила Архангела, как бы желая сим усердием и смирением очистить себя перед тем, кого он столь бесстыдно оклеветал в самоубийстве! Там, среди храма, инокиня Марфа, обливаясь слезами, молила царя, духовенство /которые всего несколько дней назад считали истинным царём другого Дмитрия, клялись ему в верности и целовали крест – Г.М./, всех россиян простить ей грех согласия с Лже-Дмитрием для их обмана – и святители, исполняя волю царя, /царя-клятвопреступника, который ни в чём не покаялся и был венчан православной церковью. - Г.М./ разрешили её торжественно / опять-таки безо всякого покаяния и церковной эпитимии. Значит, это считалось в порядке вещей. – Г.М./, из уважения к её супругу и сыну. Народ исполнился умиления, и ещё более, когда церковь огласилась радостными кликами многих людей, вдруг излеченных от болезней, действием Веры к мощам Дмитриевым, как пишут очевидцы».

Это по-придворному выспренное и льстивое словоблудие, недостойное нашего знаменитого историка, ясно подчёркивает только одно: насколько высоко ставился в качестве авторитета именно титул «царя-самодержца», будь он даже негодяем и клятвопреступником в своём физическом обличии. И не только во времена Василия Шуйского, но и при жизни самого Карамзина, а значит, и Пушкина.

Во время всех этих событий или чуть позже, летом 1606 года, легитимность Шуйского как нового царя признавали только близлежащие к Москве территории.  За царя Дмитрия (а о нем было известно только то, что он чудесно спасся) восстали не только Путивль и другие Северские города – все западно-русские округа, – но и Тула, Рязань, Вятка и даже отдалённая Астрахань. Поднялись самые разные слои русского общества от непокорных бояр до казачества и служилых людей. Можно сказать, что царь Василий царствовал только в Москве.  

Ещё во время похода первого претендента на Москву местом его зимней стоянки был г. Путивль. Этот же город стал центром нового движения против московского царя. За царя истинного и божественным промыслом спасенного – нового (уже второго) Дмитрия. И народу, и боярам, кроме олигархов в окружении Василия Шуйского, власть узурпатора, каким выглядел Шуйский, не казалась достойной, да и вообще законной. Некоторые историки говорят, что движение воскресшего царевича Дмитрия якобы отражало мнение так называемых «народных масс», но есть исторический факт: девиз: «За царя Дмитрия!» провозгласил виднейший боярин, Путивльский воевода – князь Григорий Шаховской, один из первых сторонников ещё прежнего Дмитрия. Вместе с ним в качестве самого удивительного народного вождя действовал Иван Исаевич Болотников, может, самый необычайный  по своей судьбе герой времен Смуты. О нём чуть позже. Особенно сильную поддержку повстанцам оказало рязанское дворянство, тоже недовольное московскими правителями. Во главе рязанцев стояли братья Ляпуновы, Прокопий и Захар, ещё со времен Ивана Грозного известные своим бунтарским темпераментом (они участвовали в одном из мятежей после смерти царя Ивана Грозного, но были «усмирены» Борисом Годуновым).

Царь Василий Шуйский попытался поправить положение, восстановив репутацию Годуновых, Бориса, Марии и Феодора (чем лишь продолжил серию своих предательств). Оправдать Бориса и убитых Марию и Фёдора значило для Шуйского признаться в том, что царевич Дмитрий всё-таки не был убит... Но ведь он только что был канонизирован, как «невинно убиенный»! Что же дальше? А значит новый, в очередной раз воскресший Дмитрий мог бы иметь права на русский престол. Но Василию было важно показать преемственность своей власти. Тела убитых Годуновых были перевезены из отдалённого монастыря в Москву и перезахоронены в Троице-Сергиевом монастыре. Ксения Годунова, последняя родственница бывшего царя и (предполагаемая) наложница Лже-Дмитрия, постриженная в монахини под именем инокини Ольги, рыдая шла за гробами. Ей предстоит ещё довольно долгая жизнь, но о том, что она пережила и передумала, нам остается только гадать.

 

 

В середине октября 1606 года войско Болотникова подошло к Москве и стало лагерем в селе Коломенском. Упомянем только некоторые факты биографии этого незаурядного человека, русского кондотьера: он служил сначала у боярина Андрея Телятевского, одного из приближённых Бориса Годунова. Во время какого-то очередного похода или набега был взят в плен крымскими татарами, продан в рабство туркам, несколько лет провёл невольником-гребцом на турецких галерах, прикованным железными цепями. Этот род наказания назывался тогда «каторгой» – отсюда и теперешнее слово. Во время очередного сражения с христианским флотом императора Священной Римской империи корабль, на котором был гребцом Болотников, был захвачен противником. Все христианские рабы-гребцы были освобождены, а сам он попал в Венецию. Затем успел повоевать с турками в Венгрии в составе войск императора, а когда эта война завершилась, собрался вернуться на родину, но узнал, что «настоящий царь Дмитрий» скрывается в Польше. Болотников отправился в Самбор, где по-прежнему жила Ядвига Мнишек, мать царицы Марины. Его окружал ореол настоящего русского героя и рыцаря. В Самборском замке он встретился с Михаилом Молчановым и пани Ядвигой, которые уверяли всех окружающих, что Дмитрий жив и чудесным образом спасся. Поверил этому и Болотников. Его сразу же направили почти как официального представителя в Путивль к мятежному князю Г. Шаховскому, где он стал «большим воеводой».

Болотниковцы начали войну за «истинного» царя Дмитрия, но его всё не было. В войске начались разногласия. Увидев, что царя нет как нет, рязанские ополченцы во главе с братьями Ляпуновыми отошли от Болотникова и примкнули к Василию Шуйскому. Многие последовали за ними. Против оставшихся мятежников царь выслал дополнительный отряд своего племянника, будущего героя антипольского сопротивления, Михаила Васильевича Скопина-Шуйского. 2 декабря в одном из решающих сражений Болотников потерпел поражение и отошёл  к югу от Москвы в сторону Тулы и Калуги. Дальнейшая война продолжалась некоторое время с переменным успехом. Наконец, 21 мая 1607 года сам царь Василий выехал из столицы и присоединился к своему войску.

Но царя Дмитрия по-прежнему не было, и энтузиазм болотниковцев стал уменьшаться. На разные расспросы Болотников отвечал, что «Димитрий действительно живёт в Польше, и скоро будет здесь. Он сказал также: Я у него был, и он сам лично назначил меня вместо себя старшим военачальником и отправил в Путивль с письменным распоряжением». Московиты сказали: «Это несомненно другой, мы того Димитрия убили», - и стали уговаривать Болотникова, чтобы он перестал проливать невинную кровь и сдался царю Шуйскому, а тот сделает его большим человеком. Болотников ответил: «Этому моему государю я дал нерушимую клятву не жалеть своей жизни ради него, что я и сдержу. Поступайте, как вам кажется лучше, если вы не намерены сдаться добром, я тоже вместо моего государя поступлю так, как мне кажется лучше». ( К. Буссов). Есть предположение, что человек, представившийся Болотникову как спасшийся царь Дмитрий был тем самым Михаилом Молчановым, который после бегства из Москвы прихватил некоторые атрибуты царской власти. Разыгрывать роль будто бы спасшегося царя сам он не решился по целому ряду причин, но «благословить» на новые подвиги возможного следующего претендента был непрочь. Впоследствии он окажется в войске Лже-Дмитрия II и погибнет во время очередного из московских бунтов, бессмысленных и беспощадных.

В это время уже упомянутый «царевич» Пётр Фёдорович прибыл к Г. Шаховскому и с новыми подкреплениями присоединился к болотниковцам, которые находились в Туле, чтобы помочь сторонникам царя Дмитрия.

Болотников и Г. Шаховской, видя нестойкость своих войск, направляли в Польшу одного за другим своих посланников, заклиная «спасшегося Дмитрия» поскорее явиться народу. Царя ждали – и он не мог не прийти.