Онтологические прогулки

Целиком и полностью разделяю озабоченность и пафос весьма злободневной, страстной и глубокой статьи Сергея Ручко «Эра Армагеддона» , но хотел бы несколько иначе расставить акценты в понимании причин и следствий нынешнего «конца света».

Идея цивилизации мертва. Светоч её прогресса – разум – скончался. Из-под его останков наружу высвободился человеческий неадекват. Он так органично вплёл себя в ткань общественных отношений, что даже гуманистический научный маразм оказался явлением мало отличным от него.
                                                                                                                                            Сергей Ручко

Идеи не умирают. Они реализуются. Так возможность превращается в действительность. Цивилизация как воплощение «просвещенного разума» состоялась. Точнее, посредством разума идея цивилизации (как мечта) превратилась в действительность. Вот только действительность эта оказалась очень опасной. Как говорится, «за что боролись …». В современной цивилизации обнажился не какой-то антиразум («неадекват»). Обнаружилась ограниченность человеческого разума, его характерное для XVIII-XIX столетий самообольщение и, конечно, безумство желаний, переходящих в уже никем неконтролируемый азарт войны. Но это уже из области воли, а не разума. Без воли нет жизни, но и безумная страсть – это, как и всякое частное, которое стремится стать всеобщим, есть зло (Шеллинг). Никакого другого способа «вылечить» безумство желаний и страстей, кроме как доброй воли, подчиненной разуму, просто не существует… Если, конечно, у человечества еще есть силы, время, добрая воля и (опять же) разум: «Клин клином вышибают».

О конце света и последней битве между добром и злом (Армагеддоне) периодически говорят уже тысячелетиями. Такой «хронический Армагеддон» порождается прежде всего противоречивостью существования мира, общества и человека, где интересы одних людей объективно вступают в противоречие с интересами других. Сама цивилизация с ее техническими и технологическими достижениями во многом стала результатом этих противоречий и непрерывной борьбы между людьми не просто за место под солнцем, а за самое лучшее место.  

Кроме того, в самом человеке, увы, всегда были, есть и будут те свойства, которые в любую эпоху (что в античности, что в средневековье, что сегодня) порождали и порождают апокалиптические ситуации и, соответственно, ощущение скорого «конца времён». Специфику нынешней апокалиптической ситуации некоторые авторы видят в ее «рукотворности» и «антропогенности».  Но и это, в сущности, не ново. Так, главный герой древнегреческой мифологии Геракл, чьи подвиги были символическим выражением судьбы человеческого рода, погибает (буквально сгорает) из-за яда неубиенной Лернейской гидры как аллегории человеческой зависти, ненависти, алчности, жадности, эгоизма, тщеславия, властолюбия, обмана, подлости и других пороков, присущих людям.

О неизбежности ужасного конца света говорится не только библейских мифах, но и ведических, египетских, шумерских, древнегреческих, буддистских, исламских и скандинавских. В википедии есть даже список дат ожидаемого, но, к счастью, не сбывшегося «конца света» . Но, как отмечал Кант, не цивилизация, а отставание нравственного развития человека от его технических достижений и возможностей провоцирует и обостряет проблемы войны и мира. Причиной нового термоядерного Армагеддона (как, впрочем, и всегда) стал не «просвещенный разум» XVIII века, а воля человека к могуществу как не ограниченное разумом желание стать «царем природы», почти богом; желание, которое порой даже жертву превращает в палача как для мира, так и для самого человека.

Автор верно указал, что причина этого не просто в гераклитовской «энантиодромической инверсии» как таковой, т.е. в превращении чего-либо в свою противоположность, а именно в доминировании (доминанте) одной из противоположностей. Хотя, на мой взгляд, в оппозиции «разум – воля» автор ошибочно указал на разум как «виновника» Армагеддона. Тогда как главная причина как раз в том, что здесь безумная и эгоистичная воля торжествует над разумом.

Впрочем, ситуация вряд ли была бы лучше при абсолютном доминировании беспристрастного разума и подавлении, а то и полном отсутствии воли. Наступила бы эра безжизненных манекенов, имитирующих живых людей.  Эдакий Армагеддон на изнанку. Недаром в древнегреческих мифах Зевс не позволил даже родиться своему самому младшему сыну Логосу, который должен был прийти на смену своему отцу как верховному божеству. Невольно вспоминаются нынешние дискуссии вокруг лишенных собственной воли цифровых технологий и опасности для существования человечества развития и повсеместного внедрения искусственного интеллекта.

Однако даже ситуация «хронического апокалипсиса» ничуть не отменяет универсальности энантиодромической инверсии. Так, само бытие, опосредованное существованием, перманентно становится небытием, из которого рождается бытие. Жизнь, опосредованная рождением, всегда заканчивается смертью, а смерть оказывается необходимым моментом всего живого. Как во Вселенной возникают и гибнут целые галактики, так и в человеческой истории зарождались, расцветали, приходили в упадок и гибли целые цивилизации. Для конкретного человека вопрос всегда состоит лишь в уместности и своевременности актов его личного рождения, жизни и смерти. Это как с цветами, которые однажды распустившись, рано или поздно увядают, но это вовсе не означает, что за это их надо заранее растаптывать. Эстетическая ценность цветов состоит в том, что они особенно прекрасны именно потому, что недолговечны.
В принципе каждое мгновение настоящего уже есть «конец света» – конец всего того, что было от начала времён. И только возможность будущего отрицает эту конечность настоящего. Неизвестное будущее всегда становится очевидным настоящим. Конечно, будущее можно и нужно предполагать, пытаться просчитать, спрогнозировать и предсказать, а главное – создавать. Но быть как-то практически готовым к концу света невозможно. И это счастье, что предугадать будущее на 100% не может никто! Такой «временнОй агностицизм» (принципиальная непознаваемость будущего) для человека есть самое последнее основание его оптимизма, веры и надежды. Усматривать в оптимизме и надежде причину нынешнего Армагеддона, как это делает автор, по меньшей мере неразумно.

Сами по себе идеи пророков и философов, открытия и изобретения ученых, творения художников и музыкантов не являются ни добром, ни злом. Идеи, как и всякая материальная вещь на свете, становятся добром и одновременно злом в зависимости от того, кто с какой целью, ради чего «взял на вооружение» и как использовал их на практике. А главное – в отношении кого или чего. Бессмысленно возлагать ответственность за проблемы сегодняшнего дня на идеи и творения прошлого. При желании и в романе Достоевского «Преступление и наказание» можно усмотреть методичку по использованию обычного топора с целью убийства.
«Мертвые сраму не имут.» Ответственность, как и совесть, понятие сугубо личностное, а потому персональное, и нести ее могут только живые перед живыми. Уже хотя бы потому, что им еще есть чем отвечать (чего у тех, кто ушел навсегда, уже нет и никогда не будет): жизнью, свободой, имуществом, положением в обществе и душевным благополучием. Это благодарность не имеет «срока годности», ответственность же – удел живых. Впрочем, и благодарность также, как память и памятники, нужна больше живым, чем мертвым.

Аналогично – вера во всевидящего, карающего и/или прощающего Бога автоматически не делает человека нравственным. Скорее, она делает его боязливее и послушнее, а фанатично верующего порой вообще превращает в сущее исчадье ада. Представить себе Бога своим союзником, а собственные деяния исполнением воли божьей, способен и самый отъявленный негодяй, вор, мошенник и серийный убийца. «Собственное достоинство и счастье другого», – вот почти универсальная формула нравственности по Канту. Нравственный человек лично на себя возлагает как ответственность, так и вину за счастье и несчастье этого мира и людей в этом мире. Только так человек может хоть как-то уподобиться Богу как символу всеобщего Блага. В противном случае, он подобен дьяволу как символу раздвоенности целого и вселенского зла.

Если Кант считал, что человеку как существу деятельному не положено думать о смерти, то Шопенгауэр, напротив, утверждал факт осознания человеком своей смертности в качестве исходного пункта всякой философии и назвал смерть ее гением-вдохновителем, ссылаясь на Сократа, который определял философию как подготовку к смерти. Правда, не уверен, что кому-нибудь из философов удалось своими софизмами (типа эпикуровского: когда мы есть, еще нет смерти; когда есть смерть, уже нет нас) избавить человечество от страха перед смертью.

Как правило, героизм связан с преодолением страха перед смертью, но и этот страх есть неотъемлемый момент инстинкта самосохранения, а сама смерть – это часть жизни. Умереть можно только ради кого-то, но родиться и умереть вместо кого-то невозможно. Каждый это делает только за себя самого и только единолично. На деле хайдеггеровское бытие-к-смерти, – если это не психическое заболевание, приводящее к суициду, –  может быть только бытием к чужой смерти, т.е. к смерти другого, которого рассматривают либо как помеху к собственному благополучию, либо как добычу и даже «пищу».

Шопенгауэр не без основания утверждал, что любой индивид готов ценой гибели всего мира продлить хотя бы мгновение собственной жизни. К счастью, пока никогда и ни у кого из людей просто не было такой возможности. Сегодня же такая опасность становится реальной. И проблема тут вовсе не в мизантропии Шопенгауэра или гуманофобии Ницше: если кому-то и плохо было от такого отношения к людям вообще, то в первую очередь самим мизантропам и гуманофобам. Гораздо опаснее те, кто одержим идеей бытия-к-смерти и никого, кроме самих себя, за людей не считают. Такое отношение к другому – это «нерв» любого национализма, расизма, шовинизма, русо- и всякой иной фобии как синтеза страха и ненависти.

Читая в Интернете комментарии к статьям на политические темы, мы сразу заметим, что крикливых алармистов, сидящих в домашнем уюте за персональным компьютером, хватает «выше крыши» с обеих сторон региональных конфликтов. Гораздо меньше трезвомыслящих. Но дело вовсе не в соотношении алармистов и пацифистов. Оно легко может меняться хоть ежечасно: сегодня он пацифист, завтра – воинствующий алармист. Как правило, в своем большинстве – это одни и те же люди, но в разные моменты развития той или иной ситуации. Проблема в том, что сегодня эти локальные конфликты буквально на глазах уже превращаются в единый глобальный конфликт. В сущности, в Третью мировую. Ядерную.

Это на поле боя – помимо надежной и эффективной техники – нужны военный азарт и военная хитрость, вера в победу и уверенность в собственной правоте. В политике же нужны только добрая воля и холодный расчёт, опирающийся на достоверную и достаточно полную информацию. В политике выигрывает не тот, у кого непоколебимая уверенность в собственной правоте, а тот, кто не ошибся в расчётах и оценке того, что реально есть в наличии как у него самого, так и у его противника, а главное – умеет опережать хотя бы на шаг своего соперника в решении ежечасно возникающих проблем. В политике всегда прав только победитель: таких не судят. Но, чтобы быть победителем, недостаточно веры в собственную правоту и эмоционально-волевого неистовства в достижении победы. Для этого нужен прежде всего тот самый развенчанный и похороненный автором разум – холодный, расчётливый, знающий.

Власть – это организация и управление системой социальных коммуникаций. Как бы анархистам ни хотелось упразднить всякую власть (их-то как раз легко понять), без нее любое общество нежизнеспособно. Однако управлять всеми все люди одновременно физически не могут, поэтому они делегируют часть своих организационно-управленческих функций и свобод властям. Власть всегда в меньшинстве и всегда оказывается привилегированной частью общества со всеми вытекающими, в т.ч. негативными, последствиями для общества в целом и каждого человека в отдельности. Потому и отношение к власти всегда амбивалентное – от обожествления до презрения и ненависти. Но, как говорил Лао Цзы, «кого мы ненавидим, те нами и управляют». Однако «кому многое дано, с того многое и спросится», а уж с власти особенно. Самое трудное для власти – это соответствовать конфуцианскому идеалу правителя: обеспечивать мир с соседями и добродетель внутри государства.

Конечно, человечество не может быть застраховано от катастрофического столкновения нашей планеты с каким-нибудь гигантским метеоритом или воздействия вспышек на солнце, в результате которых Земля может буквально взорваться из-за раскаленного за миллиарды лет ядра планеты. Спасение человечества в подобных катаклизмах даже не обсуждаемо. Сегодня самый актуальный вопрос, который носит организационно-технический, военно-политический, правовой и одновременно медико-психиатрический характер: как на практике не допустить появления самой возможности уничтожения мира и всего человечества отдельно взятым индивидом либо какой-то группой. Особенно, если это не какие-то затаившиеся до поры до времени «больные на всю голову» террористы, а публичные политики, обладающие властными полномочиями и колоссальными ресурсами, но которым часто недостает элементарного здравого смысла и еще более нравственности.

Для практического решения этого вопроса политикам нужно прежде всего «наступить на горло собственной песне» (т.е. эгоизму собственной воли), пересмотреть и обновить созданную в 1945 году международную систему безопасности, которая сегодня практически разрушена. Решение этой проблемы было бы наилучшим исходом сегодняшнего предапокалиптического состояния человечества. В противном случае, пока политики будут публично «меряться» ядерным оружием, ситуация может сама собой выйти из-под контроля и тогда наступит уже самый настоящий конец света, после которого для человечества всё потеряет всякий смысл в виду отсутствия самого человечества.