Онтологические прогулки

Сегодня нет проблемы более актуальной, чем вопрос о трансформации человечества и самом его существовании. Веками этот вопрос ставился эсхатологически как конец света, но только в последние пять-семь десятилетий он принял форму принятия практических решений как в глобальном, так и национально-государственном масштабе. Причем, в любой стране мира, независимо от ее размеров, военной мощи и уровня развития.

Эту проблему невозможно понять в рамках исключительно частных наук: истории, социологии, политологии, экономики, антропологии, культурологии или какой-либо иной. Масштаб и острота проблем существования человечества требуют для их осмысления в первую очередь философского подхода как самого целостного и потому самого конкретного способа познания и рефлексии. «Конкретного» не в общепринятом или разговорном значении этого слова (реально существующий, вещественно определённый, детальный, эмпирический, сиюминутный), а в гегелевском, более точном и глубоком, идущем от латинского слова concretio, которое буквально переводится как «срастание»[i].

Суть диалектики была сформулирована Гегелем как единство тождества и различия. Гегель подчеркивал, что понимание истинного, или конкретного, значения тождества – это (ни мало, ни много!) «тот пункт, которым отличается всякая плохая философия от того, что единственно заслуживает названия философии»^[ii].

Согласно Гегелю, конкретное, или истинное, тождество, – это не просто понятие рассудка о сходстве разных вещей, а тождество, которое, тождественно бытию как таковому. Такое тождество оказывается, во-первых, тождеством различного; во-вторых, (как неизбежное следствие) отношением между различным, по сути дела, отношением тождественного самому себе бытия к самому себе же как к чему-то в самом себе различенному (в упрощенном, или популярном, изложении, с легкой руки Ф. Энгельса, такое отношение принято называть «единством и борьбой противоположностей», оказывающихся источником всякого развития); в-третьих, рефлексией (от лат. reflex отсвечивать, отражать свет), неслучайно Гегель пишет, что тождество «само в себе светится», когда одно его свойство как бы отражается и даже существует через другое; в-четвертых, истиной бытия, т.е. знанием о том, что есть «на самом деле».

Диалектика становления и развития человеческой цивилизации во времени и пространстве, как в планетарном масштабе, так и в ее локальных формах, обусловлена диалектикой существования вообще, – тем самым единством тождества и различия, о котором писал Гегель. Исходные принципы диалектики, которым подчинено всё сущее (от атома как неделимой частицы материального бытия до Вселенной в целом), хорошо известны с древнейших времен. Предельно наглядно суть диалектики выражает знакомый каждому древнекитайский символ Тайцзи (Великий предел):

Конечно, это лишь символ, схема, но такая, которая позволяет прояснить и уяснить логику развития человеческой цивилизации в ее диалектической противоречивости. Кант неслучайно называл диалектику логикой видимости^[iii], т.е. присущим человеку способом виденья и понимания таких объектов и процессов, которые невозможно «ухватить» исключительно эмпирическими средствами либо по причине их трансцендентного характера, либо в силу практически бесконечного и вечного для человека масштаба и сложности (замечу, что ни одна компьютерная программа не в состоянии учесть бесконечное множество факторов, определяющих качество и траекторию изменений даже самой малой вещи, а тут речь идет об объекте колоссальных масштабов и сложности).

С тех пор, как мир стал единым, «сращенным» организмом, в котором всё со всем связано длинной цепью опосредованных связей, а это произошло примерно к XVII столетию, он не мог не поляризоваться, когда одна противоположность СУЩЕСТВУЕТ (питается) за счет другой, а другая РАЗВИВАЕТСЯ, побуждаемая или принуждаемая первой. Первая без второй давно бы вымерла, не имея необходимых человеческих, биологических, энергетических и материально-вещественных ресурсов, а вторая без первой – загнила бы и попросту была бы съедена первой (как это произошло, например, с племенами, народами и цивилизациями Северной и Южной Америки и австралийскими аборигенами).

Но это только первая фаза и одновременно тип противоречивого взаимодействия противоположных типов цивилизаций. Первый тип отношений всегда «индуцирует» вторую фазу, второй тип отношений, когда два полюса как бы меняются ролями, при этом сохраняя исходные позиции: второй полюс начинает существовать путем освоения и развития достижений первого полюса, а первому полюсу ничего не остается, как ускоренно развиваться, чтобы сохранить себя и прежний способ своего существования. Чередование этих двух фаз – своего рода пульс функционирования любой ускоренно развивающейся системы. Здесь обоим типам цивилизации, как Алисе в стране чудес, приходится бежать, чтобы стоять на месте, а чтобы бежать вперед, надо бежать вдвое быстрее.

Конечно, в реальной истории на планете никогда не было и нет ни одного социума, который бы абсолютно, на сто процентов соответствовал первому или второму способу существования и развития. Все народы и цивилизации располагаются как бы между этими полюсами, лишь тяготея в той или иной степени либо к одному, либо к другому полюсу (точнее, ядру). Но самое любопытное состоит в том, что каждый из этих полюсов, или центров тяготения, в свою очередь, также внутренне различен и даже поляризован, что тоже отражено в древнекитайском символе Тайцзи.

Обратим внимание на то, что каждая из двух его составляющих – Ян и Инь (светлая и темная, мужская и женская, зачинающая и вскармливающая) обязательно включает в себя прямо противоположный элемент: светлая – тёмный, темная – светлый. И это не просто «декоративный» элемент. Он символизирует то, что каждому из двух начал всегда присущ прямо противоположный момент/способ функционирования и развития. Более того, в определенные периоды истории он может стать мейнстримом существования и развития той или иной цивилизации. Так было, например, в эпоху петровских преобразований в России или в ходе модернизации в сталинскую эпоху, в истории развития Китая в последние тридцать лет. Это может проявляться также в приверженности (преимущественно властной элиты, хотя и не только её) тому умонастроению (вплоть до откровенной и даже агрессивной русофобии), которое прямо противоположно духу, а то и глубинным интересам той локальной цивилизации, к которой эта элита принадлежит, как это сложилось  в СССР во времена горбачевской перестройки и в новейшей истории России (особенно в ходе ельцинских «реформ»).

Это связано с тем, что любой социум так или иначе сгруппирован и иерархизирован по самым разным основаниям: отношению к собственности и, соответственно, по владению и потреблению той или иной долей общественного богатства^[iv], фактическим, а не формальным правам, властным возможностям, образованности, профессиональной деятельности, возрасту, этническим признакам, месту и местности проживания, особенностям языка, мышления и психологии, моральным принципам и другим самым разным признакам.

Противоречия, которые неизбежно возникают между различными слоями и группами социума могут оказаться даже более острыми (и всегда являются самыми чувствительными в повседневной жизни для большинства людей), чем межцивилизационные проблемы. В моменты резкого обострения внутренних противоречий на первый план выходит так называемый классовый подход, наиболее четко и радикально оформившийся в марксизме, который возник отнюдь не на пустом месте. Классовый подход всегда будет востребован в обществе, как только накал внутренних противоречий будет превосходить остроту межцивилизационных проблем.

Реакцией на эту ситуацию может стать намеренное развязывание правящей элитой больших и малых войн (вплоть до мировых) с целью решения внутренних проблем социума, а заодно и отвлечения недовольных масс от этих проблем. Но, не зависимо от того, кто является «зачинщиком» войны, в стране, проигрывающей ее, неизбежно маячит призрак революции, одновременно с которой почти всегда начинается иностранная интервенция в ее самых разных формах: от открытого военного вторжения или «добровольного» согласия на размещение иностранного военного присутствия до вполне «пристойного» на первый взгляд приглашения разного рода внешних консультантов и в конечном счете скупки национальных богатств, в т.ч. земли, по бросовой, а то и просто символической цене, как правило, через подставных лиц. Цена распроданной земли и будет действительной ценой любого протестного движения. В конечной перспективе иностранная интервенция – это духовная и физическая смерть конкретной нации или цивилизации в целом. Всё это, как говорится, «классика жанра».

***

Исходной точкой в «сращении» и одновременно поляризации современного мира стала эпоха Возрождения (Ренессанса), когда начался переход от традиционной для средневековой Европы (феодальной) формы организации экономической, политической, правовой, социально-бытовой и духовной жизни европейских государств к буржуазной. Окончательно этот переход завершился спустя почти шесть столетий, уже в эпоху Просвещения (XVIII в.), что дало основание американскому политологу японского происхождения Френсису Фукуяме провозгласить в 1989 г. «конец истории»[v]. Мол, с того времени (XVIII в.) человечество развивалось и будет развиваться до скончания веков по демократической программе, сформулированной в лозунге Великой французской буржуазной революции «Свобода – Равенство – Братство». Но, как говорится, «что-то пошло не так», точнее, всё пошло совсем иначе.

При всем моем глубочайшем уважении к академику Н.И. Конраду я не разделяю его мнение о том, что Ренессанс – это явление планетарное, причем, в двух вариантах – автохтонном и отражённом[vi]. Мол, в Италии, Китае и Иране он был автохтонным (проще сказать, доморощенным), а в остальных странах (надо полагать, и в России?) – отраженным (т.е. подражательно-заимствованным). Так, явлением русского Ренессанса называют расцвет иконописи во времена Андрея Рублева и Феофана Грека (XII в.). Для сравнений и аналогий, конечно, всегда есть основания, но эти познавательные процедуры сами по себе не порождают причинно-следственных связей в объективном мире. Да и безмерная экстраполяция конкретного явления истории западноевропейской цивилизации на весь мир лишает важное конкретно-историческое понятие хоть какого-то определенного содержания и эвристической ценности. Андрей Рублев не был предтечей капитализма в России, а вот итальянский Ренессанс в совокупности всех его сторон таковым стал.

Что же такого кардинального случилось в западноевропейских странах в эпоху Ренессанса, что определило собой современную поляризацию «сращенного» мира? В сфере экономики – это, конечно, зарождение капитализма, когда деньги стали символом бога, а богом – деньги. Родина капитализма – Италия, а точнее, Венеция. Правда, в результате завоеваний Османской империей главных для венецианских купцов (и, соответственно, их кредиторов-банкиров) рынков сбыта и обогащения, деятельность венецианцев (как бы в ответ на вызов исламского мира) стала перемещаться в Голландию, а оттуда в Англию, которая и стала первой страной классического капитализма[vii].

В сфере политики – появление теории и практики макиавеллизма, суть которого хорошо известна: «Цель оправдывает средства». Недаром Маркс ставил в заслугу (прямо скажем, весьма сомнительную) флорентийскому мыслителю и политику Никколо Макиавелли отделение политики от морали[viii]. Иначе говоря, в эпоху Ренессанса произошло утверждение аморализма как нормы политической жизни, пришедшего на смену принципу добродетели как идеала и основы политического управления в эпоху античности и принципу религиозности в эпоху средневековья.

В сфере права – зарождение, точнее, возрождение античных форм демократии, регулируемых законом. Той формы, которую Платон считал едва ли не самой худшей из всех возможных (хуже могла быть только охлократия – власть толпы). Правда, движение к демократии, регулируемой формальным правом, началось не от хорошей жизни, а по причине рухнувшей добродетели и религиозности и, как следствие, социального хаоса, непрерывных межгосударственных, гражданских и религиозных войн, повторяющихся эпидемий чумы, господства методов «кинжала и яда» в повседневной политической практике и прочих ужасов так называемой «обратной стороны» возрожденческого титанизма[ix].

В сфере духовной в эпоху Ренессанса произошло утверждение антропоцентризма, пришедшего на смену античному космоцентризму и средневековому теоцентризму[x], и, наконец, случилась Реформация, утвердившая протестантизм как «дух капитализма»[xi].

В итоге наложения и «резонанса» этих четырех важнейших факторов в европейской цивилизации и начался процесс поляризации современного мира. На одном полюсе стала оформляться такая система и вместе с тем способ развития человеческой цивилизации, который обусловил не только Великие географические открытия, бурное развитие науки, техники и технологий, в т.ч. военных, образования, философии, светского искусства, формального права и демократических институтов власти, но и непрерывную череду агрессивных войн по всему миру, захват тех же колоний, работорговлю, а в отношениях с неевропейскими цивилизациями – воинствующий аморализм, лицемерие, завуалированную или наглую ложь и цинизм.

Родовой признак этой цивилизации – стремление встать над природой (в т.ч. природой человека), покорить и переделать ее – определил и систему ценностей, в которой доминирует идея индивидуальной свободы – свободы личности (говоря языком русского религиозного философа Влад. Серг. Соловьева, «человекобожии» в противоложность «богочеловечеству»). В этой системе ценностей даже грехопадение Адама и Евы, в сущности, предстает как вызов Богу, который низводится до роли то ли конкурента в качестве творца, то ли подельника человека, и природе, которой отводится роль покоряемой стихии. Такая система ценностей получила моральное обоснование в эмпирической философии. В Англии она была представлена уже в начале XVII века в трудах Френсиса Бэкона, позже – Томаса Гоббса и окончательно оформилось к 80-ым годам XVII века в учении Дж. Локка), а затем в позитивизме и, наконец, в сугубо прагматической (американской) философии XIX-XX вв.

Сущность западноевропейского мировоззрения проявилась и в европоцентристском характере наиболее известных линейно-стадиальных трактовок всемирной истории: Д. Вико, Вольтера, Руссо, И. Гердера, Гегеля и Маркса, а также концепций, появившихся на Западе уже в XX-XXI столетиях.

Так, гегелевская философия истории как поэтапное осознание мировым духом - через историю древневосточных, греко-римской и германской цивилизаций - своей свободы (свободен один, свободны некоторые, свободен каждый) полагает мерилом становления человечества, конечно, высшую ценность западной цивилизации – свободу[xii]. А почему, например, не платоновско-аристотелевскую «идею всех идей» – Благо, что (казалось бы) было бы логичнее для создателя философии «абсолютного идеализма»? Уже хотя бы потому, что осознание мировым духом того, что он свободен (заметьте, не люди, не народы, не цивилизации) всегда достигается посредством непрекращающихся войн и гибели миллионов людей, целых народов и цивилизаций. Какое уж тут благо!? Как в русской поговорке «Кому война, кому мать родна». Что это, как не идеализированное (приукрашенное) отображение реальной истории становления и развития западноевропейской цивилизации?[xiii]

К слову сказать, в процессе образования Российской империи, а также в истории Советского Союза ни один (!), даже самый малочисленный этнос не только не исчез, но как минимум не сократился в своей численности и не утратил ни своего языка, ни своей культуры, ни своей религии. А ведь и тут были завоевательные войны, начиная с походов Ермака при Иване Грозном (XVI в.), при котором, собственно, и началось противостояние двух империй – Британской и Русской, которое и поныне во многом определяет геополитическую ситуацию. А что в лучшем случае смог предложить Запад спустя столетия черного рабства и недавнего миграционного кризиса как в Европе, так и в США в решении межнациональных и расовых проблем, да и то с весьма сомнительными целями? Мультикультурализм с изнасилованием немецких женщин нелегальными мигрантами, движение BLM с его погромами, контролируемую белыми борьбу с «расовым терроризмом белых»? Но это уже породило и будет провоцировать еще большие проблемы. Это попытка «тушить пожар бензином».

Явным европоцентризмом отличается и учение К. Маркса. Так, теория общественно-экономических формаций (ОЭФ) просто не в состоянии дать вразумительный ответ на вопрос о сущности, специфике и роли так называемого азиатского способа производства[xiv], к которому с легкостью можно отнести (всего-то!) и Древний Египет, и Эфиопию, и Финикию, и Месопотамию, и Древнюю Индию, и Древний Китай, и весь Индокитай, и Древнюю Японию, т.е. большую часть человечества и большую часть его цивилизованной истории. Совершенно непонятен в системе формационной парадигмы и феномен исламского мира, который в эпоху средневековья в своем развитии был на порядок выше западноевропейской цивилизации, не говоря уже о загадочности места и роли в мировой истории уничтоженных европейцами цивилизаций инков, майя и ацтеков. А где расположить Африку и Австралию до их завоевания европейцами? Можно ли сё списать на неравнмерность развития мировой истории, большая часть которой «опоздала» двигаться по европейскому пути? Что это за «предварительные» и «побочные» ступени мировой истории, которые хронологически были более продолжительными и не менее богатыми на события и достижения, чем вся история современной европейской цивилизации даже не с XVII века, а начиная с древнегреческого мира? Теория ОЭФ оставляет больше вопросов, чем дает ответов.

В современных концепциях линейно-стадиального развития человечества индивидуализм и европоцентризм зашифрован (спрятан) в нейтральном слове «коммуникации» (например, у Т. Парсонса и М. Маклюэна), но их суть осталась прежней.

***

Инновационному полюсу, который условно можно обозначить как капитализм, всегда противостоял полюс, который (опять-таки условно) обозначим как традиционализм. Причем, русский традиционализм особенный – он смог развивать страну в таких суровых условиях, которых в какой-либо другой цивилизации просто нет. Здесь принципиально иной способ бытия и существования человека и человечества, который исходит из стремления жить согласно одухотворенному природному началу, душе, совести, справедливости и милосердию.

Этот принцип бытия человека часто принимают за слабость, отсталость, дремучесть и т.п. Однако таким он выглядит лишь в глазах людей, интегрированных в западный способ развития человечества. Например, их крайне удивляет, как могут русские сочинять песни о березке, клене, полях, горах и долинах, поскольку сами-то они поют только о себе. Но с точки зрения тех (конечно, далеко не всех), кто вырос в традиционалистском обществе, капиталистический способ существования представляется как, закрепленный в формальном праве, способ умерщвления человеческой души и глобального суицида человечества. Прежде всего, путем злоупотребления достижениями науки и техники и, соответственно, применения таких средств ведения войн, которые способны уничтожить всё живое на планете, а также трансформации человека либо в потребляющее и при этом крайне экзальтированное животное, либо и вовсе в часть компьютеризированной системы (идеалом становится бесполое и бесплодное, существо, стремящееся к максимальному комфорту, живущее виртуальной реальностью).

Как и любые противоположности, эти два полюса, два способа бытия человечества не только противостоят друг другу, но и взаимообусловливают и взаимопроникают. Сегодня это особенно наглядно прослеживается в доминировании западной моды, англоязычной эстрады, кинематографа, в характере и содержании телепередач, а самое главное, конечно, в организации производства, в области науки и техники, в распространении и внедрении в повседневную жизнь цифровых технологий (мобильной связи, интернета, электронных платежей и тотального видеонаблюдения).

Впрочем, инновационная роль Запада не распространяется на продуцирование идей. Они всегда рождаются независимо от цивилизационной «прописки» автора идеи. В разные эпохи цивилизационными техно-центрами были Египет, Финикия, Месопотамия, Индия и Китай, тогда как Англия начинала свой исторический путь восхождения к капиталистическому Олимпу пиратством и грабежом колоний (существовал даже феномен корсаров, фактически бывших на службе английской короны, но за действия которых королевская власть не несла никакой ответственности).

Только во второй половине XVIII в. (с И. Ньютона) британские ученые наряду с итальянцами, немцами и французами стали определять мировой уровень науки. Но и тогда, когда уже сложилась глобальная система человечества, весьма показательна история изобретений первого паровоза, электрической лампочки, радио, самолета и вертолета, телевидения, космических летательных аппаратов и даже подобия интернета, называвшегося у нас автоматизированными системами управления (АСУ). Всё это впервые было создано отнюдь не западными, а российскими учеными и изобретателями. Я уже не говорю о таком явлении, как «утечка мозгов» (подчеркну, образованных мозгов), с которой в ХХ столетии столкнулась отнюдь не только Россия.

Однако в деле материально-технического воплощения той или иной идеи, умении поставить производство какого-либо изобретения на поток, извлекая прибыль, конечно, до недавнего времени Запад фактически был вне конкуренции, хотя сегодня он явно начинает уступать Китаю. Но и без такого недавно появившегося конкурента (взращенного, кстати, Западом, в пику России; другое дело, что китайцы воспользовались этой возможностью отнюдь не только в интересах американцев) в каждом конкретном случае Запад довольно быстро перестает быть монополистом на то или иное достижение научно-технического прогресса, а порой оказывается в роли догоняющего. Достаточно вспомнить о ядерном и космическом соперничестве между США и СССР, об опережающем автомобилестроении или массовом производстве электроники в Японии, Южной Корее и Китае. Напомню и об отдельных, увы, прорывах в космосе и новейших разработках оружия в сегодняшней России.

При этом надо иметь в виду, что практически все «плоды просвещения» и научно-технического прогресса на Западе стали возможны исключительно благодаря тому, что Запад со времен Великих географических открытий всегда был главным потребителем трудовых, биологических, сырьевых и энергетических ресурсов практически всей планеты (соответственно, и главным ее загрязнителем). По большей части просто за «цветные бусы» или долговые расписки в виде доллара. На практике это означало и означает банальную эксплуатацию, неэквивалентный обмен и потребление «коллективным западом» того, что создано чужими руками в иных цивилизациях. И кто в этой ситуации кого облагодетельствует?

***

Диалектическая постановка вопроса о взаимоотношениях локальных цивилизациях наглядно показывает однобокость (абстрактность) того подхода, который выражен уже в названии известной статьи (а позднее книги) С. Хантингтона «Столкновение цивилизаций?» (1993)[xv]. Здесь, хотя и важный, но всё же только один тип отношений между цивилизациями (столкновение) выдается за доминанту общечеловеческого цивилизационного развития в современную эпоху. Такая постановка вопроса в неявном виде не только обосновывает и тем самым оправдывает многовековое отношение Запада ко всему «остальному» миру, которое можно выразить одним словом – завоевание, но и указывает, по каким «болевым точкам» (например, исторической памяти или господствующей идеологии и религии) Западу надо бить своих геополитических противников.

В самом деле, что может быть выходом из ситуации «глобального раздрая» цивилизаций, «войны всех против всех», грозящей скорым концом света? Рецепт не нов, его сформулировал еще первый буржуазный философ Томас Гоббс в своем «Левиафане» (1651), а именно признание права каждого на получение личной выгоды любыми доступными ему способами, в т.ч. самыми аморальными и изуверскими, при едином контролирующем, а в случае необходимости, карающем центре, лишенном каких-либо намёков на демократию^[xvi]. В современной терминологии этот рецепт означает установление однополярного мира, основанного на военном, финансовом, энергетическом и информационном диктате. Сегодня, разумеется, речь идет о диктате США, хотя «идейным вдохновителем», как и триста лет назад, остается, по-видимому, Великобритания.

Тараном, наживкой и одновременно фиговым листком в установлении всемирного господства этой цивилизации над всеми другими оказывают ценности западной демократии: права и свободы (особенно всевозможных агрессивных меньшинств, отнюдь не только сексуальных, а в первую очередь «клуба миллиардеров»), толерантность, мультикультурализм, ювенальная юстиция, инклюзивное образование, трансгендерность, анти-сексизм, чайлд-фри, трансгуманизм, искусственный интеллект, цифровизация и виртуализация жизни, «зелёная энергетика» и другие «прелести» самой прогрессивной цивилизации, которые на практике являют ничем иным как ускоренным движением к самоуничтожению человека и человечества. Такой прогресс всё больше напоминает поведение сумашедшего, который, возомнив себя богом, способен уничтожить всё и вся, в ключая самого себя.

В реальности «хантингтоновская» модель существования мира как столкновения цивилизаций не может не провоцировать оборонительный характер существования иных цивилизаций, для которых лучшей обороной может быть даже не наступление, а обретение такой мощи и силы, которая не позволяет даже подумать о нападении. Если проводить аналогию с миром животных, то уместно вспомнить слона или медведя, на которых тигр или лев не то, чтобы не нападают, а просто не пытаются это делать, а еще лучше, если предусмотрительно делят между собой территорию обитания (ареал).

«Прогресс», который ныне предлагает Запад, надежно гарантирует конец света и безо всякой ядерной или вирусной катастрофы, хотя и эти средства уничтожения потенциального противника никто не собирается сдавать в музей истории, а, напротив, совершенствуются. Но, даже если осуществить переформатирование человечества и самого человека по перечисленным выше направлениям (вроде трансгуманизма), мир никогда не станет однополярным. Еще никому не удавалось отрезать северный полюс кусочка магнита от южного. То, что останется от сегодняшнего мира (если, конечно, останется), неизбежно вновь поляризуется (не известно, в какой именно, может быть, совершенно чудовищной форме). Альтернативой поляризации человечества является не однополярность, а энтропия, так сказать, «тепловая смерть» но не бесконечной Вселенной, а вполне ограниченного в пространстве социального мира на нашей планете. Впрочем, это касается лишь возможного и к тому же худшего сценария.

Напомню неоднократно цитировавшиеся в публикациях и лекциях теоретика исторического процесса А.И. Фурсова высказывание царского генерала А.Е. Едрихина: "Хуже войны с англосаксами может быть только дружба с ними". С этим, как говорится, не поспоришь: фактов – миллион. Может быть, самое наглядное тому свидетельство – распад СССР, которому предшествовала пятилетняя «дружба» с англосаксами, а затем не прекращающийся по сей день многомиллиардный отток капиталов, полученных от продажи сырьевых ресурсов, за рубеж (и сегодня отток капитала в 30 раз превышает объем инвестиций в экономику страны) и, как следствие, катастрофическое обнищание и ослабление России в 90-х годах. Кроме того, любой образованный человек с ходу может вспомнить, хотя и не афишируемую, но тем не менее известную и при том зловещую роль Англии и США в развязывании наполеоновских, русско-турецкой, русско-японской, двух мировых и, наконец, холодной войны, которая сегодня трансформировалась в гибридную. Особая роль в ней отводится информационной войне и кибер-оружию. И дело тут не в скверном характере англосаксов, а в односторонней (отнюдь не диалектической) логике поведения субъекта исторического процесса, которая, как режиссёр, навязывает западной цивилизации эту роль в мировой истории. Вопрос лишь в том, фатально ли, и есть ли альтернатива этому?

***

Анализ логики (диалектической логики!) противоречивых взаимоотношений локальных цивилизаций, в т.ч. с помощью символа Тайцзи, – это анализ изменчивости, или временного бытия, человечества. Но, как говорил Гегель, истиной времени является пространство. Поэтому временной  анализ диалектики существования цивилизаций с необходимостью требует хотя бы краткой характеристики топоса – принципов пространственного существования и взаимодействия цивилизаций (можно сказать, логистики их сосуществования). Конечно, без «привязки к местности» такая характеристика особой ценности для принятия практических решений не имеет, но в ней есть смысл методологический, а точнее, в кантовской терминологии, «регулятивный».

Пространственное существование любой цивилизации всегда обусловливает, обязывает и даже принуждает к определенному образу жизни народы, живущих на ней, определяет их психологию и даже веру. Однако вопрос о пространстве, которое изначально ограничено, – это не столько вопрос о географической среде, сколько вопрос о «месте под солнцем», жизненном пространстве цивилизации, о влиянии и зависимости, о сотрудничестве и соперничестве, о мире и войне с ближними и дальними соседями по планете. Нет вопроса более важного и болезненного, более «физиологичного», чем вопрос о территории (границах) существования любой цивилизации, как, впрочем, и любого самого малого народа. Вопрос о пространстве цивилизации – это вопрос о ее возможностях сегодня и в будущем. Это вопрос о ее жизни и смерти.  

Не существует универсальных рецептов, как и юридических норм, разрешения территориальных конфликтов. Здесь последнее слово, увы, не за должным (морально-нравственным), а за действительным балансом самых разных сил и факторов, сложившимся в результате исторического развития, в результате истории каждой цивилизации. Поэтому защищая свою историю, мы защищаем свою территорию и своё будущее. И наоборот: невозможно отстоять сегодняшние территориальные границы существования, не защищая своей истории. Она всегда нуждается в защите, а сегодня особенно.

Наконец-то, в России – впервые за последние тридцать лет – на самом высоком уровне заговорили о ее цивилизационных амбициях, в Конституции РФ внесены поправки, касающаяся территориальной целостности страны и приоритета российского законодательства перед международным правом (что, естественно, вызвало бурю негодования со стороны наших западных «партнеров», поскольку международное право, которое еще Гегель называл «ненастоящим правом»[xvii], – это почти исключительно их право, а обязанности для других), но по-прежнему из рук вон плохо обстоят дела с отношением к нашему историческому прошлому. Точнее, к недавнему историческому прошлому – советскому периоду истории России.

Как известно, история не знает сослагательного наклонения. Всё, что случается в ней, есть историческая необходимость (то, что обойти невозможно). Ее нельзя изменить, но можно понять. Поэтому есть смысл ответить на вопрос, какая угроза стала главной причиной того, что Октябрьскую революцию поддержало большинство (!) нации, включая почти 50% царских генералов. Ответ давно и хорошо известен: если бы не большевики, то не было бы и России как цивилизации: ее (при  поддержке Временного правительства) просто разорвали и поделили бы между собой США, Англия, Франция и Япония, которые и не скрывали этих намерений. Наивно было бы думать, что с этого момента жители бывшей России стали бы жить, как американцы, англичане, французы или японцы. Хорошо, если бы их не постигла участь североамериканских индейцев и австралийских аборигенов.

Как бы мы ни стенали по поводу утраченной России времен Романовых, свергнутого Николая II (причем,  его ближайшим окружением, а вовсе не большевиками); свержения монархии вообще, спешно одобренного РПЦ уже 24 марта 1917 г., добродетелях импотентного Временного правительства, как бы ни кляли сионистов-революционеров (вроде Троцкого, Свердлова и других), как бы ни оплакивали жертв гражданской войны со стороны белых и красных, как бы ни ужасались жертвам 20-30 годов (хотя это разные жертвы: в 30-х расстреливали и ссылали в лагеря главным образом тех, кто в гораздо больших масштабах расстреливал крестьянское население и казаков в 20-х), непреложным и очевидным остается факт, что в ХХ столетии Россия как цивилизация выжила и укрепилась дважды: 1) после Первой мировой войны, двух революций (февральской и октябрьской), гражданской войны и иностранной интервенции двух десятков стран в 1914-1922 годах; Сталин ликвидировал Троцкого не потому, что тот был революционером, а потому что Троцкий отводил России роль хвороста в мировом революционном пожаре; 2) после нашествия Гитлера в союзе со всей Европой и Японией, а также при не очень тайном участии и поддержке трех наших весьма «странных» союзников[xviii].

И сегодня действуют те же объективные законы истории, что и три столетия назад. Вопрос в другом: выживет ли Россия в очередной раз? Хотя для некоторых «либералов» этот же вопрос ставится совсем иначе: а надо ли, чтобы Россия выжила? Вопрос очень непростой для каждого человека: существование Русской (Российской) цивилизация или возможное личное физиологическое и психологическое благополучие некоторых, как правило за счет России. Вопрос экзистенциально-антропологический, который режет «по живому». Особенно сознание молодых и еще более подростков, суля им выигрышный билетик на миллиард $. Все "разборки" вокруг перезахоронения Ленина, роли Сталина, коммунистической идеологии и т.п. в своей основе содержат именно этот вопрос. Всё остальное – это детали, нюансы, субъективные (чаще шкурные) пристрастия и просто "пропагандистские сопли", а главное – патологическое непонимание того, что Запад существует до тех пор, пока существуют Восток, Юг и Север. Соответственно, личное благополучие даже на Западе возможно до тех пор, пока существует Россия как цивилизация, которая для Европы – это и Восток, и Север, и Юг одновременно.

Западу было бы выгоднее сохранять паритет с Россией, а не «сдерживать» ее, и делать это вовсе не из любви к ней, а чтобы самому не выродиться и не кануть в Лету. Вместо этого западные политики придумывают поводы для санкций, перенося на нас собственные пороки, ищут «русский след» во всем, в чем можно и невозможно, например, в той же избирательной кампании Д. Трампа, а чуть погодя начнут искать (или уже начали искать?) и в избирательных кампаниях всех претендентов, включая самых оголтелых «демократов», на пост глав всех западных государств. По-русски это называется «рубить сук, на котором сидишь».

В завершение хочу еще раз подчеркнуть, что противоречие между двумя полярными способами бытия человека и человечества обусловливает все геополитические проблемы в последние три столетия и, возможно, будет определять мировую историю до скончания веков. Как именно – это дело будущей истории, политики и бесконечного множества случайностей. Но в своей совокупности все эти факторы могут влиять только на то, сколько лет, столетий или тысячелетий отпущено человеческому роду. ВРЕМЯ (ограниченное время (!); а в такой ситуации дефицита исторического времени мир еще никогда не существовал) становится всё большей ценностью не только как мерило стоимости в сфере производства, на что указывал еще Маркс, не только в жизни каждого индивида, но и человечества в целом.

Автор благодарит Валерию Шишкину за плодотворный диалог по теме статьи.