Онтологические прогулки

 

 

 

9.

       Признание мира реальностью, имеющей глубину, порождает соответствующие политические стратегии.

       Концепт глубины обладает принудительной силой. Глубина раскрывается как множество законов, каждый из которых являет себя в качестве необходимого, а необходимость требует подчинения. Если мир включает в себя глубинные структуры, политическое действие должно быть в них встроено. – Нельзя действовать вопреки тому, о чём говорит закон; нельзя ставить перед собой цели, не предусмотренные законом. Отсюда – множество специфических конфигураций, в которых воплощались импульсы самых разных объективистских политических стратегий. Именно такой объективизм, начиная с Гоббса и Локка, и заканчивая Марксом, господствовал в новоевропейском политическом и философском мышлении.

       То, что все объективистские исторические схемы, в итоге, оказывались имагинативными конструкциями, не отменяет их способности структурировать и регулировать политическое действие. Мир всегда таков, каким мы его видим. Это означает, что содержание видимого предопределяет содержание логики рационального действия.

       Можно ли выйти за пределы имагинации? – Можно всего лишь переместиться из одной сферы воображаемого в другую его сферу. Точно так же, как критика конкретной идеологии возможна только с позиций другой конкретной идеологии, деконструкция одного имагинативного образа реальности всегда осуществляется под давлением со стороны другого имагинативного образа.

 

       Политика есть искусство возможного. Но границы возможного в качестве универсального горизонта действия всегда определяются воображением.

       Есть ли границы у человеческого воображения? Именно этот вопрос и может быть определён в качестве главного вопроса любой онтологии.

       В этом контексте онтологическое предшествует метафизическому.

 

       Отчасти вопрос о границах воображения созвучен вопросу о возможностях архитектуры; не случайно столь большую популярность в онтологическом дискурсе обрела метафора «мироздания». Мироздание – это и есть метафизическая архитектура.

       Границы воображения предопределяют возможности и метафизики, и архитектуры. Исторические формы миропонимания и возможности архитектурных материалов – это те факторы, которые всего лишь необходимо преодолеть.

       Сопротивление материалов на фоне проблемы границ возможностей воображения – это локальная задача, существующая на фоне универсальной.

 

       Тем не менее, эта локальная задача является неустранимой из сферы практики. Её наличие является знаком постоянного присутствия внешней реальности в нашей жизни. Таким образом, универсальное и локальное всегда взаимодействуют друг с другом в рамках человеческого существования как тотальности.

       Соответственно, конфликт между воображением и материальным миром оказывается «вечным конфликтом». Его наличие является важнейшей структурной характеристикой любого человеческого существования.

 

10.

       Как бы не был решён вопрос о границах возможностей воображения, эти границы не совпадают с границами реально существующего мира, т.е. той системы, внутри которой субъект воображения существует.

       Между объективной реальностью и сферой имагинации существует глобальное несоответствие, контуры которого не подлежат чёткой фиксации.

       Это несоответствие является почвой для альтернативного видения мира и критики того, что существует в настоящий момент.

       Такая критика отстаивает приоритет воображаемого (фэнтезийного) над действительным. Она апеллирует к тому, чего нет, и оценивает то, что есть, в соответствии с критериями, не существующими в качестве материальных объектов.

       С инструментальной точки зрения любая социальная критика опирается на искусство воображения; с онтологической точки зрения она же, призывая к реализации нового социально-политического проекта, является прыжком в Ничто, если понимать под последним несуществующее.

 

       Не существует абсолютно свободного воображения. Каждый имагинативный акт опосредован социальностью, т.е. системой. Любая система отбрасывает на воображение свою тень.

 

       Т.к. воображаемое всегда превосходит реальные творения системы, и, в то же время, является порождением системы, можно говорить, что в самой системе запрограммирована возможность её преодоления.

       Если бы идея системы обладала исключительно позитивными, созидающими возможностями, то все конкретные, исторические системы могли бы с полным правом претендовать на вечность. 

       Но в каждой системе присутствует не только «воля-к-жизни», но и танативные элементы. Смерть изначально таится в индивидуальном теле человека; и точно так же она присутствует и в социальных телах.

 

       Любое воображение таит в себе потенциальную угрозу системе, поскольку создаёт образы и идеи, превосходящие возможности системы, присущие ей в настоящий момент. То, что является элементом обеспечения становления жизни в долговременной перспективе, оказывается меткой смерти для каждого конкретного, оформившегося исторического момента.

       Танативное неизбежно придаёт всему существующему характер относительного.

 

11.

          Наличие имагинативного элемента внутри системы не является чем-то вторичным и дополнительным. Система не создаёт имагинативное в качестве некоего остаточного действия, призванного посредством воображения дополнить объективные свойства вещей, привнести в реальность избыточные смыслы и образы.

          Имагинативное предшествует системе и в этом качестве является одним из её создателей.

          Система – это временный компромисс между воображением и реальностью вещей. И, вследствие такой временности, система включает в себя возможность самоотрицания.

          Каждая система – это специфическое проявление конфликта между воображением и внешним миром.

 

          Субъект как таковой является продуктом воображения. Эго как структурный центр субъективности отсутствует во внешнем мире. И точно также важнейшие элементы субъективности, наполняющие собой фактичное, единичное существование, укоренены в сфере имагинации, т.е. в сознании человека.

          С точки зрения внешнего мира о существовании таких элементов можно лишь догадываться. Они не обладают очевидностью присутствия. Но с точки зрения сознания именно такие элементы являются важнейшими для человеческой жизни.

 

          Любая картина мира, созданная конкретной исторической культурой, является компромиссом между имагинацией и внешней реальностью.

          Существование объектов внешней реальности оказывается возможным в данном случае только благодаря их взаимодействию с воображением. Здесь бъекты обретают право на жизнь лишь благодаря значению, которое они получают.

          Значение (смысл) неизбежно и органично связано со сферой языка. Но что такое язык как не деятельность воображения? Вся сфера семантики производна от такой деятельности. Язык дополняет объект, удваивает его, наделяя непосредственно данное комплексом сущностей, функций и ассоциативных связей. Тем самым объектность утрачивает способность быть укоренённой исключительно во внешнем мире. Онтологическим топосом такой объектности становится подвижное и ускользающее пребывание объекта в ситуации «между» – на границе внешнего и имагинативного миров.

          В этом контексте и мир-как-целостность является интеллектуальной (смысловой) конструкцией, т.е. продуктом имагинативной деятельности.

         

          Мир, культура, система – каждый из этих терминов формально свидетельствует о чём-то своём – индивидуальном и особенном. Но в качестве знаков, указывающих на нечто целое, предельно большое, они могут пониматься как синонимы. Семантические различия между ними относятся лишь к сфере частного.

 

          Имагинативное происхождение человеческой субъективности, её отсутствие во внешней реальности, наполненной материальными вещами, подсказывает, что внешний мир не является онтологической родиной человека.

          Внешний мир для субъекта – это пространство, в которое он приходит. И такое вхождение в мир неизбежно приобретает характер вторжения.

          Но где настоящая онтологическая родина человека? – Там, где внешняя, материальная реальность отсутствует. Это не означает, что в той реальности не хватило места. В реальности, в которой рождается субъективность, отсутствует сама идея места. Отсутствуют пространство и время как таковые.

          Это означает, что подлинные, внемировые истоки субъективности апофатичны.

 

          Апофатичен, с точки зрения рационального восприятия, Бог, апофатичным является и его главное творение.

 

          Рациональное восприятие, возможности которого обеспечивают вторжение субъектности в мир, являются отражением падения субъектности. Любое вторжение в этом контексте оказывается падением. Любое падение, в свою очередь, предполагает забвение, утрату и деградацию.

          Обретение земной реальности как пространства деятельности является следствием утраты органической связи субъекта со своими первоистоками – специфической компенсации за утрату, о качестве которой мы можем лишь догадываться.

 

          Внешняя реальность притягивает нас к себе. Такое притяжение означает разворачивание: мы начинаем всматриваться в неё, и притяжение вещей формирует устойчивую связь между субъектом и реальностью.

          Притяжение есть втягивание. Субъект обретает возможность воспринимать вневещественное исключительно сквозь призму вещей.

          Так возникает тотальность универсального и локального.

 

          Погружённость субъекта в сферу внешней реальности, разворот в сторону материальных вещей за счёт утраты «видения» собственного истока означает, что этот исток оказывается позади нас.

          Бог – это Тот, кто непрерывно смотрит нам в спину.

 

12.

          Субъектное не совпадает с личностным, а в ряде ситуаций они противостоят друг другу.

          Если субъектное изначально не укоренено в реальности материальных объектов, то становление личности происходит в процессе непосредственного взаимодействия субъектности с вещами и процессами, принадлежащими к внешней реальности.

          Личность изначально – продукт компромисса между имагинацией и внешней реальностью.

          Соответственно, в личности изначально – в качестве конститутивного элемента – присутствует падшесть.

          В этом контексте личность – это результат падения субъектности и, в то же время, процесс падения как таковой.

 

          Представление о том, что имагинация предшествует личности и, более того, участвует в формировании личности, не является противоречием. Имагинативное – это другое имя субъектного.

          Субъектное предшествует личности не так, как одна вещь предшествует другой. Субъектность – это не вещь, а процесс.

          Откуда проистекает этот процесс? – С точки зрения объектов – из ниоткуда. Ведь то, что не способно раскрываться как пространство, нигде не находится.

 

          Тотальность, содержащая в себе вещественное и имагинативное, не позволяет ставить вопрос о первичности того или иного начала и, тем более, не предоставляет строгих доказательств соответствующим высказываниям.

          В данном случае высказывания, утверждающие приоритет того или иного начала, не имеют безусловных эмпирических подтверждений. Но, в то же время, и их логическое обоснование не является безусловным. Каждая логическая модель, претендующая на метафизический статус, порождает собственную альтернативу, которая может быть обоснована с той же степенью логичности.

          Если помнить о том, что тотальность – это философский концепт, а философия ставит свою деятельность в зависимость от идеи истины, то данный концепт указывает на пределы возможностей философии, превращает философию в ещё одну локальную технологию мышления.

          Тотальность как предел философского мышления и, одновременно, его порождение обнаруживает танативность в самом этом мышлении. В этом смысле философия не отличается от других интеллектуальных систем, стремящихся к производству универсальных смыслов.

          В философии изначально присутствует возможность её преодоления.

 

          Вычленить из тотальности определённый элемент и наделить его статусом первичного может целенаправленное усилие, являющееся продолжением желания.

          Такое усилие разрушает рациональные схемы и сопутствующие им нормы рациональности. По отношению к этим нормам оно не демонстрирует ничего, кроме равнодушия.

          Применительно к философии логика такого усилия созвучна следующей установке: если философия мешает – ей не нужно придавать значения, её выводами можно пренебречь.

          На языке европейской культурной традиции такое усилие называется верой. Чем меньше внешних обоснований сопутствует вере, тем вера активнее, устойчивее и бескомпромиснее.

          Любая метафизическая конструкция утверждается не разумом, а верой.

 

          Основы метафизических представлений связаны не с индивидуальным, а коллективным сознанием.

          В сфере коллективного любое важное решение по своей форме является политическим.

          Именно политическое действие утверждает новую метафизическую реальность. Соответственно, чем свободнее это действие будет от сиюминутных, «объективных» обстоятельств, тем более радикальную метафизическую трансформацию оно сможет осуществить.

 

          Абсолютная, безусловно устойчивая метафизическая картина мира может быть продуктом только абсолютного, несдерживаемого никакими обстоятельствами политического усилия. Такое политическое усилие есть абсолютный, безусловный тоталитаризм.

          Сущностная невозможность существования абсолютного тоталитаризма в исторической реальности делает невозможной и абсолютную метафизику. Всё, что создаётся посредством реального политического усилия, обречено на временность и преходящесть.

          Тезис «всё – временно» – это всего лишь рафинированная версия признания, что всё – смертно.

(Продолжение следует)