Онтологические прогулки

В любом обществе всегда происходят изменения, трансформации. Социальные изменения необходимы, неизбежны, постоянны. Это некая данность, константа. Содержание и направления изменений всегда различны, однако неизменно само наличие изменений. Нет ничего более постоянного, чем перемены. Причем изменениям свойственны неопределенность, непредсказуемость и неуправляемость. “Одно время социальное изменение идеализировалось как бесспорно положительное, способствующее прогрессу. Опыт двадцатого века, в невероятном масштабе сконцентрировав социальное изменение, настоящего “века изменений” производит иное впечатление. Мы стали скептичнее, потому что отчетливо видим теневые стороны изменения, боль и страдания, которые оно несет”[1].

Не все социальные группы и субъекты оказываются готовыми к изменениям, способными адекватно отреагировать и ответить на вызовы. Перемены происходят слишком рано, все меняется очень быстро, слишком сильно. Многие люди не успевают приспосабливаться, адаптироваться к изменениям. Оказывается, что они не готовы; получается, что у них нет понимания причин, логики, целей и направления изменений, нет ресурсов для решения задач, для перехода на другой уровень, в новый статус. И если количество таких людей оказывается большим, то это становится проблемой для всего государства.

Социальные изменения несут риски. И если они превышают некоторый порог, то происходит кризис: политический, экономический, социальный. Такой кризис может быть преодолен политическими, экономическими и социальными мерами. Это скорее технические задачи, и они должны решаться правительствами и элитами по ходу дела по мере появления проблем. Требуются реформы, преобразования, без которых обществу угрожает деградация, маргинализация.

Конечно, желательны модернизация, новации, обновление, рациональное решение проблем, естественное разрешение противоречий, целенаправленное управление ситуацией. Однако, если в условиях кризиса начинаются неуправляемые изменения, если не срабатывают рациональные методы и приемы решения текущих задач, если ситуация выходит из-под контроля власти и общества, то происходит травматическая трансформация общества.

Кризисы повторяются снова и снова, случаются всё чаще, становятся более тяжелыми. Обществу нужен ответ на вопрос, что собственно происходит, каковы истинные причины кризисов и есть ли гарантия естественного гармоничного развития, перспектива вырваться из замкнутого круга повторяющихся и усиливающихся кризисов. Если ответа нет, то общество ожидает нечто более опасное, чем социальный кризис – кризис культурный, антропологический, цивилизационный (наиболее глубокий и тяжелый).

Такой кризис – это не просто накопившиеся проблемы; в этом случае общество сталкивается с проблемой непонимания происходящего в контексте существующей парадигмы и невозможностью решения задач в рамках отработанных практик. Это кризис другого уровня, кризис фундаментальный, когда человечество вынуждено обратиться к основаниям своего бытия, к вечным философским и религиозным вопросам, непреходящим ценностям.

Это уже кризис антропологический, т. е. возникает угроза нормальному существованию человека, существует возможность разрушения привычного образа жизни. Антропологический кризис – это потеря жизненных ориентиров, сбой в передаче ценностей, разрыв в преемственности традиций, утрата конечных целей, нарушение идентичности, искажение или разрушение образа человека в культуре[2]. Можно сказать, что это цивилизационный кризис, когда цивилизация как некая целостность и единство оказывается под вопросом, и ни у кого нет простых и очевидных ответов[3].

Что есть общего во всех кризисах? У них есть общий горизонт, предел. Настоящий, действительный, истинный кризис – это угроза дезинтеграции общества, крушения государственности, краха цивилизации. Человеку и человечеству угрожают различные опасности и риски, которые становятся запредельными. Такой кризис следует понимать как метафизический, когда появляется реальная опасность гибели всех, приближение к пропасти, небытию. Сохранение непрерывности исторического бытия человечества становится проблематичным.

Такой кризис можно назвать метафизическим, потому что основные темы метафизики – это угроза небытия и возможность сверхбытия. Метафизика помещает человека в контекст предельных смыслов, задает бесконечный масштаб, открывает ему перспективу смерти или причастности сакральному, трансцендентному, вечному началу. Метафизика ставит человека в ситуацию фундаментального выбора между ничто и абсолютом, причем рискованным будет любой вариант.

К повороту в сторону метафизики нас понуждают метафизические события – войны, катастрофы, революции, трагедии, которые в совокупности и порождают метафизический кризис. Человек оказывается перед метафизическим вызовом, на который требуется метафизический ответ. Вопросы задаются и решаются в метафизической сфере[4]. Для этого необходима иная форма мышления, метафизическое понимание, которое присутствует в философии и богословии.

В ситуации метафизического кризиса нужны смена или обновление стиля мышления, изменение картины мира, нужна замена парадигмы. Необходим аксиологический поворот, некая переоценка ценностей, попытка начать сначала. Нужен метафизический разворот, возвращение. Требуется вновь задать последние и вечные вопросы и найти, открыть, услышать смелый и честный ответ.

Причем ответ не должен быть только теоретическим, умозрительным, отвлеченным и абстрактным. Метафизический вызов требует конкретного ответа, практического действия. Для метафизических проблем требуется метафизическое решение, интенсивное усилие, напряженное действие, духовное преодоление, прорыв. Метафизический кризис – это открытый вопрос о смерти, причем вопрос практический и неотложный.

Метафизический ответ – не только некое учение, концепция, теория. Это прорыв к истине, что влечет за собой некие события. Это будут изменения всего строя жизни человека, перемена, переформатирование, перезагрузка, обновление, трансформация, превращение, преображение всего человеческого бытия. Это должен быть акт, индивидуальное и коллективное действие, применение смыслов, воплощение истины. Можно говорить о метафизической практике, прагматике, праксисе.

Если попытаться представить себе, что именно соответствует проявлению метафизического измерения в личности и социуме, то обнаруживается парадокс. Есть две группы критериев, во многом противоречащих друг другу, которым должно удовлетворять подлинное метафизическое событие. С одной стороны, это сокрытость, сокровенность[5], интимность истины, неповторимость, личностное восприятие, понимание, диалог. А, с другой стороны – фундаментальность метафизических смыслов, всеобщее значение, коллективное исполнение, осуществление истины.

Очевидно, что этим критериям в наибольшей степени соответствует религиозные системы, имеющие различные уровни теории и разнообразные формы практики. Но есть социальный феномен, который по уровню и масштабу метафизических притязаний сравним с религиозными системами. Это революция. С одной стороны революция питается энергиями и смыслами, порождаемыми в религиозных традициях, в определенном смысле воплощает и реализует их. С другой стороны, революция искажает, подменяет, переворачивает или даже извращает их.

Революция – это событие не только политическое, социальное[6], но и культурное, духовное, и даже метафизическое. И по своему масштабу, и по глубине, и по сложности. В революции происходит столкновение смыслов, сдвиг онтологических пластов, соприкосновение различных уровней бытия, смещение горизонта. Революция – это грандиозное событие, не поддающееся постижению, осмыслению, пониманию. Оказывается невозможным однозначное определение, строгое объяснение, исчерпывающее описание.

Революция не вмещается в привычные представления, сложившиеся концепции, научные теории. Она ломает все схемы, нарушает границы, разрушает стереотипы. Для социальных наук, социологических концепций и политических теорий феномен революции – это тест на убедительность, состоятельность. Для мыслящего человека, для ученого революция предстает как проблема. Как проблема научная, методологическая, потому что трудно, практически невозможно вместить феномен революции в рамки одной научной теории, выбрать некоторую подходящую методологию, чтобы ответить на основные вопросы и закрыть тему.

Любое обращение к теме революции, размышление о ней вызывает сложный комплекс чувств и мыслей, которые очень трудно соединить в единую картину, непротиворечивое описание. Не будет ошибкой предположить, что даже те, кто революцию осуждает, все равно ощущают двойственность революции, чувствуют ее притягательность, энергетику, романтику. Есть некая тайна революции, которая никому не позволяет оставаться равнодушным.

И дело не только в том, что тема революции была одной из основных в течение всего ХХ века, и не в том, что она вновь стала актуальной в начале XXI века в связи с цветными революциями. “Порождением войны двадцатого века стала революция, в частности русская революция 1917 года …, а в более общем смысле революция как общемировая константа в истории двадцатого столетия”[7].

Вопрос о революции затрагивает некие фундаментальные аспекты не только жизни общества, но и всего человеческого бытия. Вопрос о революции действительно принципиален, потому что тот или иной ответ на него предполагает принятие определенной системы отсчета, системы координат, иерархии ценностей, принципов. Тот или иной ответ с необходимостью влечет за собой постановку конкретных задач и выбор отдаленных целей, определенную тактику и стратегию, а также соответствующее действие.

Сама идея революции не просто порождает диаметрально противоположные мнения, оценки. Она пробуждает тайные смыслы, неведомые силы, создает высокое напряжение мысли, вызывает столкновение смыслов, “короткое замыкание”. Революция – это сгущение времени, концентрация событий, взрыв социальной энергии, переворачивание иерархий, перемена смыслов. Она завораживает любого человека, гипнотизирует, пугает и притягивает, вызывает когнитивный диссонанс.

Очевидно, что существует некий парадокс революции. Революция как будто нарочно вся соткана из противоположностей и противоречий, несовпадений и несоответствий, смешений и смещений. В революции совмещается несовместимое, сочетаются несочетаемые смыслы, сталкиваются архаика и модерн, прагматизм и утопия, мифология и социальные технологии, разум и безумие, наивность и подлость, подвиги и преступления, жертвы и палачи (со всех сторон).

Революция предстает как проблема философская, потому что требует определения общих взглядов, прояснения позиций, обращения к неким фундаментальным принципам. Революция – это проблема мировоззренческая, экзистенциальная, требующая от человека сделать выбор, определиться с предпочтениями, основными смыслами, ценностями. Но революция это еще и проблема духовная, религиозная. Она обращается не просто к смыслам и ценностям человеческого бытия, но именно к предельным смыслам и высшим ценностям.

Революция актуализирует темы смерти и бессмертия, подвиги и жертвы, гибели и спасения. Революция на практике отвечает на те же вопросы, что и религия, но отвечает иначе, преломляя религиозную проблематику через призму общественных задач, представляя религиозные идеи в другом (социальном и политическом) контексте. При этом вытесняя религию из общественного сознания и социальной практики. Революция и религия каким-то неуловимым образом связаны[8]. Но из этого следует, что, если революция не смогла решить проблемы и ответить на вопросы, то ответы следует искать в религии.

Поэтому проблематика революции выходит далеко за рамки темы социальных кризисов. При кризисе не требуется революция, нужны экономические и социальные реформы. Революция происходит, когда путь реформ невозможен, когда всеобщий кризис превращается в  катастрофу. Революция – это следствие не кризиса, а крушения всей системы прежней власти. И следствием является смена власти, перемена всей структуры управления и системы правления, устройства общества, общественного строя.

Революция ассоциируется не столько с кризисом, сколько с катастрофой. Только оценка роли революции и понимание ее связи с социальной катастрофой зависит от  мировоззренческой позиции человека. Возможны противоположные подходы. В одном случае революция рассматривается как следствие уже случившейся катастрофы, крушения прежней системы власти. Тогда революция предстает как способ разрешения противоречий, как путь обновления, прорыв в будущее.

В другом случае, революция понимается как то, что ведет к катастрофе. Она не решает проблемы, а обостряет их, вынужденно обращаясь к все более жестким формам управления и радикальным методам удержания власти, к тотальному насилию. Революция сама и есть катастрофа. Она отбрасывает общество назад, новая власть вынуждена начинать государственное строительство с нуля. Цена созидания нового общества будет огромной, жертвы колоссальными.

Однако в любом случае независимо от оценок революции она является чем-то исключительным, грандиозным, потрясающим. Характерные черты революции – это масштаб, тотальность и радикальность. Революция как идея, образ, архетип затрагивает глубины общественного сознания. Революция вообще, революция как таковая занимает одно из центральных мест в социальном бытии[9].

Отдаленное событие Русской революции 1917 года касается каждого человека, живущего сейчас в России и многих за рубежом. Революция – это не просто наша история, она еще живет в нашей памяти, еще влияет на общественное сознание, еще длится. “Даже самые глубокие социальные потрясения прошлого не поднимали столь важных вопросов, не вызывали столь яростных конфликтов и не пробуждали к действию столь крупные силы, как это сделала русская революция. И революция эта не завершилась, она продолжается. На ее пути еще возможны крутые повороты, еще может измениться ее историческая перспектива”[10].

Революция является одним из основных событий русской истории, по крайней мере, последних ста лет. В определенном смысле революция определяет идентичность русской цивилизации, выражает ее черты, скрытые разрушительные силы, сокрытые чаяния и надежды, страхи и ожидания русского народа. Поэтому тема революции, ее проблематика требует особого внимания, углубленного изучения, постижения. Необходимо сделать выводы, выучить уроки, достичь если не примирения, то хотя бы общественного согласия.

С приближением столетнего юбилея Русской революции вновь разгораются споры о ней. Уже нет в живых людей, участвовавших в революции и лично заинтересованных в искажении каких-то фактов, и вроде бы нет политических сил, заинтересованных в фальсификации истории. Казалось бы, за сотню лет все спорные моменты могли быть обсуждены, на все вопросы должны быть даны ответы.

Однако это не так. Есть множество фактов, документов и свидетельств, но нет единства в разнообразии мнений, нет единого описания и объяснения феномена революции, нет общего знаменателя в понимании смысла и сути революции, нет согласия в ее оценке.

Люди резко расходятся в своем отношении к революции. Они делятся на тех, кто революцию признает, приветствует, защищает, восхищается ею, и тех, кто революцию критикует, осуждает, разоблачает. В многообразии фактов можно обнаружить все что угодно, в калейдоскопе событий можно выбрать то, что послужит для подтверждения любой теории.

Имеется много разных способов объяснения революционных событий. Исторические, социологические, экономические концепции спорят между собой. Есть и философские концепции: от марксистской до фрейдистской и постмодернистской. Но дело не только в политических симпатиях и философских предпочтениях того или иного человека. Возможность самых разных подходов и противоположных оценок обусловлена реальной сложностью понимания феномена революции, его парадоксальностью.

Существует множество социальных наук, изучающих общество, историю и революцию. В каждой из них есть различные научные школы, направления, подходы и методы[11]. Но не одна из наук не смогла дать удовлетворительного объяснения феномена революции вообще и Русской революции в частности. Каждая наука, любой подход схватывает лишь некоторую часть сложного и многомерного явления, показывает лишь одну из причин революции, обнаруживает определенный смысловой пласт. Предлагается считать причинами революции в первую очередь причины экономические или какие-то другие – социальные, политические, культурные, цивилизованные, религиозные.

Для примера приведем лишь несколько объяснений причин Русской революции из множества возможных. Некоторые исследователи считают, что революция в России стала следствием личных качеств императора Николая II, по психологическим причинам неспособного управлять огромной страной, тем более в условиях мировой войны. Другие указывают на желание некоторых представителей династии Романовых отстранить от власти конкретно Николая II, чтобы самим занять трон. Князья из рода Рюриковичей хотели заменить династию Романовых другой, более родовитой.

Представители знати были против самодержавия, но за аристократическую форму правления. Генералы были недовольны управлением и снабжением воюющей армией. Буржуазия выступала за республику. В революции в России были заинтересованы ее противники в мировой войне, и даже ее союзники, но по другим мотивам. Свои интересы и причины для недовольства имелись у пролетариата и крестьянства, солдат. Еще были старообрядцы и сектанты, философы и революционные партии.

Каждая группа преследовала собственные цели и внесла свой вклад в генезис революции, но в результате получила совсем не то, чего добивалась. Вышло так, что большинство остались ни с чем, если вообще выжили. Каждый думал, что он влияет на ход событий, контролирует ситуацию, управляет процессом, творит историю, но история распорядилась по-другому.

Очевидно, что ни одна из перечисленных причин не могла быть достаточной для революции, если бы другие факторы не оказали своего воздействия в то же самое время. Невозможно выделить одну причину или некоторый комплекс причин, приведших к революции, тем более делавших революцию неизбежной. Только их совокупность, наложение, совпадение, сумма, резонанс вызвали столь грандиозные изменения и катастрофические последствия.

Вполне вероятно, что, если бы проблемы оказались разнесены во времени, то было бы возможным их последовательное решение. Или возможность общественного согласия и управляемого выхода из кризиса уже была упущена? Кризисные процессы были объективными или на первое место вышли субъективные факторы, сознательные и целенаправленные действия групп и личностей? В связи с этим следует отметить, что остается нерешенной проблема случайности или необходимости, неизбежности, неотвратимости революции в России начала ХХ века.

На тему революции написано множество книг, защищено диссертаций. В них представлены различные подходы, разнообразные принципы, использованы разные методы. Допустимо применение любого научного метода, если он дает некоторое объяснение причин и закономерностей революции, добавляет понимание ее смысла и логики. Нет и, наверное, не может быть одного метода, с помощью которого можно было бы ответить на все вопросы, возникающие при изучении революции. Можно и нужно использовать все возможные методы, но они дают разные результаты, приводят к различным, часто противоположным, выводам. Не получается прийти к единому выводу, привести все оценки и представления к общему знаменателю.

Как соотнести различные подходы, каким образом совместить противоположные оценки? Как согласовать противоположное, сложить взаимоисключающее, примирить непримиримое? Возникает проблема согласования методов, упорядочения моделей, интеграции парадигм[12]. Вряд ли она разрешима на уровне социальных наук. Одна конкретная наука или все вместе не смогли решить эту задачу[13].

Научный подход основан на редукции, то есть сведении сложного к простому, понимании неизвестного через известное, поиске причин, объяснении настоящего через прошлое. При этом часть определяет целое, элементы обуславливают поведение системы, настоящее предстает как следствие прошлого. Такой подход может быть убедительным, но он не может дать полные, законченные, исчерпывающие объяснения.

Необходимо не только обобщить знания из разных социальных наук, но преодолеть односторонность частных методов, подняться над ограниченностью отдельных наук. Собственно научные способы познания (объяснение и доказательство) следует дополнить философскими способами постижения – символическим, метафорическим[14]. Кроме социальных, экономических и политических причин в истории действуют смыслы, символы, идеи, идеалы.

Обобщение методов и упорядочение моделей объяснения феномена революции возможно при обращении к философии. А именно тем школам и направлениям, которые исходят из принципа целостности. То есть, они простое объясняют через сложное, частное понимают в контексте целого, низшее возводят к высшему, признают реальность существования целого, единого, высшего. К этому тяготеют идеалистическая философия и религиозные системы.

При таком подходе вместо принципа причинности, детерминации прошлым используется категории смысла, цели, духа, которые обусловливаться будущим или вечностью. Смысл любого феномена или события становится понятным только в контексте чего-то большего, через возведение к предельному, высшему, через восхождение к совершенному, абсолютному. Смысл революции открывается в логике истории – русской истории, всемирной истории. А смысл истории пока сокрыт, он связан с последними и предельными вопросами о человеке, о смерти, о вечности. Это сфера богословия.

Вопрос о революции – это вопрос конкретный, практический, но и одновременно философский, метафизический вопрос, имеющий глубину, отсылающий к вечности, хаосу, бездне и трансценденции. Возможно, что вопрос о революции из ряда вечных вопросов, таких как смерть, Бог.

Поэтому необходимо философское и богословское осмысление революции. К тому же феноменология революции дает нам богатый материал для мифологического описания феномена революции. Можно говорить о мифологеме революции, наличии в ней архаических смыслов, мифологических фигур, сюжетов. Революция соотносится с некоторым мифом и ритуалом, имеет структуру, аналогичную структуре праздника, празднества[15].

Представляется очевидным, что в любой революции обязательно присутствуют сакральное пространство (места событий революции) и сакральное время (начало революции и новый календарь), сакральный язык (переименование городов и улиц, учреждений и организаций), сакральное насилие (гражданская война) и сакральная жертва (смерть первых революционеров с одной стороны, и казнь короля или царя, с другой). Всегда есть герои и анти-герои, жертвы и палачи, которые иногда меняются местами, превращаясь в свою противоположность.

Также в любой революции присутствует фигура трикстера[16], провокатора или предателя. Причем его роль амбивалентна: это может быть революционный террорист или агент враждебных сил. Иногда оказывается, что это один и тот же человек (Азеф). Часто обыгрывается сюжет путаницы истинного (тайного, скрытого) царя и самозванца (Разин, Пугачев).

Таким образом, оказывается, что мифологема революции очень мощная и содержательная. В ней актуализируются такие смыслы как столкновение сил Добра и Зла, полная и безусловная истина, абсолютная справедливость, совершенное устройство общества. Все это перекликается с парадигмами Золотого Века и Конца Времен (апокалиптика, эсхатология, милленаризм), в которых все проблемы предельно обостряются и разрешаются только самым радикальным и трагическим способом.

Поэтому необходимо рассмотреть революцию как таковую, саму по себе, а не только как момент исторического процесса или период общественных изменений и трансформаций. “Сам социальный мир начал обрисовываться мне содержащим в себе революционность в качестве необходимой предпосылки своего исторического существования. Социальный человек, соотносящий себя с Другим, создает реальность, у которой есть универсальное Другое, вырывающееся из-под спуда в момент революции”[17].

Каждая конкретная революция – это попытка решения накопившихся задач, разрешения проблем, лечения болезней общества, таких как несправедливость, неравенство, бесправие, бедность и т.п. Однако все эти конкретные экономические проблемы, исторические задачи не решаются полностью и окончательно, политические цели не достигаются. Любая конкретная революция всегда противоречива, недостаточна, неполноценна, несовершенна. Любая революция в истории не может быть завершена, полностью закончена, целиком исполнена, идеально реализована.

“Трансцендирование имманентно революциям, в силу чего их горизонт становится неопределенным, а решение поставленных ими задач несбыточным. Такая неотчетливость желательного конечного состояния гасится за счет огосударствления и обытовления революционного порыва. Тем не менее революции навсегда налагают свою печать на социальную и духовную жизнь наций, испытывающих после постигших их потрясений парадоксальную футурологическую ностальгию, тоску по утраченной возможности приподнять завесу над исходом истории”[18].

В истории мы имеем ряд, серию революций; и возникает вопрос – это разные и не связанные между собой революции или это этапы одной и той же революции. Может быть, есть только одна продолжающаяся, длящаяся, непрерывная, постоянная революция. Это перманентная революция, бесконечная и вечная. В таком случае революция предстает как способ социального бытия. Такую революцию бесполезно осуждать или отрицать, ей бессмысленно сопротивляться, с ней невозможно бороться. Если “… нет у революции конца!”, то получается, что революция никогда не завершается, не исполняется, не реализовывается.

Или может быть конкретные революции – это лишь путь к подлинной, настоящей, последней, совершенной, абсолютной революции. Возможна ли окончательная революция, после которой не будет нужно никаких революций? Что мы можем о ней знать, что мы можем для нее сделать? Почти ничего! Идея революции оказывается предельной для нашего мышления и, тем более, практики. Вопрос о революции неразрешим в пределах исторического процесса и исторически обусловленного познания.

Таким образом, революция предстает как философская проблема. На передний план выступают фундаментальные парадигмы – диалектика и метафизика. Здесь имеется в виду не только то, что возможны противоположные (диалектический и метафизический) подходы к пониманию и объяснению феномена революции, но и то, что проблема революции проявляет и обостряет их противостояние. Человек, мыслящий революцию вынужден выбрать философский метод, осознать свою позицию в бытии. Решить для себя фундаментальные вопросы соотношения единого и многого, абстрактного и конкретного, абсолютного и относительного. И ответы не должны быть тривиальными. Абсолют и Единое могут обнаружить себя как онтологическая реальность, раскрыться как истинная сущность.

Революция как нечто предельно динамичное, изменчивое и быстротекущее, может иметь вечные причины и высшие цели, уходящие в метафизические глубины. Абсолютная революция имеет постоянные смыслы, неизменную сущность. Абсолютная революция – это модель для всех конкретных революций, но только она по-настоящему реальная революция, истинная, подлинная. Все конкретные революции в истории оказываются лишь выражением, подобием абсолютной революции, а чаще ее искажением, пародией на нее.

Показательно, что сам термин “революция” с самого начала применения в науке дает основания именно для такого понимания. Он появился в средневековой европейской традиции. Первоначально термин revolution употреблялся в астрологии и алхимии. В научный оборот термин вошел после издания книги Николая Коперника «De revolutionibus orbium coelestium» («О вращениях небесных сфер», 1543). В данном контексте революция понималась как возвращение (например, планет) к изначальному положению, естественному, правильному, гармоничному и совершенному, вечному.

Изначальное значение слова revolutio на латыни – откатывание, круговорот. Конкретно, re-volvo: 1) катить назад; проходить в обратном направлении; revolvi: 1) катиться назад; вновь возвращаться[19]. Таким образом, volution – поворот, вращение, обращение; re-volution – возвращение, поворачивание обратно к прежнему. Следует обратить внимание, что здесь нет слов, выражающих наше привычное понимание революции – движение вперед, изменение, развитие, прогресс, скачок. Общий смысл как раз противоположный.

Итак, революция – это возвращение, поворачивание обратно к прежнему. Но возникает вопрос: возвращение к чему прежнему, какому прежнему? Любому прежнему или какому-то особенному, к чему нужно возвратиться, нельзя не возвратиться? Из общих философских соображений можно сделать вывод, что возвращаться следует не к какому угодно прежнему, прошедшему, а только к тому прежнему, которое является совершенным, абсолютным, вечным. Если, конечно, оно действительно существует, и такое возвращение реально возможно.

О каком возвращении может идти речь? Во-первых, это возвращение в смысле времени – к началу, к благоприятному времени. Во-вторых, возвращение в мифологическом смысле – в Золотой Век, в “райское состояние”; к полноценному, истинному и благому бытию[20]. В-третьих, возвращение в аксиологическом и онтологическом смысле – к истоку, к первоначалу, к своей подлинной и совершенной природе; возвращение как восстановление полноты и целостности бытия человека.

Таким образом, в самом общем и высоком смысле возвращение следует понимать как преодоление всей человеческой ограниченности и конечности, исторической обусловленности и локальности. Используя философскую и богословскую систему понятий, можно говорить о превосхождении конкретным человеком и всем человечеством наличной человеческой природы и восхождении к идеальной (божественной?) сущности.

И тогда революция предстает как преображение человека и мира, в философских категориях – это трансцендирование, в христианских понятиях – это обожение человека. В христианской догматике не используется понятие “революция”, но при таком понимании оно вполне соответствует смыслу православной антропологии и сотериологии. Однако это понятие актуализируется некоторыми современными философами в этом широком контексте.

Можно сделать вывод, что революция в широком смысле этого слова – это не только и не столько вопрос об общественном устройстве, социальных отношениях, справедливости и т.п., сколько вопрос о последних и высших смыслах человеческого бытия, который повторяется в каждой конкретной революции и отсылает к абсолютной революции. “Абсолютная революция является одновременно и одним из основных объектов политической рефлексии, и одним из ее предельных состояний”[21].

Последние и высшие смыслы лишь выражаются в конкретных исторических формах, и чаще всего редуцируются и забалтываются в реальной революции. “В нашей политической философии определение революции становится возможным только на основании уже введенного понятия абсолютной революции и в порядке ограничения этого понятия”[22]. Однако любая историческая революция заряжена смыслами и энергиями этой абсолютной революции и без них была бы невозможна.

Итак, в современной науке и политике революция понимается совсем не в том смысле, как было изначально. В современности это понятие фигурирует в контексте эволюционных и прогрессистских концепций и обозначает переход от старого к новому, небывшему. В контексте этих представлений считается, что революция происходит вследствие назревших противоречий и приводит к переходу общества на более высокий уровень развития.

При этом совершается много насилия, решение вопроса о новом типе общества оказывается невозможным без нового типа человека. Революция оказывается незавершенной, половинчатой, частичной. Таким образом, сущность революции не только и не столько политическая, сколько нравственная, духовная. В центре любой революции проблема гуманизма, гуманности, человечности в широком смысле слова. Поэтому настоящая революция должна быть революцией человеческой, антропологической, духовной. Настоящая революция – это революция духа.

Итак, есть революция и Революция. С одной стороны – это современное, модернизированное понятие революции, как скачкообразного перехода к новой стадии общественного развития, революция как момент становления, разрыв в эволюции. С другой – иное, противоположное по смыслу, радикально отличающееся изначальное (вечное?) понятие Революции.

Первичный глубинной смысл Революции, некий ее архетип – это обращение и возвращение человека к Абсолюту, то есть воспоминание о некой изначальной совершенной природе человека, и вторжение Абсолюта в нашу жизнь, в историю. Причем это движение может быть двунаправленным: как устремление человека вверх, к Абсолюту, преодолевающее все границы и пределы, так и проявление Абсолютной реальности в человеческой истории, явление Сакрального в профанном мире. Смысл настоящей Революции – это вопрос об Абсолюте.

Главная проблема любой конкретной революции и нашего отношения к революции – это смешение этих двух разных смыслов, замена прежнего смысла на новое, подмена, подстановка одного смысла вместо другого. В каждой революции сначала актуализируется изначальный смысл, представление о Золотом Веке, Райском состоянии. Революционеры обращаются к архаическим группам и слоям общества[23]. Первичный смысл успешно эксплуатируется, а потом подменяется более простыми, примитивными интерпретациями.

Создается миф о революции по всем канонам классической мифологии и драматургии. Грядущая революция представляется как чудо, в ней просвечивает нечто новое, небывшее, небывалое, невозможное. Мы становимся свидетелями и участниками того, как мифологема Революции открывается, проявляется, прорывается, воплощается, реализуется в конкретной исторической ситуации. Но потом, после столкновения конкретного человека с революционными событиями, историческими последствиями и результатами, с ним случается пробуждение и отрезвление, происходит разочарование в революции.

Вопрос об Абсолюте, который практически решается в каждой конкретной революции, возникает задолго до всех политических революций. Все развитые религии и философские системы неизбежно приходили к нему. Есть ли Абсолют? Он личностен или безличностен? Абсолют имманентен человеческой природе или трансцендентен? На эти вопросы по-разному отвечают материалисты и идеалисты, язычники и монотеисты.

Как-то так получается, что монотеисты не совершают социальных революций, трансценденталисты заняты в первую очередь изменением себя, а не общества. Не отказываясь от служения людям, они в первую очередь обращены внутрь себя, чтобы решить проблемы человеческого бытия (например, добра и зла, жизни и смерти) самым радикальным образом, замыкая все на божественную реальность.

При том, что положение человека в монотеистической модели бытия весьма трагично, и в человеческой истории победы добра над злом не предполагается, представители трансцендентализма преисполнены оптимизма в метаисторической перспективе.

А представители языческого, имманентного понимания единства бытия человека и Абсолюта (например, масоны, гностики)[24], где все проблемы конкретного человека условны, относительны и иллюзорны, по какой-то причине склонны к активной социально-политической деятельности, в том числе и к революционной. Тем более к этому склоняются нигилисты, хотя, казалось бы, они отрицают любую возможность исправления окружающей действительности и человеческой природы.

Почему так получается? Может быть потому, что революция (с маленькой буквы) пытается решить проблему свободы человека с позиций детерминизма, причинности, необходимости, законов, сущности, эссенции. Для решения всех проблем нужно лишь перестроить общество на новых основаниях. При этом личность никак не затрагивается, и вследствие тайны личности всё по большому счету остается по-прежнему.

Революция (с большой буквы) рассматривает проблему свободы совсем иначе[25]. Применяются персоналистические категории: грех, зло, святость, личность, воля, экзистенция. В христианском персонализме и экзистенциализме революция есть внутренняя задача человека, цель – переустройство себя. Вне христианского контекста революция становится внешней задачей по переустройству общества. Но в истории каждая революция сталкивается с неподготовленностью, неготовностью людей к новым отношениям.

Принципиально то, что, как представляется, задача социальной революции не решается в отрыве от революции духовной, личностной, без внутреннего добровольного изменения человека по образу и подобию Бога. А при решении второй задачи – первая решается сама собой в евангельском контексте.

Таким образом, единственная возможная и необходимая революция – это внутренняя революция преображения человека. Однако не преображения человеком самого себя по собственной воле и произволу, а преображения человека с помощью Божественной благодати и в соответствии с промыслом Божиим. Это есть абсолютная революция.

Итак, идея революции основывается на метафоре поворота, понятии разворота. Революция как онтологическая, метафизическая стратегия подразумевает поворот назад, обращение к истоку, возврат, возвращение к началу отсылает к вечности. Архетип революции подчеркивает вертикаль, поворот вверх, подъем, восстание, взлет, вознесение, бессмертие.

Показательно, что понятие революции оказывается семантически близким с понятием религии. Термин “религия” происходит от лат. ligо (связывать, соединять, заключать)[26]; от праиндоевр. *leig (связывать). Религия – это восстановление связи, воссоздание единства, возобновление единения.

Религия в монотеистическом смысле означает воссоединение, возобновление когда-то утерянного союза между человеком и Богом. То есть, именно религия есть разворот, восстановление вертикали в бытии, великое возвращение и настоящая революция.

Христианство говорит о воскрешении Христовом как центральном событии человеческой истории. Эта революция была невидима и непонятна для внешнего мира, но она превосходит всякую социальную революцию, так как действительно побеждает грех и смерть[27].

Христианство говорит и о грядущем воскрешении мертвых как завершении человеческой истории, исполнении Божественного замысла о человеке и всем творении. Невозможно представить нечто более значимое и желанное, необходимое и необратимое для каждого человека и всего человечества в целом. Это будет последняя революция.