Онтологические прогулки

Из книги "Россия и Запад. Русская цивилизация и глобальные политические вызовы"

       Одна из главных проблем, стоящих перед Русской цивилизацией, – это проблема дефицита времени. Сегодня мы существуем в условиях исторического цейтнота. В нашем распоряжении нет того множества десятилетий, в течение которых страна может постепенно двигаться в направлении некоего социального идеала. Глобальные преобразования должны быть осуществлены в достаточно короткий срок. Это обстоятельство ставит вопрос о формах осуществления таких преобразований.

       Утверждение о том, что реформистский путь развития страны предпочтительнее революционного, самоочевидно и, как правило, не нуждается в дополнительных обоснованиях. Революция – это всегда трагическое событие в истории любой страны. И в каждой революции присутствуют не только светлые, но и тёмные стороны. Нет и не будет революций, которые были бы исключительно мирными. Именно это обстоятельство и делает реформистский путь развития («революцию сверху») наиболее желанным с точки зрения общества.

       Но дефицит исторического времени по-своему расставляет акценты и предпочтения. Страна нуждается в глобальных и, главное, быстрых преобразованиях. Фактор скорости в данном случае является определяющим: чем быстрее общественная жизнь будет преобразована, чем быстрее из неё будут устранены пороки и язвы современности, тем для страны будет лучше. И в такой ситуации возможности выбора ограничены. Выбирать приходится не между менее и более болезненными средствами, а между средствами эффективными и неэффективными. «Фармакологический способ лечения» (революция сверху) и в этом случае – более желанен, но если государство не сможет быстро и эффективно себя реформировать, то у общества останется только один выбор – революция снизу. Этот путь будет значительно более жёстким и трагичным, но все эти обстоятельства не отменяют его исторической оправданности. 

       Революции осуществляются не для того, чтобы быть более или менее кровавыми, а для того, чтобы быть успешными.

       Революция как движение, идущее снизу, имеет в долгосрочной перспективе важное преимущество перед реформами, осуществляемыми сверху. – Онтологические основы устойчивости любого типа общества связаны со сферой сакрального, т.е. с теми принципами, которые само общество считает важнейшими для своей деятельности, и которые обладают в общественном сознании статусом священных. Эти принципы формируют общие представления о реальности, и, соответственно, влияют на непосредственную человеческую деятельность, её цели и задачи. Сакральное формирует тот спектр возможностей, в горизонте которых личность осознаёт себя и наделяет смыслом собственное существование. И чем чётче и устойчивее основа социальной картины мира, тем выше качество жизни общества – даже тогда, когда это общество сталкивается с серьёзными проблемами и вызовами. Так, в частности, качество жизни общества во время Великой Отечественной войны было выше, чем качество жизни того же общества в начале 1980 годов – при том, что различия в уровне потребления и комфорта между этими двумя периодами очевидны, и в позднебрежневское время они несоизмеримо выше. Но качество жизни изначально формируется не уровнем потребления, а осмысленностью существования.  

       Главная проблема постсоветского российского общества в фактическом отсутствии тех сакральных смыслов, в соответствии с которыми оно должно существовать. Разрушив сакральные представления о мире, присущие советской идеологии, новый высший класс страны не смог создать новых идеалов, во имя которых общество готово не только жить, но и в случае необходимости умирать. Единственное сакральное основание его жизни связано с памятью о войне, но и оно является наследием советского времени. Российское государство, с одной стороны, стремится всеми силами сохранить эту память, но, с другой стороны, оно же активно и профанирует её. Как иначе можно назвать ситуацию, при которой коррупционеры во власти один раз в год вспоминают о существовании ветеранов и начинают активно афишировать свою заботу об этих людях? Предельно циничной является ситуация, когда чиновник, чья деятельность фактически сводится к постоянному обкрадыванию общества, бесстыдно разглагольствует о том, что вся его жизнь посвящена заботе об общественных нуждах. И ещё более циничным является утверждение, что ветераны сражались за то светлое будущее, которое наступило сегодня. Это – типичный вариант логики паразита, живущего за счёт ресурсов организма, созданных в прошлом. Сегодня подавляющее большинство представителей российского высшего класса являются именно такими паразитами. И если старшее поколение этого класса время от времени пытается скрыть своё действительное отношение к обществу, то новое поколение откровенно бравирует и гордится им.

       К сожалению, социальные реформы крайне редко создают новые сакральные основания жизни общества. Сакральное рождается в процессе значительно более масштабных событий – войн, связанных с защитой Родины, и всё тех же социальных революций. Сакральное для того, чтобы стать таковым, должно быть выстрадано.     

       Роль революции в этом процессе изначально противоречива. Будучи трагичной и часто откровенно жестокой в своих непосредственных действиях, она формирует новую устойчивую перспективу жизни, в рамках которой формируется и осуществляется жизнь множества последующих поколений.

       Связь революции со сферой сакрального неизбежно делает её религиозным явлением. Безусловно, религия революции не относится к числу традиционных религий и не вписывается в классические религиоведческие теории. Но в данном случае это не проблема революции, а проблема теорий.

       Реальная социальная жизнь пронизана множеством религиозных по своей сути верований и убеждений, вне которых существование общества оказывается невозможным. Так, в частности, общество всегда нуждается в консолидации, в осознании себя в качестве некоего единого целого. Даже в благополучные периоды истории стремление к единству в социальной жизни оказывается более важным и глубинным, чем стремление к дифференциации. Но такое единство формируется на основе идеи народа (или нации). Идея народа становится сакральным (религиозным) символом, во взаимодействии с которым формируются и конкретизируются другие социальные представления. На структурном уровне основой религии является идея священного, а не идея Бога. В традиционных  религиях топос священного и топос Бога совпадают – Бог воспринимается как сущностное основание социальной (общекультурной) картины мира. Но реальная история знает множество случаев, когда эти топосы не совпадают.

       Тот же европейский национализм XIX века с его убеждённостью в священности нации был по своей сути религиозным явлением, но, при этом, он изначально не только не был связан с христианством но и, более того, открыто противостоял ему. И до сих пор отношения между религией национализма и христианством являются проблематичными, что ярко иллюстрируется склонностью наиболее маргинальных и инфантильных форм национализма к всякого рода неоязыческим спекуляциям. Таким же религиозным статусом в сознании западного XIX века обладал сциентизм с его верой в скорое наступление Царства Божьего на земле – утопии, призванной быть осуществлённой силами науки.

       Жизнь общества может опираться на идеи моноцентризма, но, при этом, общество никогда не является монорелигиозным. Вера Никейского собора успешно сочетается с восприятием императорской власти как священной, в восприятии средневекового аристократа совмещаются христианский культ и культ рыцарства, в картине мира современного преуспевающего западного протестанта живут любовь к богу и священный трепет перед торговыми марками. И та же Великая Русская революция 1917-1921 годов стала кульминационным моментом в религиозной истории русского социализма.   

       Но именно опыт Русской революции предельно актуализирует вопрос о роли традиции в грядущих событиях. Русская жизнь, – по каким бы извилистым траекториям она не шла в тот или иной исторический момент – не может игнорировать феномена православия как главной культурной силы русской истории. Революция может противопоставить себя православию, либо может действовать в единстве с ним. Но в данном случае многое зависит не только от революции, но и от православия.

       В момент, когда будущее уже отбрасывает свою тень на настоящее, только от решения иерархов Русской православной церкви зависит, какую роль будет играть православие в грядущих событиях. Общество крайне заинтересовано в существовании сильной, социально активной Церкви, готовой выступать в качестве самостоятельной политической силы, способной заполнить собою тот вакуум власти, который неизбежно возникнет в момент, разделяющий собою дореволюционное и послереволюционное время.

       Но для того, чтобы решить эту задачу, РПЦ не должна быть частью современной государственной машины. Интеграция в государственные структуры способна дать лишь кратковременные бонусы в форме финансовых преференций, но в стратегической перспективе скорее работает против Церкви, нежели за неё. Забота о финансовом благополучии в принципе не должна быть главной заботой РПЦ. Подобные интересы характерны для психологии капиталистического типа, и следуя импульсам такого рода, Церковь всё более и более сливается с миром капитала. И статистические данные это подтверждают: количество людей, посещающих церкви, в последние годы сокращается. Рост оппозиционных настроений по отношению к светской власти и уменьшение церковной паствы являются параллельно идущими процессами. (При этом, чем дальше от центра – в русской глубинке – тем больше доверие между прихожанами и служителями культа. Возможно потому, что на периферии священники живут среди обычных людей и не являются привилегированным сословием. У них меньше искушений и меньше поводов взаимодействовать с властью).

       При этом уменьшение доверия к РПЦ в её сегодняшнем состоянии не является свидетельством ослабления религиозных настроений в обществе. Скорее, можно говорить о том, что общество начинает искать разрешения христианских вопросов за пределами храмов, что создаёт базу для церковных расколов и возникновения русского протестантизма, что, в свою очередь, может привести русское христианство к эсхатологическому нигилизму и догматическому беспределу. А в социальном контексте может воспроизвестись ситуация 1920-х годов, когда бывшие верующие с не меньшим религиозным рвением сносили кресты с храмов и устраивали открытый террор против священослужителей.

       Для Русской православной церкви задача выработки предельно критического отношения к действительности является не только способом упрочения своего духовного авторитета в будущем, но и средством элементарного выживания.