Онтологические прогулки

 «Угрюмые всегда петербуржцы повеселели: сегодня разрешено женщинам ездить на верхах конок. Невольно улыбаешься, видя, как неумело, подобрав юбки, и сконфуженно, подымаются по крутым лесенкам барышни и дамы; глаз не привык встречать на империалах среди чуек и смазных сапогов нарядные жакетки и шляпы с цветами. Нынче обще-петербургское представление и первый женский дебют».

 

 

            Книга Сергея Рудольфовича Минцлова (1870-1933) «Петербург в 1903-1910 годах» впервые была издана в Литве в 1931 году, а в 2012 году была переиздана у нас издательством «SalamandraP.V.V.».  

            Впрочем, вопрос о том, является ли текст С.Р. Минцлова КНИГОЙ остаётся вопросом открытым. Предполагаю, что статус книги этот текст приобрёл не сразу; возможно, это случилось где-то в середине 1900-х, когда сам автор задумался о публикации своих записей, но, не менее возможно, что в книгу записи Минцлова превратились лишь тогда, когда появилась реальная возможность их опубликовать, т.е. в начале 1930-х… - По форме «Петербург в 1903-1910 годах» - это дневниковые записи, старающиеся фиксировать основные события, происходящие в городе.

            По большому счёту Минцлова сложно назвать «бытописателем»: устойчивого интереса к повседневной жизни его дневник не испытывает; скорее, его главный интерес прикован к глобальным событиям, которые в дальнейшем получат название «исторических». – Русско-японская война, 9 января 1905 года, Манифест 17 октября, открытие Государственной Думы – главные темы Минцлова. А всё то, что относится к естественному, «нормальному» течению жизни оказывается слишком незначительным для фиксации и выпадает из сферы внимания автора. И об этом можно лишь жалеть. – Крупные исторические события достаточно хорошо отражаются в исторической литературе, а информацию о повседневной жизни России в начале ХХ века приходится собирать по крупицам…

            И всё же связь с повседневностью в записях Минцлова естественным образом присутствует. – Причина – в позиции наблюдателя: Минцлов следит за этими событиями не из правительственных кабинетов, в которых принимались те или иные решения, а со стороны улицы, вынужденно воспринимающей эти решения как нечто данное. И, как следствие, действительным предметом описания оказывается не событие как таковое, а именно восприятие события. И в этом контексте записи С.Р. Минцлова, на мой взгляд, обладают огромной ценностью.

            Ведя свой дневник, автор не выработал привычки к ежедневным, повседневным записям. – В структуре текста присутствует хронологическая аритмия: в некоторые дни Минцлов пишет много, подробно, а потом наступают недели и месяцы молчания. Подобная аритмия производна от идеи текста: записывается всё самое главное, «историческое», а события такого масштаба случаются отнюдь не каждую неделю, даже в России начала 1900-х… Но именно эта аритмия, вполне объяснимая с позиций «метода», и делает статус текста проблематичным: для КНИГИ этот текст слишком тематически несбалансирован, а учитывая ещё и то обстоятельство, что с 1907 года Минцлов резко меняет направленность собственных интересов и с описания настроений улиц переходит к описанию литературных нравов, весьма фрагментарному, записи Минцлова оказываются весьма эклектичными и, даже, беспорядочными…

            Но, при всех своих сугубо композиционных недостатках, дневники Минцлова являются крайне интересным текстом. – В них есть главное, что мы ждём от записей данного жанра, - атмосфера времени. – Думаю, что «Петербург в 1903-1910 годах» необходимо прочитать хотя бы для того, чтобы увидеть глазами автора события 9 января. – В исторических исследованиях таким образом эти события не описываются.

 

 

                                                                    ***   

 

            Позиция Сергея Рудольфовича Минцлова как наблюдателя сформулирована им же в Предисловии к книге: «За свою жизнь я никогда не состоял ни в какой политической партии и не принимал участия в политических кружках и делах. Я всегда оставался свободным человеком и мои записи не подсказаны мне партийной дисциплиной, а являются точным отражением того, что совершалось перед моими глазами и тех настроений, которые с каждым днём всё глубже и шире захватывали все слои общества и революционировали его». Безусловно, любую претензию на объективность достаточно легко дискредитировать, и «точность отображения» событий в дневнике Минцлова – не исключение. Но, что безусловно характеризует взгляды автора, так это – их типичность для своего времени. Это – взгляд типичного русского интеллигента начала прошлого века, с тем лишь отличием, что зафиксирован он ярким, литературным стилем, чьи эстетические достоинства явным образом выходят за пределы какой-либо типичности и усреднённости.

            Что является главной «темой» миросозерцания русского интеллигента того времени? Исходя из дневниковых записей Минцлова ответ на этот вопрос предельно чёток и даже однозначен: отношения между обществом и властью. – Власть, государство, государственный аппарат де-факто занимают центральное место и в дневниках Минцлова. Впрочем, тема государства и общества в данном случае нуждается в конкретизации: эти отношения отнюдь не являются отношениями равных партнёров; ни о каком взаимодействии и сотрудничестве власти и общества, исходя из наблюдений Минцлова, говорить не приходится. – Русская социальная реальность создаёт следующую ситуацию: власть действует, а общество лишь вырабатывает своё отношение к действиям власти и – в лице отдельных своих представителей – пытается этой власти противостоять. – ВЗАИМООТЧУЖДЕНИЕ – главная характеристика отношений власти и интеллигенции в начале прошлого века.

            На ком лежит основная ответственность за возникновение такой ситуации? – Прямого ответа С.Р. Минцлов не даёт, но регулярные описания действий государства в тех или иных сферах общественной жизни создают крайне негативный образ государственной политики. Российское государство предстаёт в качестве силы, чьей главной, а может быть и единственной функцией оказывается функция репрессивная: государство запрещает, государство контролирует. Государство стремится наказывать… А что располагается по ту сторону конкретных действий государственной власти? – Опять-таки у каждого читателя дневников Минцлова возникнет собственное представление о мотивах российской государственной политики того времени; моё впечатление сводится к следующему: за действиями власти, воплощающимися в конкретных событиях повседневной жизни, скрывается социальный аутизм (непонимание и нечувствование общественных настроений), страх перед собственным народом и очевидное деятельностное бессилие. Возможно, этот вывод может показаться излишне тенденциозным, но события той же Русско-японской войны дают весьма очевидные основания для такого вывода.

            При этом государственная власть оказывается и властью очевидным образом коррумпированной. - Представители власти берут взятки, занимаются – почти в открытую – рэкетом, в структурах власти процветает протекционизм… Читая Минцлова, очень быстро начинаешь осознавать, что по ряду важнейших параметров какая-либо эволюция государственной власти в России не прослеживается. – Многие проблемы, свойственные этой структуре в начале ХХ века, свойственны ей и сейчас. Возникает ощущение, что неудовлетворительное состояние государственного аппарата – это некая константа русской истории.

            И уж чего точно не возникает при чтении дневников Минцлова, так это идеализации русской дореволюционной истории. После чтения этого текста сложно стать монархистом.

 

                                                                        ***  

 

            Если в тексте фиксируется образ власти, то мы вправе ожидать, что в этом же тексте появится и образ сосуществующего с этой властью народа. – Я не уверен, что образ народа в дневниках Минцлова присутствуют. –Там есть отдельные личности, но это, скорее, индивидуальные портреты, причём в подавляющем большинстве – портреты людей того круга, к которому относится и сам автор; а за пределами петербургского «среднего класса» народ являет себя в образе толпы. При этом «толпа» у Минцлова – это не какое-то сущностное обозначение; скорее, это – знак механического и хаотичного движения большого количества людей, - движения, в подавляющем большинстве случаев приводящего к возникновению отрицательных последствий. – Показательно, что характеризуя это движение «больших человеческих масс», Минцлов регулярно использует слово «гибель», в чём-то синонимичное слову «тьма (народа)», как синоним некоего очень большого числа: «народа шло на гибель».

            В таком вИдении социума так же, на мой взгляд, прослеживается нечто типичное для мировоззрения отечественной интеллигенции того времени. – Эта интеллигенция ведёт по сути изолированное, замыкающееся на себя существование и вряд ли способность ощущать некие общенародные настроения у интеллигенции развита лучше, чем у власти. И власть, и интеллигенция почти в равной степени оказываются «социальными аутистами, но, при этом, и те и другие вполне уверенно позволяют себе рассуждать от имени общества (народа) в целом. – Власти это – судя по дневникам Минцлова – удаётся хуже, а интеллигенции лучше; но зная итоговый результат российской жизни этого периода, проявившийся в 1917-м и далее, - необходимо признать, что в подготовке социальной катастрофы поучаствовали оба лагеря. Кстати, косвенно это признаёт и сам автор. – В уже цитированном мною Предисловии присутствует и следующая фраза: «Мы жили на вулкане и постепенно отравлялись его газами».  И далее Минцлов определяет такую ситуацию как патологическую, предлагая исследовать её именно «историку-патологу». – Конечно, выбор термина в данном случае – очевидная дань времени: русский Серебряный век очень любил термин «патология» и его производные, но, с другой стороны, как ещё можно охарактеризовать ситуацию, при которой два важнейших элемента общественной жизни – государственный аппарат и интеллигенция – существуют, по сути, в автономном режиме от подавляющего большинства общества?  

 

                                                                 ***   

 

            Коммуникативное пространство Санкт-Петербурга 1900-х – это, в значительной степени, реальность слухов. Этому обстоятельству можно найти вполне рациональное объяснение: при насыщенности и интенсивности социальной жизни город обладает весьма небольшим количеством легитимных источников информации. – Газет и журналов в городе оказывается недостаточно, да и то, что есть, подвергается цензуре. – Минцлов, кстати, старается скрупулёзно фиксировать все случаи цензурирования и закрытия газет. – При этом власть занимает весьма своеобразную позицию в информационной сфере, которую вряд ли можно назвать удачной: перекрывая те источники информации, которые не принадлежат государству, власть фактически не ведёт какой-либо позитивной информационной политики; в тех ситуациях, когда общество особенно сильно нуждается в информации, власть молчит. В итоге в петербургской жизни регулярно присутствует информационный голод, следствием которого и становятся интенсивное создание и распространение слухов. – Тот же Минцлов ряд слухов в своём дневнике передаёт регулярно, но к самим слухам относится критически: часто вслед за передачей того или иного слуха тут же следует и его опровержение.

            Возможно, в контексте реконструкции повседневной жизни Петербурга того времени изложение слухов – один из самых ценных элементов дневника Сергея Рудольфовича Минцлова. – Слух есть неотъемлемая часть идеационного пространства повседневности, - пространства очень зыбкого, подвижного, мимолётного и, вследствие этого, очень тяжело поддающегося последующей реконструкции. В отличие от вещей и письменных документов слух не оставляет устойчивых следов во времени, и уже через несколько лет после возникновения слуха, большинство людей не может с точностью воспроизвести его изначальный смысл и указать точное время его возникновения. Минцлов же фиксирует слухи буквально сразу же после их появления, благодаря чему его дневник может способствовать не только воссозданию общей картины дореволюционной петербургской жизни, но и воссозданию микромоментов этой жизни, - повседневных событийных эпизодов длившихся всего несколько дней прежде, чем уступить место следующим, аналогичным по степени своей значимости эпизодам… Но ведь реальная человеческая жизнь состоит, прежде всего, не из крупных событий, попадающих со временем в учебники истории, а именно из таких эпизодов – повседневной событийной рутины, для которой существование в течении недели – это уже претензия на вечность.

            В принципе любое событие способно породить слухи, но, что естественно, события крупные порождают слухов больше. Та же революция 1905 года регулярно порождала волны таких слухов, многие из которых очень органично сочетались с паническими настроениями в среде петербургской интеллигенции. При этом, помимо всеобщих слухов революция порождала и слухи «сословные», т.е. имевшие распространение в конкретной социальной среде. Среди такого рода слухов выделяется один, появившийся в первой половине весны 1905 года: петербургские рабочие готовят массовое избиение интеллигенции. – Подобное настроение, распространившееся в интеллигентской среде и заботливо зафиксированное С.Р. Минцловым, весьма красноречиво иллюстрирует суть отношений между интеллигенцией и народом – с точки зрения самой интеллигенции.

 

            Слухи часто характеризуют общую направленность психологических ожиданий конкретной социальной группы и основные черты этой группы как некоего единого психологического типа. – В течении всё того же 1905 года в интеллигентской среде регулярно возрождается ощущение, что происходящая революция – революция не настоящая, а настоящая революция начнётся чуть позже… Уже прошли 9 января, весна и «горячее лето» 1905-го, был издан Манифест 17 Октября, - а ощущение, что настоящая революция ещё не началась, продолжало существовать.

 И это ожидание «настоящей революции» как символ экзистенциальной подлинности весьма характерно для мировосприятия дореволюционной русской интеллигенции. Реальная жизнь, наполненная своим, вполне конкретным, содержанием, оказалась ценностно дискредитированной от имени грядущего Будущего, объявлена не вполне настоящей, неподлинной жизнью. И именно под этим знаком неподлинности эта жизнь и протекала от месяца к месяцу, от года к году, от десятилетия к десятилетию. Жизнь шла, а просвещённое русское общество продолжало с сильным душевным напряжением всматриваться в будущее…

 

 

                                                                   ***  

 

            10 февраля 1910 – последняя запись в дневнике С.Р. Минцлова. Чёткого ответа на вопрос: «почему Минцлов  перестал вести этот дневник дальше?» у меня нет. В 1911 году Минцлов покидает Санкт-Петербург и работает в разных городах России: Уфа, Новгород Великий, Псков, Тува, Киев… В августе 1917 Минцлов с семьёй уезжает в Финляндию.

            Прекращение дневниковых записей вызывает сожаление, даже не смотря на то, что последние записи в этом дневнике всё более сосредотачиваются на конкретных людях и постепенно из «летописного свода» начинают превращаться в сборник жизненных анекдотов; вторая часть книги Минцлова значительно слабее первой. Но, в любом случае, автору надо сказать большое спасибо за всё то, что он смог сделать. – После прочтения «Петербурга в 1903-1910 годах»  достаточно быстро начинаешь осознавать, что представление об эпохе, существовавшее в сознании до прочтения этой книге, было весьма неполным. Несмотря на ряд несовершенств, Сергею Рудольфовичу Минцлову удалось создать настоящий Памятник своей эпохе.