Онтологические прогулки

 

 

 

2. Система как гносеологическая проблема (продолжение)

 

***

 

99.  Понимание цели существования системы непосредственно зависит от точки, с которой осуществляется её наблюдение. Эта точка наблюдения (топос) предопределяет выбор наблюдателем ценностных установок, идеологем и методологических подходов. Итогом такого суммативного выбора становится формирование образа реальности, обозначаемого как «мир». Мир – это не реальность как таковая, а определённое понимание реальности. Такое понимание никогда не является универсальным. Образ реальности всегда имеет индивидуальное происхождение и связан с деятельностью конкретной личности. Соответственно, количество миров равно количеству существующих в данный момент личностей. Эти миры имеют ряд общих смысловых элементов, но, вместе с тем, каждый из них включает в себя нечто неповторимое, что делает любое индивидуальное восприятие реальности уникальным.

 

100.  Смерть человека является и смертью мира, им созданного. И если, следуя персонализму, предположить, что человек является главной ценностью в истории, то сама история ни в коей мере не является ни чистым созиданием, ни неким органичным единством созидания и разрушения. Всё, что связано с личностью в истории, созидается лишь на короткое время, а разрушается навсегда. Используя термин Жана Бодрийяра, необходимо признать, что история осуществляется под знаком растраты:  она создаёт, чтобы уничтожить.

 

101.  Европейская культура сформировала культ письменного наследия, в рамках которого ставится знак тождества между миром личности и её письменным наследием. Но письменное наследие не сохраняет мира. Стихотворения А.С. Пушкина и романы Ф.М. Достоевского стали частью множества самых разнообразных миров, но они никак не помешали исчезновению личностных миров их авторов.

 

102.  Объективный идеализм, особенно те его вариации, что любят апеллировать к религии, настаивают на том, что в вечности (по ту сторону истории) сохраняется всё. В той степени, в какой сохраняется личность, сохраняется и мир, ею созданный. Подобные утверждения выполняют анестетическую функцию, стремясь деактуализировать представления субъекта о своей исторической временности. При этом они старательно обходят вопрос: будет ли нуждаться личность, пребывающая по ту сторону исторической реальности, в каких либо представлениях о мире? – Никаких ответов на этот вопрос не существует. И когда некто настаивает на вечности существования собственной личности, он апеллирует не к каким-либо объективным основаниям, а к собственным желаниям. При этом часто такие желания демагогически прикрываются утверждениями о существовании Бога. Но из утверждения о вечности Бога не следует – с логической необходимостью – утверждение о вечности существования субъекта.

 

103.  В современном христианском мировоззрении часто присутствует структурное противоречие. С одной стороны, признаётся, что гордыня является смертным грехом, а, с другой стороны, утверждается претензия на собственное существование в вечности, что едва ли можно считать проявлением внутреннего смирения. Каждый, кто претендует на то, чтобы его мир сохранился навсегда, должен задать себе простой вопрос: а заслуживает ли этот мир такого сохранения?   

 

104.  Межличностная коммуникация есть взаимодействие миров. В рамках коммуникации возможно достижения согласия и взаимопонимания. Но и то, и другое является частным. Согласие всегда распространяется на определённое количество тем и вопросов. При этом часто ускользает от чёткой фиксации понимание причин достижения согласия. Даже когда личности признают правильным тот или иной тезис, обоснование правильности у каждой из них – своё, индивидуальное. Соответственно, и само согласие включает в себя элементы условности. В целом же индивидуальный мир как целостность ускользает от внешнего взгляда. И, соответственно, ускользает от тотального внешнего понимания.

 

105.  Мир не является некой устойчивой, чёткой структурой, элементы которой стремятся к внутренней жёсткости и неизменности; возможно, такими чертами обладает реальность. Но мир, в отличие от реальности, это не структура, а процесс, в рамках которого контуры зримого и осознаваемого находятся в состоянии непрерывной изменчивости и переформатирования. Мир – это пульсация. И внутри этого процесса даже центр его является предельно подвижным. Он постоянно смещается и трансформируется в зависимости от сиюминутных обстоятельств. 

 

106.  Даже пространство как внешнее воплощение устойчивости и неизменности раскрывается для сознания в процессе движения. В сфере восприятия не время производно от пространства, а пространство – от времени.

 

107.  Соответственно, мир, или, как часто говорится, личностное мировоззрение, это не столько комплекс чётких, понятийно оформленных представлений, сколько набор символов, меняющих собственное содержание в потоке существования.

 

108.  Символ – семантический знак с подвижным содержанием. Символ обладает двойной структурой: символическое смысловое ядро обладает контекстуальной устойчивостью и, как правило, воспринимается интуитивно; смысловая периферия – подвижна, вариативна, всегда зависит от обстоятельств места и времени (контекста). Такая структура делает символ сходным с мифопоэтическим образом, но, в отличие от образа, символ для своего постижения не требует обязательной эмоциональной реакции.

 

109.  Коммуникация, ориентированная на тематическое обсуждение, если сами темы претендуют на мировоззренческое (фундаментальное) значение, – это всегда коммуникация, затрагивающая символическое. Обсуждение мировоззренческих идей – это разговор о символах и способах рациональной конкретизации их смысла.

 

110.  В каждой коммуникативной среде присутствует набор символов, обладающих нормативным статусом. Нормативное символическое придаёт связанной с ним среде устойчивый, неслучайный характер. Каждая сфера общения (локальная коммуникативная среда) в обязательном порядке включает в себя свой собственный символический комплекс, вне которого существование подобных сред невозможно. Соответственно, разные коммуникативные среды изначально отличаются друг от друга в зависимости от того, какие именно комплексы символов они используют в качестве нормативных. Так, например, в академической среде будут озвучиваться одни символы, среди современных левых – другие, у националистов – третьи, у поклонников хип-хопа – четвёртые, и т.д. При этом нормативность символа включает в себя и соответствующее направление, и способ его рационализации (конкретизации).

 

111.  Не существует никакого единого гомогенного пространства культуры (социальной жизни). Пространство культуры – это множество локальных сред, сосуществующих друг с другом хаотическим образом. Каждая из таких сред («пузырей» П. Слоттердайка) относительно самодостаточна. Отношения между «пузырями» тяготеют к релятивизму. Этот релятивизм проявляется, в частности, в следующем: представление, что «национализм лучше марксизма» самоочевиден в националистической среде, и нигде больше. И точно он не обладает самоочевидностью в среде левых. Но это никак не препятствует дальнейшему существованию националистической среды. Каждый «пузырь» – самодостаточен в своём присутствии в социальной реальности.

 

112.  При всей самодостаточности локальных сред и, соответственно, свойственных им символических комплексов, мы видим, как символы непрерывно мигрируют из одной среды в другую. Новые «пузыри» адаптируют их и делают своими. Такая адаптация является знаком (симптомом) существования символической гегемонии.

 

113.  Символическая гегемония – это ситуация, при которой одна локальная среда навязывает свой комплекс символов другим локальным средам. Ярким примером символической гегемонии является распространение в информационном пространстве формационного подхода. Так, например, когда российский либерал и русский националист начинают воспринимать капитализм как формационное явление, возникшее на основе феодализма и связанное с определённым уровнем исторического развития, они мыслят не как либерал и националист, а как марксисты. Это означает, что в данных средах марксизм обладает (частной) символической гегемонией.

 

114.  Утверждение символической гегемонии – необходимое условие для достижения гегемонии идеологической и культурной.

 

115.  Именно через конкретный набор символов органически связанная с ними среда навязывает свой образ реальности всем остальным социальным и интеллектуальным группам и сообществам.

 

116.  Вопрос об основаниях  культурной гегемонии на технологическом уровне – это вопрос о том, кто устанавливает контроль над семантическим пространством. В рамках такого контроля осуществляющая его группа получает привилегированные возможности для распространения собственных символов в иные среды и для недопущения проникновения чужих символов в собственное идеационное пространство.

 

***

 

117.  При том, что создание универсальной социальной теории невозможно в принципе, возможно достижение согласия по поводу наличия в обществе ряда очевидных элементов и структур, остающихся неизменными на протяжении длительных периодов исторического существования. Понимание функций и особенностей, присущих этим структурам, всегда будет относиться к сфере частных мнений, но само их наличие является бесспорным. Именно такие общественные структуры и процессы, с ними связанные, могут быть определены как универсальные. Универсальным в данном случае является не то, что подлежит чёткому и детализированному концептуальному обоснованию, а то, что может быть зафиксировано независимо от каких-либо концептуальных схем. Универсальное – это то, что самоочевидно.

 

118.   Самоочевидное не объясняет, почему и каким-образом оно существует. Оно всего лишь непосредственно демонстрирует сам факт своего существования.   

 

119.  Самоочевидное не является исключительно эмпирическим. Точно так же оно не является исключительно результатом деятельности только чистого мышления. Эмпирическое и концептуальное (рационалистическое, теоретическое) соприсутствуют в самоочевидном, но не в конкретном состоянии. Как только мы стремимся конкретизировать соотношение эмпирического и рационального в самоочевидном, самоочевидное перестаёт быть таковым.

 

120.  Именно самоочевидность отдельных конкретных элементов системы позволяет воспринимать их в качестве базовых. Всё, что не является самоочевидным и требует целенаправленного обоснования, относится к вторичным качествам системы. Базовые элементы обеспечивают существование системы как таковой, частные элементы должны прояснять способы, при помощи которых базовые элементы осуществляют свои функции.

 

121.  Понимание общества (системы) содержит в себе скрытую парадоксальность: фиксация базовых системных элементов, понимание того, что такие элементы существуют и взаимодействуют друг с другом, сочетается с отсутствием универсального понимания того, как именно это взаимодействие осуществляется. Всё, что мы можем знать о системе – на объективном (универсальном) уровне восприятия – сводится к фиксации, а не к объяснению.

 

122.  Всё, что относится к сфере объяснения, в рамках любой социальной теории является гипотетическим.

 

123.  Важнейшим аспектом гносеологической функции являются её прогностические возможности. Но очередной парадокс больших социальных теорий сводится к следующему: чем более детализирована теория, чем больше объясняющих конкретизаций она содержит, тем в меньшей степени она способна к точному прогнозированию. И, наоборот, сосредоточенность теории на сфере самоочевидного позволяет ей более чётко прогнозировать дальнейший ход событий, пусть эти прогнозы и будут относиться не к кратковременной, а к долговременной перспективе и иметь общее, а не детализированное содержание.

 

124.  Самоочевидное указывает не на конкретные сценарии, в соответствии с которыми будут осуществляться те или иные ожидаемые события, а на общий вектор дальнейшего становления системы. Самоочевидное обеспечивает видение горизонта, а не прояснение тех конкретных нюансов, в соответствии с которыми движение к горизонту будет осуществляться.

 

125.  Неспособность социальных моделей фиксировать действительные сценарии осуществления ближайшего будущего отражают более глобальную проблему человеческого мышления, с точки зрения которого будущее всегда наступает не так, как оно предсказывалось. В связи с этим можно предположить, что бы конкретный сценарий нашего будущего осуществился, мы всего лишь должны смоделировать его в предельно конкретных формах.

 

126.   Сосредоточенность социальной теории на самоочевидном делает её манеру сходной с той, что присутствует в повседневной жизни. Повседневный прагматизм не часто утруждает себя объяснениями и концептуализациями. Для него, например, существование государства и русского народа не требуют каких-либо концептуальных определений. Теоретики могут бесконечно спорить о том, существует ли русская нация или она не состоялась, но в горизонте повседневной жизни существование русских самоочевидно. Соответственно, по отношению к реальности вопрос о существовании русской нации является избыточным, ненужным. Он относится к тем дурным аспектам схоластики, для которых главным способом существования является интеллектуальная игра, не имеющая непосредственных соприкосновений с действительной жизнью.

 

127.   Подлинные социальные явления легче фиксировать, чем объяснять. Фиксация явлений может обрести универсальный статус, объяснения всегда будут частными. Соответственно, социальный теоретизм должен сосредоточиться на фиксации явлений, а не на создании подробных, детализированных схем.

 

***

 

128.    При том, что понимание цели существования системы зависит от концептуального подхода (у идеалистов и материалистов ответы на этот вопрос будут различными), но необходимо признать, что никакая системная цель не может быть достигнута, если система не обладает внутренней устойчивостью. Следовательно, сохранение устойчивости системы является необходимым условием её функционирования. Существование системы и устойчивость системы – утверждения, являющиеся, по сути, тождественными друг другу. Соответственно, каждое системное действие и каждая системная трансформация включают в себя заботу о сохранении такой устойчивости.

 

129.   Задача сохранения системой устойчивости очевидна в рамках самых разных методологических подходов. Именно поэтому устойчивость системы может быть охарактеризована как её универсальное качество: какие бы цели система перед собой не ставила и как бы эти цели не определялись разными исследовательскими программами, системная устойчивость является обязательным, необходимым условием их достижения.

 

130.   Устойчивость системы – задача, по сравнению с которой все остальные задачи являются онтологически вторичными. В этом контексте всё, что существует внутри системы, так или иначе, обеспечивает её устойчивость. Это относится и к взаимодействию различных системных элементов. В ситуации взаимодействия с внешней средой система обретает соответствующую конфигурацию, благодаря которой такое взаимодействие становится возможным в длительной перспективе.

 

131.   Все частные элементы системы в рамках задачи её самосохранения обретают инструментальный характер. Это означает, что ни один из таких элементов не может претендовать на статус сущности. В той мере, в какой элемент осознаёт себя в качестве сущности, он начинает противостоять системе как целостности.

 

132.   Если конкретная, «сегодняшняя» конфигурация системы не обеспечивает её устойчивости, то происходит глобальная системная трансформация, в результате которой на смену прежнему устойчивому состоянию системы приходит новое. Смена устойчивых состояний ориентируется на решение главной структурной задачи системы: самосохранения.

 

133.   Существование системы всегда имеет динамический характер. Система – это непрерывный процесс, в рамках которого все частные системные элементы пребывают в состоянии становления. Это означает, что система постоянно меняет свою конфигурацию. Система как структура является пульсацией. Ничто внутри системы не остаётся неизменным.

 

134.   Стремление к самосохранению в процессе становления (изменчивости) проявляется в непрерывности воспроизведения системой самой себя. Время как способ существования внутрисистемных элементов циклично.

 

135.   Изменение системных конфигураций не обязательно предполагает резкие изменения. Скорее, наоборот: большая часть таких изменений затрагивает отдельные нюансы и частные аспекты целого. Но меняясь в частностях, система, в итоге, меняется и как целостность. Изменения внутри системы происходят, скорее, по аналогии с изменениями внутри электрического поля, нежели в соответствии с принципами причинности, присущей ньютоновской механике. Даже тогда, когда внутри системы происходит целенаправленное (механистическое) изменение отдельного элемента (например, изменение внутри частного государственного института), последствия такого действия влияют на систему в целом.

 

136.   При том, что общество и государство часто понимались по аналогии с машиной, система как целостность сходна не с механизмом, а с организмом. В рамках органической модели отдельный частный элемент связан не только с другим частным элементом, но и со всей совокупностью элементов. Именно поэтому целое способно влиять на частное, а частное оказывает влияние на целое.

 

137.   При том, что частные изменения системы можно объяснить, реконструировать и даже предсказать, общий процесс изменения системы не может быть смоделирован и реконструирован. Он не может быть разложен на фазы, каждая из которых способна быть верифицирована. Подобное возможно в рамках реконструкции функционирования механизма. Но система – не механизм. И её процессы ускользают от рационализации. В связи с этим необходимо констатировать: внутрисистемные изменения иррациональны.

 

138.   Помня о том, что система стремится к самосохранению, мы, на первый взгляд, способны предсказать, какие внутрисистемные изменения для достижения этого результата требуются. Но в действительности ситуация оказывается противоположной: зная, какова цель системы, мы не знаем о средствах, которые она будет использовать для достижения этой цели. И чем более масштабными являются задачи, стоящие перед системой, тем более непредсказуемыми оказываются её реальные действия.

 

139.   Но, при всей своей динамичности, система меняется, главным образом, в частностях. Именно поэтому очевидно, что история систем – это, в основном, история её устойчивых состояний. Переход от одного устойчивого состояния к другому устойчивому состоянию (трансформация) занимает, как правило, небольшое время. Но большая часть существования системы связана с состоянием стабильности.

 

140.   Стабильность, наличие устойчивых системных состояний, циклы воспроизводства, непрерывность локальных изменений и относительно редкие системные трансформации – такие же самоочевидные данности, как и стремление системы к самосохранению.

(Продолжение следует)