Романтические эмоции по определению запредельны, иначе их трудно назвать «романтическими». Мы же смотрим на сугубо романтическую модель мира, представленную сонетами графа Платена, как бы из другого измерения, находясь на вершине двухвекового опыта постромантического развития литературы. Наш опыт показывает, что слова сами по себе мало что значат и способны фальшивить, подобно струнам плохо настроенной скрипки. В поэзии такая скрипка – это сам поэт, его реальные чувства, его бессмертная душа. Граф Платен, и как поэт, и как человек, живет на разрыв аорты, полагая, что только так он сможет настроить свою внутреннюю скрипку, чтобы при всех противоречиях, свойственных человеческой природе, ее игра была бы идеальной. Как ему кажется, в награду он получит признание публики – и блаженство земной любви. Теперь мы знаем – после стольких историй, рассказанных многими и многими непризнанными поэтами – что подобные надежды беспочвенны, ибо настоящая поэзия и романтическая любовь всегда не от мира сего…
LIII
Не извиняйся, это все пустое,
Твоя любовь ко мне – не униженье,
Ты потерял бы лучших уваженье,
Когда б не понимал, чего я стою
Для всех я был и остаюсь звездою.
О, вы, искавшие со мной сближенья
И пламень мой, держась на отдаленье,
Вобравшие в себя, чтоб стать собою!
Любому нужен друг, и если даже
Ты целишь в сердце, в песенную лаву,
То ненавистью мало что докажешь.
Играй в ледышку, злись, но я по праву,
На грудь твою паду – и тут уж блажью
Ты смерть мою не назовешь лукаво.
LIV
Ты – злой пастух! С твоих лугов зеленых
Летят в меня предательские стрелы.
Ты мне предпочитаешь тех, чье тело
Дух содержать в себе отнюдь не склонно.
Пока сгораю в пламени влюбленно,
Пока штормит мой разум то и дело,
Не гневаюсь, но предаюсь всецело
Соблазну огрызнуться оскорбленно.
О нет, любимый! Друга не обижу
И черный яд не выплесну наружу,
Предмет любви я не возненавижу.
Моя вина, что с каждым днем все хуже
Ко мне мой друг относится. Унижен
Я оттого, что мне он слишком нужен.
LV
Нет, я не злюсь, хоть ты не рад обычно
Мои визитам. Полный сладким соком,
Твой нежный возраст, твой пшеничный локон
Чураются друзей меланхоличных.
Я тоже бы шутил, дерзил привычно,
Бежал бы слез, но слезы ненароком
Мою веселость вмиг упрячут в кокон
Уныния, что для меня типично.
И все-таки благодарю за счастье,
И даже Небу надоел с мольбою
Принять во мне посильное участье.
Кто мне вернет веселье молодое,
И пухлость щек, и прелесть юной страсти,
И первой дружбы время золотое?
LVI
Когда б толпа завистников решила
Нас разлучить, мешая нашим встречам,
Не счел бы я, что ты гордыней мечен,
А взгляд поймать мечтал бы что есть силы.
Мой взор тебя искал бы, друг мой милый,
Ведь образ твой в душе увековечен,
В любых местах, где б ни был ты замечен,
Ловя твои черты меж лиц постылых.
Будь мужественным, не бросай поводья!
И коль любовью ты решился править,
Завистливому не внимай отродью.
Печали схлынут, будто половодье,
И те мечты, что мы предать не вправе,
Плоть обретая, нас утешат въяве.
LVII
Я бы хотел уйти без укоризны –
Так гаснут звезды с полным безразличьем.
По слухам, Пиндар видел Смерть в обличье
Богини из легенд его отчизны.
Я не стремлюсь в поэзии ли, в жизни
Достичь недостижимого величья;
Нет у меня великих дел в наличье,
Зато есть байка, годная для тризны.
Вот был поэт! Ему ли не пристало,
Актерствуя, лечь на колени к милой
под звуки струн? Уж кудри уронила
Его глава, что сочинять устала,
На лоно женское. Будить его нет силы:
Он спит в веках, а нам и горя мало.
LVIII
Любовь встречая, видим рядом с нею
Рой нежных чувств, присущих хоть калеке.
С таким резоном не смирюсь вовеки,
Ведь дружба меж людьми любви нежнее.
Любовь, бывает, жжет огня больнее
И вызывает ярость в человеке,
А наши с другом жизненные реки
Текут без бурь, не зная, чья длиннее.
Бывает, друг смеется надо мною,
Пусть холоден, забывчив, груб бывает,
Я не озлоблюсь, не лишусь покоя.
Молить меня ему не подобает,
Я новою хвалой его покрою,
Ведь о былом душа не забывает.
LIX
Как от людей добиться мне признанья?
От них и утешенья не получишь!
О, боль моя, ты вряд ли мне наскучишь,
Не для чужих ушей мои рыданья.
Жить дальше было б сущим наказаньем,
Коль знать меня не хочет друг мой лучший.
Дух Разрушенья, ты суставы мучишь,
Твои ростки сулят мне прозябанье.
Я Ангелов молю, у слез во власти,
Чтоб потакали каждому капризу
Того, кто умер для былых пристрастий.
И если образ мой его унизит,
Ни явь, ни сон, его мешая счастью,
Ни на мгновенье нас уже не сблизят.
LX
Я радуюсь тому, что зелень вижу,
сей живности, столь бедной духом, зритель.
Придите, птицы! Бабочки, придите!
Доверьтесь мне, уж я вас не обижу.
Нет, я силки не разложил бесстыже,
Не разбросал отраву в гуще сныти.
Я больше вас боюсь той жадной прыти,
Что человеческой натуре ближе.
К людской толпе меня не причисляйте,
Я никому вреда не причиняю,
Сим грубым ордам чужд я, так и знайте.
Спешите прочь от человечьей стаи,
Вдаль от убийц бегите, улетайте,
А мне оставьте эту скорбь без края.
LXI
Что слаще смерти? Перед ней в смятенье
Весь род людской, но я ей рад... Как часто
Я время торопил, желая страстно
дремоты вечной, сна без пробужденья!
Кто спит в земле, внимает песнопеньям,
Знакомым с колыбели. Ежечасно
все чашу жизни поднимать согласны,
мне ж одному горька она с рожденья.
По мне, там – желчь, земных безумств причина,
Делам препона, корень всех несчастий,
Крах дивных грез, увядших без почина.
Блаженны те, кто собирает снасти:
Лишь их желанья сбудутся с кончиной,
Ведь рубит заступ все сердца на части.
LXII
Остатним суслом я хочу упиться
Из кубка скорби, что мне дан судьбою!
Будь я ребенком с мягкою душою,
То мог бы и слезами весь залиться.
Как я любил! Но горький мрак темницы
Прокрался в душу, заслонив собою
Любовь, надежду, мужество. Любою
Согреюсь лаской, что могла бы сбыться.
О, может статься, что в краях далеких,
На чуждых берегах найду отраду,
Навек избавлюсь от цепей жестоких.
Как здесь дышать, когда мне платят ядом
За благородство чувств, весьма глубоких,
В Отечестве моем, где пахнет смрадом?