Молодой аристократ граф фон Платен среди собратьев по перу был наособицу. Он мог себе позволить и жреческое отношение к искусству, и пренебрежение общественными заботами. Отсюда, как я полагаю, нервное отношение Генриха Гейне к возможному конкуренту. Будучи в Мюнхене в 1828 году, Гейне пытался стать преподавателем тамошнего университета. Однако баварский король Людвиг I, хотя и слыл меценатом, не взял на себя смелость утвердить Гейне в должности университетского профессора. Дело в том, что острый язычок популярного романтического поэта многим насолил, и против преподавательского амплуа Гейне выступают влиятельные клерикальные круги, имеющие вес в свите короля Людвига. Однако ополчается великий немецкий лирик не на клерикалов и короля, а на сам принцип аристократизма и аристократа Платена, к тому времени обосновавшегося, если можно так выразиться в отношении вечно переезжавшего с места на место мастера твердых литературных форм, в Италии. Гейне пребывал в убеждении, что совместно с "черной кликой" Деллингера, католического священника и по совместительству яркого памфлетиста, против него предумышляет и поэт-аристократ, граф Платен. К несчастью для графа, вовсе не избалованного популярностью, он был назначен членом Мюнхенской академии как-раз в то время, когда Гейне узнал, что с надеждами на университетскую кафедру пора распроститься.
Огорченный Гейне отправляется в путешествие, и среди многих путевых заметок пишет "Луккские воды" - явную сатиру на Платена. Гейне обвиняет поэта-аристократа и в небрежении общественным благом, и в гомосексуальных наклонностях, и в юдофобстве, и в творческой несостоятельности. Неважно, имеются ли для таких обвинений надежные основания или нет, но Гейне смотрит в корень: они с Платеном - поэтические антиподы. Генрих Гейне - лидер романтического направления в поэзии, его творчество знаменует собой расцвет романтической идеи. Творчество Августа Платена саморазрушительно по отношению к романтической идее, силой художнического мастерства внедренной в твердые поэтические формы и проверенные временем сюжеты, для выражения романтических эмоций и вообще романтического мироощущения вовсе не предназначенные. Сонеты Платена ироничны не по отношению к жизни, на чем основывает свою лирику и свой успех Генрих Гейне, а по отношению к самим себе.
Август фон Платен
XI
Под обаянье кто не подпадал
Твоих волос, твоих прелестных щечек?
Кто б не хотел взглянуть без проволочек
На красоту, достойную похвал?
Что ты в годах, никто бы не сказал,
Твой вид так юн, что многим счастье прочит,
Но хитрым козням вверить дни и ночи
Не пожелает ни один бахвал.
Вот дерево. Еще свежи побеги,
Шатер листвы лишь в шаге от былого,
Но луб ствола лишен привычной неги.
Что ж мне – охолонуть иль кануть снова
В благую сень? Я вновь на этом бреге,
Что требует доверия слепого!
XII
Как бьется сердце! А всего-то взгляд,
Погрязший в скорби, как в завесе плотной,
Презрительно иль, может, мимолетно
В толпу юнцов пробился наугад.
Игра ли это или невпопад
Возникшее тепло? Бесповоротно
Готов я стать рабом, признав охотно,
Что я смешлив или отвлечься рад.
Развей сомненья! Может статься, вскоре
Ты мне кивнешь иль руку дашь беспечно,
Иначе что я тут слоняюсь в горе...
Пошли мне знак, что ровня мы навечно,
Хотя бы этим излечив от хвори –
И благодарен буду бесконечно.
XIII
Что внешний мир о нашем счастье знает,
Тот хладный мир, в котором все фальшиво?
Накинет цепь, прогонит прочь спесиво?
Толкнет друг к другу, распрю подгадает?
Мир для влюбленных свой состав меняет,
Что входит в их пространство, то и живо;
Пространство это для двоих не лживо,
А третьему в нем места не хватает.
В людской толпе мы словно бы в разлуке!
Тем, кто нас видит, догадаться сложно
Сколь мы страдаем от любовной муки.
Мой поцелуй тебе лишь непреложно
Принадлежит, тебя мои ждут руки,
Чтобы обнять. Все остальное ложно.
XIV
Ты ценишь счастье лишь в момент отказа,
Ломаешь розу, делая прекрасней
Любимый образ. «Для того мир гаснет,
Кто одинок!» – твоя, как помнишь, фраза.
Мне сень листвы без твоего экстаза
Уж не мила, а дни – недель ужасней,
И кубок солнца в летней неге ясной
Уж не живит, будь в том вине – зараза.
С тобой расставшись, я лишился счастья,
Прекрасное приносит мне расстройство,
К Великому нет прежнего участья.
Мне верен будь, избавь от беспокойства,
Прижми к груди – и даже в час ненастья
Возрадуюсь, что жить имею свойство.
XV
Откуда в нас безмерное желанье?
Остерегись, имеющий пристрастье
К очам тем дивным, что сулят нам счастье,
Ты боль и грусть получишь в наказанье.
Пройти меж бездн имел я упованье,
Но встретил бесконечные напасти.
И что взамен? Испуг пред буйством страсти,
Года, потраченные на страданье?
Сердца младые тянутся в безмерность,
К обманчивым огням цветущих лилий,
Но ждет их море скорби, мира скверность.
Кто шутит над возможностью идиллий,
Тем суждено знать красоту и верность.
Их Бог призвал, они все сделать в силе.
XVI
Не суждено мне думать о плезире,
Зайти к тебе мешает осторожность,
Сойтись в толпе – и то большая сложность...
Таков мой жребий в этом бренном мире!
Мои мечты упорней, планы – шире,
Чем наших встреч банальная возможность.
В чем прок тебе, то мне полезно тоже:
Сим малым я себя утихомирю.
Я худшему попробую предаться,
А то что есть, переживу спокойно.
Не боль, но неудобство, может статься,
Мне вновь поможет выглядеть достойно:
Я нá людях начну тебя чураться,
Мой сладкий грех! А ты живи пристойно.
XVII
Возвышенной, вовек не знавшей грязи
И ангельски дарующей блаженство
Была любовь. Я славил совершенство
И был от красоты твоей в экстазе.
Твои глаза искрились, для фантазий
Взяв столько красок, что Творца главенство
Над целым миром вылилось в равéнство
Художника с грозой в начальной фазе.
Топчу я днесь совсем другую землю,
Но мой восторг с годами только чище,
Ведь в духе собственном твой мир приемлю.
Раз мы так далеки, то взор мой ищет
Иной капкан, а что меня объемлет,
Лишь для слепой тоски дарует пищу.
XVIII. К Шеллингу
Мы смотрим в рот – и тихо внемлем мы
Твоим речам, игре духовных молний,
И мысль, да не одна, а горстью полной,
Долбит шрапнелью души и умы.
Мы плоско шутим, ибо кутерьмы
Исполнен мир, разрозненно-узорный,
А ты глядишь как бы с вершины горной,
И речь цветет, как вешние холмы.
Перед вратами логики железной
Мы – с подношеньем жалким нищеброды,
объятые мечтою бесполезной
войти в науку, да еще и сходу;
сия поэта не прельщает бездна,
да и школяр не вступит в эту воду.
