Красоте да не избыть красот (Часть 1. Цена земли)
Светлана Леонтьева (19/01/2023)
Церковь Успения Пресвятой Богородицы на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа.
ПРОЛОГ
Ваши сиятельства, их благородия, ратники,
белая гвардия, Бунины, Галич, врачи,
те, кто в родимой России расстались с собратьями,
не приведи никогда в чуждых странах почить!
Сент Женевьев-де-Буа в переводе с французского,
Сент-Женевьев- де-Буа переводится с русского,
словно источник и цвет, и живая вода.
Тихо-то, тихо-то как… поверните сюда…
Как же вам быть, срок аренды закончится, милые,
но на бессмертие вы обречённые небом!
Что же затем станет с этой землёю, могилами?
Или снесут? Как все памятники наши, склепы?
Что здесь построят, дома эмигрантам заморским?
Будут сидеть на костях в обиталище духа?
Вот унесла бы отсюда землицы я горстку
в белом мешочке земля та, которая пухом.
Будет земля вам Нуреевым, Тэффи, Тарковским,
будет земля Багаевским, Родзянко, Дроздовским,
будет земля князем, графом вам и Мережковским,
будет земля вам не круглой, а будет вам – плоской
здесь на убогом на старом, французском погосте.
Нас изгоняют. Мы – скифы всегда. И мы – мифы!
Ладно, живых изгоняли бы! Но гонят мёртвых.
Их благородия, ваши сиятельства. Их то,
право, за что? С родословною первого сорта!
Мы вас не гоним. Могилы пленённых в Оранках
не истребляем! Не жжём. Не калечим их танком.
Видишь квитанцию? Видишь оплату аренды?
Вот и допрыгались – кости, хребты наши топчут.
…Я прорицаю! Хотите? На всей этой бедной,
этой несчастной земле наши бывшие френды
церкви снесут православные как-нибудь ночью…
И никого-то не будет у синего неба,
только Россия одна. Ничего, кроме света,
что будет в нас и у нас и вокруг нас и возле.
Но это – после!
Выйду к оврагу. Внизу, где обрыв, травы, травы.
Где мне ещё помянуть их безмерно далёких?
Как им венок переслать из российской купавы
в синеньких слёзках, где щёки…
ВСТУПЛЕНИЕ
«ПАРОХОДЫ»
1.
Не бывает поэтов ни белых, ни чёрных,
не бывает поэтов слабых, никчёмных.
Есть лишь – поэт.
Или же – не поэт.
А остальных нет.
Развенчайте меня. Не войну объявляю.
Белый флаг кладу в руки. Бросаюсь к роялю.
Говорят, что поэты – всегда шизофреники,
алкоголики и обличители. Гении,
путешествующие в пространстве и времени,
словно птенчики.
2.
Байрон. Англия. Жёлтый туман над водою,
«Чайльд-Гарольд», словно нож над твоею бедою.
Два бокала вина. Кофе. Карты. Разлука.
И погибель в восстании, что против турков.
Раздвоение личности?
Сколько нас, тысячи?
Дорасти до безумия! Вырвись, калеченый,
как на дыбе мужик: голова без предплечья.
Ибо боль вся внутри. Дыбой схвачен рассудок.
И увидишь молочное, млечное чудо
янтарями хрустящими. Литература –
это бой. И летит убивать пуля-дура.
3.
Это Бродский – последний поэт во вселенной:
Николай Чудотворец на пряжке военной.
Две недели в психушке в стенах Петербурга.
Все поэты, как крик на картине у Мунка.
Не хочу я работать. Хочу, чтобы деньги
просто так мне платили без всякой оценки,
без медалей и грамот – у Пушкина нет их.
У Есенина и Маяковского тоже.
Да плевать мне на премии, прении, вожжи!
На оценку моих современников! Пенки
всех архангельских труб! Изразцов на коленке!
Государство, плати по вселенской расценке:
морем бед,
морем слёз,
всем пожарищем сюрра.
Как же больно от слова мне: литература!
4.
Что тебе моё Слово в страстях, о, Галлея!
Разруби моё сердце, чтоб не было сердца!
Вот священник Владимир. Грешнее, святее,
но пока я вот здесь, но пока на земле я
чем мне греться?
Обжигающей болью от кардиограммы!
Её образ и почерк с приплеском пожарищ…
А поэт – он иная субстанция, манны –
ей товарищ!
5.
Все поэты, как дети. Обидчивы и жестоки.
Ради слова они человека карают!
И в проклятья сдвигаются. Ибо им створки
приоткрыты в иное. В межмирное. Краем
между Вакхом и Бахом в органы и оргии.
Я впадаю, безумная, в Миргород Гоголя,
в микрокосмосы Гашина, в тени бесстрашия.
Ибо «Красный цветок» про меня! В рукопашном я
пропадаю бою. Войны литературные,
что ветрянка, под сорок два с температурою.
Если словом по темечку, как арматурою
два водителя насмерть дерутся. Ажурными
их плетеньями трудно назвать! И коклюшками
вологодскими вряд ли, они – пампадурные.
И бездушные.
6.
Я к тебе всем восторгом Марины Цветаевой.
Ты ко мне, как Ахматова, пренебрежительно!
Виноватей я всех невиновных! Обхаяна!
Караванными лаями!
7.
Грех святых.
Сласть всех горестей.
Жажд близ питья.
Объятья безруких.
Правда вранья.
Стон битья!
Какая ж ты курва – литература,
война без победы. Небо без дна.
Ты – порно для взрослых. Где много гипюра.
Атласные простыни. Шуры-амуры.
Плоть обнажена. Беременна!
8.
Так вспори своё чрево.
Иди ты к знахарке. Сделай аборт.
Поэт аномален особенно первый.
Достоевского «Идиот».
9.
Но есть светлый момент. Например, Нобелевка,
от которой откажется Пастернак.
Или Пушкин, убитый Дантесом. Родина,
как же так?
Альфа-Центавра, где есть человечество,
там есть поэт – на тебя он похож,
голову класть чтоб на плаху вечности
да под нож!
Я – не поэт. Поэтесса. Мне проще.
Мне под топор всей берёзовой рощей.
Я уже делала так ради Слова.
Но моя роща взрастала бедово.
Это – Елабуга и Е. Благово,
родина та, что была кумачёва,
но на осколки рассыпалась силой.
Ими меня – на куски – распрямило.
ПАМЯТНИК БЛОКУ В ПИТЕРЕ на улице Декабристов
Наклоняясь до сорокаградусной параллели,
заслоняя собой ночь, фонарь и аптеку,
в этой странной, платоновской, гоголевской вы шинели,
ой, тепло ли вам, миленький, чтобы идти вровень веку?
Отвернулись друзья, отвернулись враги, отвернулись,
коль приятнее классика на Спиридоновке тесной.
Не хотели со всеми вы вровень шагать в сонме улиц,
потому и согнулись: ремесленнику тут не место!
А старуха крестилась во след. Полоумно крестилась!
И статьи немудрёные кто-то писал, что окститесь!
Вы – сама одержимость, невинность, негибкость, нелживость,
скоморошие Блока, боль-Блока, Блок-витязь!
Блок – Пизанская башня, канатка из города в город.
Обещали, что гвоздь не вобьют, но их тысяча вбили,
потому и лицо искажённое маской-узором,
потому руки спрятаны, ибо в гвоздях все – навылет,
Целовать эту землю
качающего Парадиза.
Как бледны все слова мои – голые, словно младенцы.
Так Россия у нас, что склонилась из капитализма
в стан лихих добровольцев. Мы снова теперь ополченцы!
Так взлетай же, взлетай. И плевать на все камни-граниты,
на все плахи, все дыбы, на все постаменты и цирки,
от гвоздей на ладонях латая кровавые дырки,
но ракетою – вверх
и собой никогда не убитым!
ПИТЕР БЛОКОВСКИЙ…
Человек человеку, что Ксенье Андрей:
Петербуржская Ксения – Нижегородской
этой снежною улицей, бОсая, кротко
всё идёт и идёт вдоль своих алтарей.
Человек человеку – помилуй, спаси,
не убий,
не оставь,
не распни нас убого:
человек человеку – большая дорога,
человек человеку – судьба и подмога,
человек человеком единым красив!
Повернётся язык ли, сказать, что ты – волк
человек человеку? Нет, не повернётся!
Человек изначально – земля, воздух, солнце,
человек это – Бах, Шнитке, Чехов и Моцарт.
Как ты мог, мой любимый, предать? Как ты мог?
Как ты мог, человек, Иисуса распять?
Ибо ты появился из тёплого лона,
и ласкали тебя, и смотрели влюблённо,
покупали альбом, карандаш и тетрадь.
Как ты мог воскричать: «Ты мне, мама, не мать!»
Как ты брату сказал, что он вовсе не брат
отречённо и так обречённо?
Нет.
Послушай меня:
были Ромул и Рем,
у волчицы в сосках молоко, словно джем.
Ешь!
Питайся!
Учи прародителей речь.
С них пошёл Рим, чтоб под ноги птицею лечь.
Не в моей ли крови да по локоть любовь?
Не в моей ли крови, сколько есть в мире слов?
Человек человеку – Иуда и Бог,
а точнее и боль, и безболье, и слог!
Человек человеку бездонно в одном.
Почитаю молитву тебе перед сном.
А молитва такая: «Всё есть – человек!»
Если ангел-хранитель в нём есть, сути суть.
И бездонное небо. И горы. И путь.
На душе, при душе и вовне белый снег!
Чистый снег.
Горний снег.
Русский снег – человек!
БЛОК – НЕУЕХАВШИЙ
Его жена – Россия вся.
Жена, жена… и нет покоя.
Жена – до пояса коса.
Жена – любовь и всё такое…
О, дикая, степная зыбь!
Он не уехал. Он остался.
Из-под земли вопят гробы
прадедовы на все пространства!
Бескрайний, депрессивный Блок,
однообразной рифмой – дивный!
…Россия, родина! Не смог.
Не захотел. И не покинул!
ЧАСТЬ ПЕВАЯ. ЦЕНА ЗЕМЛИ
Аренда земли для великих поэтов:
Аренда земли? Арендую планету!
Врастаем!
Теперь мы опять – просто камни,
теперь мы опять горы, пажити, скалы!
Земля дорогая! Земля дорогая!
Она дорога очень сердцу! Не евро.
Янтарная, сумрачная, золотая.
И пахнет она богородичной нефтью!
Я трогаю, трогаю дерево каждое,
покуда иду по тропинке у леса.
Земля мне – пробитая у рёбер скважина,
другое, поверьте мне, не интересно!
Меня убивали – за общую землю.
Хватай её глоткой!
Пихай её в чрево!
Аренда? Ау! Вы Адаму и Еве
такое скажите! И Ромулу-Рему!
Скажу я вам то, что мы все, все мы смертны!
Кто больше, кто менее смертен. А кто-то
здесь взял и остался: словами, полётом,
идеями, подвигами… Милосердны
да будем ко всем! (Ноги вымокли в травах,
пока я ходила по старым аллеям).
Земля – не сдаётся в аренду! О, право!
Земля – это сердце, что бьётся левее!
из ДЕТСТВА. ЗЕМЛЯ МОЯ
Земля моя, я помню твой карьер
из рыжей глины, жёлто-маслянистый.
Мы – дети. Мальчик, как Безухов Пьер,
я и подруга, в парке – пионер,
скамья, деревья, новенький транзистор.
А мы поспорили – хоть горло перережь –
в карьер спуститься, в топкое болото,
где жабы, рыбы, междувремья брешь,
карьер манил птенцово, желторото.
Где рыжей глины ржавые куски,
остатки десяти цивилизаций.
А я – хранитель двух из них: Собских,
Берёзовских, они крепки, что панцирь!
Хотелось мне, чтобы слепые пальцы
мои прозрели! Там, в глуби, в карьере
на ощупь, чтоб они нашли, воспели
остатки прежних птиц ли, книг, зверей ли
и первородной глины песни-трели
то, из чего Бог делает людей!
Подруга, я и Петя! Как Безухов,
волнуясь, чуть не плача, сжавшись, глухо:
«О, если бы я был не я, а был»
вот этой глиной, ты б меня любила? –
он вопрошал, спускаясь.
Жухла пыль,
крошился мел в куски, летел в затылок,
частицами плыла, качаясь, взвесь
песка, лучей искристых, чернобыла,
подруга прокричала: «Петя, лезь!
Не медли!» Вслед за ним и я ступила…
Земля моя разверстая! Ты вся,
что кровь, что слёзы Ярославн, остатки
ожившей глины (так вот в нас «тусят»
цивилизации, эпохи – в мыслях, в складках
упругих мышц!). А мы – всего лишь мост
к другим, разверстым и распятым людям!
Я помню, что запела! Алконост
так пела, может, яростно, подгрудно!
И я была рудой твоей, земля!
И я была божественною глиной!
В тебе была. И кровь текла твоя
в моей крови багрово, исполинно!
Ты в горло мне вцепилась, нос мой, рот
тобой был полон. И ветвились корни
твоих дерев, где чрево, где живот,
где грудь моя и где мой отсвет горний!
Во мне земля, на мне и подо мной!
В карьере рыжем я вовсю тонула,
и я была с землёю своей – землёй.
Ну, режь мне горло! И в висок мне – дуло!
А где-то там, где высь, был ужин, лад,
не вылось волком, не оралось кошкой,
ни санитаров из шестых палат,
не бился пионер там, в парке в крошки,
не ведала бы суицида я,
ни этой аномалии бетонной.
…Не помню, как мы выбрались. Лишь помню
в ботинках грязь. И книгу Бытия,
которую вдохнула словно я,
втянула словно целый многотомник.
Земля моя! Еда, питьё, любовь,
могу делиться я тобой. А ты – всё больше,
объёмнее, пласты, карьеры, толщи.
Ты – кров, покров, ты – явь моя и новь!
Христосовая ржавь моя и топь
я никогда тебя и ни за что не брошу!
2.
…И вот тогда мои прозрели пальцы!
Я так хотела выбраться из снов.
Как я смогла так крепко вмуроваться
в века иные, в камни городов?
В их всхлипы? Пеплы? Карфагены, Трои?
В до христианстве песнь пою Эллад!
Ищу себя везде: где травяное,
древесное моё, моё речное?
Земля земель? Начало. Фразы Ноя
я перечитываю: как они звучат.
Как не щадят, как попадают в прорезь
высоких гор, впадая в Арарат.
Всё, что моё: предметы, вещи, пояс.
Прозрели руки! Зрячим стал мой голос.
Земля моя прозрела, дом, мой сад.
Раздвину камни. Из груди – все плачи
я вырву с корнем. С горлом – все слова.
А это значит: руки, сердце – зрячи.
Что я жива!
3.
Твоя земля? Так ешь её,
клянись, запихивая в горло.
Её обмер, объезд, оплёт,
земля – еда, земля – питьё,
земля дождями перевьёт
и любит так, как любят зёрна!
Моя земля перед тобой,
она живая – чёрной солью,
Иерихоновой трубой,
моей невыносимой болью.
Её ты хочешь истоптать,
раззолотить? Развеять сором?
Мне всё равно. К её стопам
себя кладу. Как под топор я!
Моей земли не счесть! Она
растёт шагренево! Умножась,
рождается сама во снах,
в чертополохах, птичьих кожах,
в пуху, в бреду, в туманах…О,
в моих Уралах и Сибирях,
её я трогаю письмо
послёзно, буквенно, псалтирно,
евангелево! В ней завет
всех предков. И до всех – всех предков,
и динозавровый след,
и доязыческий просвет.
Столь редкий,
что я сама ему дивлюсь.
Мне звёзды он кровит во спину
и соль, когда коснётся уст
её полынная на вкус:
приговорённой я ложусь
на гильотину!
Земля моя – земля земель!
Всекрылая! Её устами
я исцеловываю днями-
ночами, словно колыбель
с младенцем! Телом всем, сосцами
оглаживаю. Неба зевом!
После горячей ночи чревом.
Всё для тебя, земля моя!
Пусть греются моей землёй!
Куски пусть рвут. Несут домой.
Терзают. Режут. Жгут. Едят.
Ешь землю тоже! Это сад,
цветущий сад. Сосцы звенят,
что колокольчики! Земля
не убывает, хватит всем,
кормились ею Ромул, Рем,
и еженощно из груди
её растут, её встают
то Китеж-град, то Божий суд.
Земля моя – всеблагий труд!
Всхожу – земля зовёт: «Всходи!».
Я с ней! Один с ней на один
до смерти! Жизни! До седин!
4.
Моя кровная! Родная! Здесь в сердце, в душе
земля распластанная! С запахом трав луговых и сандала,
целую тебя! По песчинке, по зёрнышку, ягоде-кругляше,
как никогда ещё не целовала!
По твоим дорогам – проталины, словно глиняные позвонки,
по твоим горам, словно по головам великанов.
Никогда я ничьей не касалась так жарко руки
разве только твоей, что в веснушках, прожилках духмяных!
И восстану тобою, земля! Воспою тебя словом, что впаяно в песнь.
Я же раньше не знала, как это тебя целовать в соль земную.
Если трудно нести, помогу изумрудный, тяжёлый твой крест,
если хочешь, себя в твоё тело однажды вмурую!
Так мужчине любимому я отдалась бы – нутром,
всем раздвинутым телом, его обвивая, целуя.
А земля для меня – это даль, это рельсы, метро,
времена, города, золотые дожди, ветродуи.
Там, в груди у меня еженощно вскипает земля!
Топь моя! Боль моя! Крепь моя! Гвоздяная рябина!
Не бывает начал ни с листа, что белеет, с нуля,
а бывает оно – захребетное, кровное! Вынуть
не получится! Прадедов, бабушку, маму, отца.
Россь. И Русь. Аввакума, раскольников воспламенённых,
этот русский характер, привычки, черты все лица,
мешковины, былины, вершины, всех пеших и конных.
Белых, красных, убитых, распятых, сгоревших в кострах,
истреблённых, погибших, обманутых, преданных, битых.
Если землю целую свою, её тленье и прах
и следы Богородицы здесь, на песке и на плитах.
Где натружены стопы. О, тонкие пальцы её!
Она гладила ими вот эту прохладную почву!
Потому вся земля – песне быть! – вся насквозь, вся поёт!
Я целую, целую, и – млечно мне, праведно, прочно.
И ни жизни, ни смерти, ни вечности я не боюсь.
Ни распадов! Ни острых осколков, что – врежутся в кожу.
Но пока я целую, взяв в горсть эту землю, чей вкус
невозможно прекрасен. Любовью любовь, словно множу!
(Окончание следует)
Последние публикации:
Деревьев мысли прочитаю –
(09/12/2024)
Краеведение в рифму –
(21/10/2024)
Покаяния шар багряный: Караваиха* –
(06/10/2024)
Русь изначальная –
(05/07/2024)
Поэма космической улицы –
(30/05/2024)
ПОСТЪ –
(22/04/2024)
Журавли-краснодневы –
(12/04/2024)
Музы Цицерона –
(19/03/2024)
Матушкины шаньги –
(11/03/2024)
Царская баллада –
(21/02/2024)
Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы
